Василий Звягинцев - Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности
Принцип психологического замещения.
– Это у вас какая? Кубинская?
– Что вы! Настоящая трихинопольская. На открытый рынок попадает крайне редко. Знатоки разбирают на месте. Но я не закончил – если есть неотложные дела, сможете вернуться домой прямо в момент отправления. Плюс-минус десять минут. Принцип неопределенности, сами понимаете…
– Плюс – ладно. А минус? Это же удвоение выйдет, парадокс, – уцепился за частность Скуратов, чтобы хоть немного оттянуть главное решение.
– Всякое бывает, – с откровенной усмешкой ответил Антон. – Неизбежная на море случайность. Так вы, это, как у нас говорят, определяйтесь. Хотите – добро пожаловать. Нет – честь имею. У меня сейчас фидеры в разнос пойдут…
«А, черт, была не была! – мысленно махнул рукой Виктор. – Каждому из нас судьба обязательно стучится в дверь, только мы в это время обычно сидим в соседнем кабачке…»
– Две минуты – можно?
– Две – можно.
На странице большого настольного блокнота академик написал крупными буквами, адресуясь к Суздалеву: «Георгий, я отправился за Ростокиным. Не обижайтесь. Скоро вернусь. Наверное. Ваша теория подтверждается. На всякий случай передайте в мой институт, что я срочно вылетел в спецкомандировку. Заместители знают, что делать. Справятся. Вам обещаю отчитаться по прибытии. Ни в коем случае не позволяйте никому прикасаться к компьютеру. Если не вернусь через час, опечатайте квартиру. Но никаких других активных действий. Скуратов».
– Так. Я готов. Что дальше? – вытирая пот со лба, спросил он у Антона.
– Да ничего. Добро пожаловать…
Экран монитора распахнулся на два метра вверх и вширь. Виктору осталось только опереться о край стола и перекинуть ноги на ту сторону. Перешагнуть порог.
…Перешагнуть порог. Ступить за ограду. Выйти за рамки. Совершить волевое усилие, как при первом прыжке с парашютом. Выпить стакан холерных вибрионов для подтверждения собственной теории…
Тысячекратно люди совершали подобные поступки: из научного интереса или для самоутверждения. Случаи исполнения воинского или гражданского долга пока не рассматриваем, там совсем иные мотивации.
Виктор пересек границу, и зияющий квадрат за спиной мгновенно стянулся к размерам нормального монитора, на котором секунду продержалось изображение опустевшего кабинета Ростокина. Потом исчезло.
«И все-таки слаб ты, братец, в коленках, – самокритично подумал Скуратов, чувствуя, как сердце пульсирует прямо под горлом. – Засиделся в кабинетах. Игорь небось так не мандражил, погружаясь в неведомое».
И сразу же натура взяла свое. Кому приятно признавать себя слабаком? Немедленно возникли оправдания и «смягчающие обстоятельства». Ростокин, как всем известно, не кем иным, как профессиональным искателем приключений, никогда себя и не мыслил. То, что для других смертельный, ничем не оправданный риск, для него – лишний повод пощекотать свое самолюбие. Нельзя же равнять каскадера и кабинетного ученого. И так далее в этом же роде.
Но главное все же заключалось в том, что Виктор, с теми или иными издержками, преодолев инстинкт самосохранения и всякие другие инстинкты и фобии, стоял сейчас посередине помещения, расположенного неизвестно в какой точке мирового континуума, и смотрел в глаза первому в своей жизни потустороннему существу, какой бы смысл в это слово ни вкладывать.
– Добро пожаловать, – широко улыбаясь, повторил Антон с совсем другой интонацией и протянул руку. – Рад видеть в гостях у нашего сообщества очередного смелого и талантливого человека. Присаживайтесь, – указал он на кресло по другую сторону стола. Или, если хотите, можем пройти в более удобное место. Этот кабинет оформлен в соответствии со вкусами людей иной культуры и иной эпохи. Мне он кажется слишком… казенным для приватной беседы.
– Какой эпохи? – спросил Скуратов. – По-моему, она от нашей не слишком отличается. И казенного я вижу очень мало. Скорее наоборот.
– От вашей – наверное. Здесь все примерно так, как и у вас, это ведь стиль девятнадцатого века Главной исторической последовательности, не искаженный более чем веком войн и революций, политических и культурных. Ваша развилка образовалась приблизительно в году девятьсот четвертом-пятом и сохранила гораздо больше исходных черт, чем последующие…
– Развилка – это очень интересно… – Виктор уже успел охватить взглядом помещение, в котором они находились, и составил о нем свое впечатление. Но ему хотелось увидеть как можно больше в то короткое время, что доведется здесь пребывать.
