Влад Савин - Лениград - 43
Мы сделаем это! Где этот плохой парень, которого мы должны победить?
Именно с таким настроением мы пришли сюда. Все в мире, кроме нас, воюют за свои эгоистические интересы — за аннексии, контрибуции, колонии. Плохой парень Гитлер хочет всех сделать своими рабами, ну а русские большевики отобрать у всех собственность и отдать нищим. И только Америка сражается за высокие идеалы свободы, демократии, самого лучшего мирового порядка. Наше процветание и богатство не есть ли лучшее доказательство, что Господь благоволит к нашей стране — как бы иначе он терпел такое?
Я ушел в армию после колледжа, в двадцатом веке профессия инженера гораздо лучше оплачивается, чем проповедника, кем был еще мой дед. Считаю, что техника, оружие, машины, это все по части науки, но вот вопросы души и веры по прежнему в компетенции Церкви, так было и будет всегда. Русские погрязли в безбожии, европейцы в разврате и удовольствиях, Гитлер вообще предался врагу рода человеческого, устраивая черные мессы с кровавыми жертвами, и лишь одна Америка остается истинно христианской, богобоязненной страной — значит, с нами Бог и мы не можем проиграть! И воля его, все равно что звезда шерифа на нашей груди, творить на всей земле Закон и Порядок, ну а все, кто смеют быть против — это преступники, подлежащие наказанию, разве может быть иначе? А потому, мы их непременно одолеем!
Португалия, это примерно как наш Техас, где я жил одно время. Или скорее, Нью-Мексико, где я тоже бывал — земля здесь не пастбищная, а сухая, каменистая, даже там, где нет гор. И копать в ней окопы, это сущее наказание — впрочем, у нас было много времени, сидя в обороне. Тем более, конкретно нам этим заниматься не приходилось: мы все же не пехота, а истребители танков. В моей роте, одной из трех нашего батальона, двенадцать противотанковых самоходок «Хеллкет»- «адская кошка», «ведьма», очень злая и кусачая девочка, легкая и быстрая, с пушкой, сильнее чем у «Шермана», но тонкой броней, ей не нужно было лезть в открытую драку, а лишь больно кусать издали. По уставу, танки с танками не воюют, так что если враги прорвутся, это будет наша работа. И не слишком обременительная, за все лето мы видели здесь вражеские танки всего один раз. И мы тогда расстреляли их, как на полигоне, сожгли десяток за пару минут, даже состязались друг с другом, кто успеет раньше. Танки были хуже наших «стюартов», не говоря уже о «шерманах» — тихоходные, неповоротливые, с броней еще слабее нашей, пушка примерно как британская двухфунтовка — как сказали нам пленные испанцы, бывшие русские Т-26. И я подумал тогда, надеюсь русские продержатся еще с год, пока мы не выручим их. Правда, в последнее время им удается как-то побеждать, но как писали газеты, ценой огромного напряжения и потерь, и я был уверен, это было правда, потому что надо быть безумцем, совершенно не ценящим жизнь, чтобы идти в бой на этих жестянках. Но потерпите, мы уже идем — возьмем Берлин, где-нибудь через год, ведь мы же самые лучшие — а может даже, гунны капитулируют раньше, как в ту, прошлую войну? И на земле установится вечный и всеобщий мир, где больше не будет войн — ну разве что с теми, кто не приемлет идей демократии, но ведь таких останется немного? Слышал, что и русские начинают понемногу принимать наши ценности — надеюсь, они не будут слишком тянуть, а то не хотелось бы прийти и учить их как Гитлера, хорошим манерам, мы ведь в этом мире справедливый и добрый шериф, окей!
Это совсем не было похоже на прошлую Великую войну, о которой рассказывал отец. Колючая проволока, сплошные линии траншей — теперь это архаизм! Если бы командование решило, прибыли бы саперы с бульдозерами, экскаваторами, привезли бы типовые, изготовленные в Штатах на заводе, бетонные детали и броневые колпаки, и в установленный срок построили бы «под ключ» мощный укрепрайон, мало уступающий линии Мажино. А так, строго по уставу, пехотинцы рыли окопы положенного размера, «чтоб накрыть плащ-палаткой», глубиной в ярд — где стояли дольше, углубляли в полный рост. Блиндажей не стоили, с гораздо большим комфортом располагаясь в постройках какой-нибудь деревни рядом. Проволоки не было вовсе, как и минных полей — зачем, если завтра, или когда-нибудь, будем наступать? Все было по уставу, как нас учили.