Что же кажется естественным этому человеку, определенно не соотносящему себя с ГИП? Понять его отстраненность было несложно. Семантика и семиотика как таковые не относились к сфере непосредственных интересов Скуратова, но в качестве инструментов высшей логики он ими владел в достаточной степени.
– Вы мне непременно расскажете об этом подробнее, поскольку я такие вещи до сегодняшнего дня воспринимал только в качестве голых абстракций. «Что было бы, если…» Распространенный в кругах любознательных, но недостаточно образованных людей вопрос. Студенты второго-третьего курса его особенно любят. Я всегда на него отвечал однозначно: «Ничего! Что случилось, то случилось. Иначе каждый спрашивающий попадает в ситуацию сороконожки. Если бы я пошла не с седьмой левой, а второй правой ноги, куда бы я пришла?»
Антон, вместо ответа озарил гостя очередной своей улыбкой, набор которых у него был практически бесконечен. Для любого человека и любой ситуации – своя. Наиболее соответствующая моменту и настроению партнера.
– Тогда – прошу, – указал он на дверь. – Все-таки адмирал Григорович, Управляющий морским министерством после Русско-японской войны, и его поклонник, адмирал Дмитрий Воронцов, член нашего «Братства» и первооткрыватель пути в Замок, обладали слишком тяжеловесными вкусами, оборудуя такой вот кабинет. Александр Иванович Шульгин, генерал-лейтенант совсем других ведомств, уважает ранний модерн, в чем я с ним почти солидарен. Ну а уж если мы коснемся лично моих пристрастий и привычек… – Антон откровенно рассмеялся. «Радостным детским смехом».
Это выглядело одновременно и демонстративно, и естественно, так что Виктору стало совсем неуютно. Медленно, исподволь, но до него начало доходить, что это только у себя дома он – нобелевский лауреат и неопровержимый авторитет во всех образованных кругах. А здесь он попал в ситуацию, где единственным условием выживания являются только составляющие твоей личности.
Что-то всплыло в памяти из ранее читанных книжек или со слов того же Ростокина, приспособленного ко всему. «Да на хер кому твое высшее образование, – крикнул сержант и больно двинул доцента локтем по зубам. – Ты ленту, гад, продерни, продерни! И стреляй. Глядишь, отобьемся…»
Каким-то труднообъяснимым образом Виктор приложил эту сентенцию к себе. И сразу осознал, что прямо на глазах, как мякина при молотьбе, отлетают от него привычки и манеры лауреата и академика, остается только то, что было десять, а то и пятнадцать лет назад. Когда они с друзьями и не думали о чинах и званиях, нынешних и грядущих, сплавляясь на катамаранах по перекатам рек Горного Алтая.
Удобно, конечно, чувствовать себя мировой знаменитостью и властителем судеб научных сотрудников и аспирантов, но – не на этом же все замыкается.
– И каковы же ваши пристрастия и привычки? – стараясь попасть в тон предложенной, веселой и необязательной манере, спросил Виктор. – Хотя бы – не как у людоедов Папуа – Новой Гвинеи?
– Моментами – гораздо хуже, – согнав с лица улыбку, ответил Антон. – Вам бы они наверняка показались чересчур экзотическими… Так пойдем?
Они проследовали пару сотен метров по длинному и узкому переходу без окон, неярко освещенному вычурными хрустально-бронзовыми бра. Несколько раз пересекли полукруглые площадки, с которых то вверх, то вниз уходили лестницы, прямые и винтовые. На одной из них Антон указал, что надо спуститься. Под ногами негромко загудел металл ступенек ажурного литья. Скуратов, придерживаясь рукой, заглянул через перила. Глубоко. Не меньше десяти этажей, как ему показалось, а скорее всего – и больше. Спираль лестницы терялась в сумеречном свете. Захотелось плюнуть вниз, посчитать секунды, пока долетит до дна колодца.
«А может, и не долетит. Нет здесь никакого дна. Вот я уже почти персонаж готического романа», – подумалось Виктору.
Наконец в очередном коридоре, тремя витками ниже, Антон толкнул дверь, ничем не выделяющуюся среди многих, встреченных по пути. Они очутились в небольшом холле с глубокими стегаными креслами, пепельницами на гибких параболических ножках, очень близкой к оригиналу копией «Бульвара капуцинок в Париже» напротив входа. Окон здесь тоже не было. Свет, по спектру соответствующий гамме зимнего пасмурного дня, источали полускрытые за драпировками стен матовые колонки, отчего в помещении было особенно уютно.