Ведь главное на войне что — огонь, маневр, и связь. От каждого взвода был телефон, местность впереди пристреляна, и когда испанцы начинали атаку, сразу открывали огонь наши тяжелые батареи, «серенадой», отработанным методом по четкому графику, когда снаряды рвутся стеной, сметая там буквально все. Ну а если враг все же прорвется, его танки и бронемашины, потому что пехота никак не могла бы выжить в этом аду — то их должны были встретить и уничтожить мы, быстро выдвинувшись на подготовленный рубеж. Но за все время, как я сказал, это было лишь однажды. А так мы и стояли «в готовности», даже не выстрелив ни разу. Парни даже ворчали, вроде и война, а что дома рассказать, когда вернемся, ни славы, ни наград!
Все изменилось 11 числа. Сначала нас бомбили. Дед слышал от прадеда, и рассказывал мне, об ужасном боевом крике краснокожих, «от которого хребет проваливается в задницу», так вой «штук», пикирующих на тебя, это еще страшнее. Затем был воздушный бой, кто в нем победил и с каким счетом, мы не поняли, один сбитый спускался на парашюте почти нам на головы, по нему с азартом стреляли, не попали, и на земле едва не подняли на штыки, если бы он не крикнул, оказался наш. У нас обошлось без потерь, а вот пехоте, говорят, досталось, и хуже всего, что пообрывало телефонные линии, так что связисты долго бегали с катушками. А наши 155-миллиметровые стреляли так, что салют на День Независимости показался бы школьным фейерверком. Затем мимо везли раненых, их было много, очень много. И это был лишь первый день.
Мы стояли не на передовой, а милях в десяти в тылу. С расчетом, чтобы нас не достала их артиллерия — а мы могли бы после быстро выдвинуться при вражеской угрозе. Впереди гремело непрерывно, уже не испанцы, а сами гунны пробивали нашу оборону — много позже я встретил своего приятеля, тоже артиллериста, но противотанковой роты в пехотном полку Третьей дивизии, у них были 37-миллиметровые пушки на Доджах, и он рассказывал, это было страшно, когда они, как на учениях, выскочили на поле против немецких танков, и их всех расстреляли в минуту, от роты осталось пять человек! Спасала лишь наша артиллерия — но и у нее были проблемы. Авиация гуннов, которой мы прежде даже не видели, вдруг стала очень активной, и наши тяжелые батареи были для нее приоритетной целью. Связисты просто не успевали чинить линии, а раций было недостаточно. У немцев тоже были большие пушки, причем еще более крупного калибра чем наши сто пятьдесят пять. И самое страшное, пошел слух, что кончаются снаряды — что немецкие субмарины и авиация устроили на море настоящий террор, и транспортам трудно прорваться, очень многие потоплены.
Но персонально нас это не касалось. Мы все так же сидели в отдалении от передовой. Нас даже не бомбили, хотя летали постоянно — но зенитки, стоявшие рядом, палили во все, что мимо летело, я лично видел, как сбили троих, правда, один снова оказался наш. Однако мы надеялись, что будет как в мае, когда испанцы так же рвались к Лиссабону, но их удалось остановить.
В тот день, 16 ноября, все началось с того, что наша артиллерия огонь не вела, по крайней мере, на нашем участке. Не знаю, отчего, «солдатское радио» говорило, что гуннам, которые накануне летали очень интенсивно, удалось отбомбиться метко и хорошо. Затем пришел приказ, нам выдвинуться вперед, на указанный рубеж, так как немцы прорвали фронт. И мы задержались совсем немного, на четверть часа, ну может, минут на двадцать? Но не случись этого, мы остались бы гореть в той долине все до одного! Как те парни из Первой бронетанковой.
Дорога спускалась к югу с гряды холмов — невысокой, и не слишком крутой, но на танке въехать трудно — и поворачивала налево, где-то с милю или чуть меньше шла по долине какой-то речки внизу, а затем снова взбегала в холмы, это место было плохо видно с перевала. Мы задержались, и оттого колонна Первой дивизии, «железнобоких», успела выскочить на дорогу впереди нас — «шерманы», не меньше батальона, пехота на грузовиках — они должны были, после того как мы остановим немцев, добивать и оттеснять назад уцелевших, ликвидируя прорыв. Местность была совершенно открытой, желто-серая выжженная земля, лишь изредка были видны одиночные кусты и деревья. И пыль, очень много пыли от движущихся машин, целое облако, так что трудно было смотреть. И железные остовы по обочинам, сгоревших от вчерашней бомбежки. За последние дни «фокке-вульфы» совсем обнаглели, гоняясь даже за одиночными машинами. Оттого в каждую колонну теперь старались ставить зенитные самоходки, эрликоны на полугусеничных бронетранспортерах. От налетов это все равно не спасало — выскочит, сбросит бомбы, обстреляет, и исчезнет — но колонны без зениток немцы могли утюжить до полного истребления, летая почти по головам. Наши истребители встречались в воздухе гораздо реже. Что очень нервировало — когда постоянно ждешь удара с воздуха, как воевать?
