Валерий Елманов - Крест и посох
Уразумев наконец до тонкостей все необходимые премудрости, он направился домой, а точнее в кузню, и еще раз, бережно разложив перед собой прямо на наковальне чертеж, воссоздал в памяти все необходимое.
И лишь тогда ему припомнилось, что он, увлеченный поставленной задачей, даже не поклонился на прощание князю, причем тот на это никак не отреагировал.
Затем он вспомнил слова Константина о необходимости свято хранить тайну этого заказа и, аккуратно свернув чертеж, сунул его за пазуху. Впрочем, он Мудриле был уже не нужен — все необходимое в мельчайших деталях стояло перед глазами так четко, что казалось, протяни палец, и дотронешься.
Правда за обедом он успел ненадолго пожалеть, что не назвал князю всей суммы полностью — предстоящая свадьба сына требовала как минимум еще две гривны, а лучше три. Однако неожиданно даже для самого себя, не говоря уж про семью, он извлек из мешочка намного больше ожидаемого.
Вначале Мудрила не спеша вытащил из него сколько вместилось в могучую руку, то есть восемь гривенок, потом с чувством легкой растерянности еще три, хотя должно было оставаться всего две, ведь из тринадцати три отданы в виде долговой грамотки.
Отданы ли?
А если князь обманул?!
Эхма! И как же это он, дурья голова, не заглянул в нее, доверившись слову Константина?!
Сердце кузнеца тревожно екнуло, и он испуганно полез за пазуху, но через несколько секунд облегченно вздохнул — и впрямь не обманул. Вот она, грамотка-то, честь по чести.
Но как же тогда быть с лишней гривной? К тому же явно не одной, ибо в мешочке по-прежнему позвякивало.
Он со все более увеличивающейся настороженностью извлек оттуда еще три и, наконец, последнюю, пятнадцатую.
Какое-то время он мрачно разглядывал всю выложенную на стол кучку, представляя глубокий контраст с прочими членами семьи.
Хотел уж было взять лишнее и отнести назад князю, хотя лишними они, конечно, не были, но тут вспомнил, как сам Константин, кладя холщовый мешочек с приятно побрякивающим содержимым на чертеж, предупредил, что здесь еще пять, за первую партию из двух десятков арбалетов, которую он изготовит.
Тогда он, слабо кивнув в знак благодарности, тут же забыл об этом и вспомнил лишь сейчас.
Лицо Мудрилы тотчас просветлело, разгладилось, и он, мягко улыбнувшись жене, ласково спросил:
— Ну что, мать, хватит нам кун сына оженить или как?
В ответ на это обычно суровая Пребрана задорно подмигнула супругу и даже, неслыханное дело, улыбнулась, хотя и едва заметно, да и то лишь левой половиной рта — видать, отвыкла — и уверенно заявила:
— И даже еще останется. — Правда, тут же на всякий случай поправилась: — Токмо самая малость. Так, куны две-три, не боле.
Мудрила знал, что расчетливая Пребрана, скорее всего, ошиблась, причем намеренно. Останется у нее не куны, а гривны, и не две-три, а добрый пяток, но на то она и женка, чтобы быть малость прижимистой в расчете на вполне возможные в будущем тяжелые времена.
Его самого больше занимало другое, и он еще раз бережно и аккуратно, почти по складам, обкатывая на языке, произнес вслух загадочное слово:
— Ар-ба-ле-т.
Было и еще одно, столь же диковинное — гра-на-ты, — но об их предназначении ему толком ничего не сказали, кроме того, что они пригодятся в битве, но он и не обиделся — коли тайна, так чего уж тут.
Да и не его это дело — княжье.
К тому же ими заняться предстояло не Мудриле, а его сыну Алексею, которого Константин попросил спустя недельку-другую, словом, когда придет время, отдать в ученики знающим людям, пояснив, что отливка — дело новое и коль уж он доверил один кусок тайны отцу, то лучше всего будет отдать второй сыну.
М-да-а, отливка — это интересно. Такого на Руси никогда еще не бывало.
Железо — оно ведь не вода. Его куют — не льют. Тут вон чтоб докрасна раскалить, и то у мехов кузнечных весь потом изойдешь, а уж чтоб расплавить, как этот малец сказывал…
«Хотя где-то там далеко, у тороватых соседей, кои на восходе проживают[18], вроде бы и до этого додумались, — припомнилось ему. — Нешто у нашего князя оттуда умельцы появились? Ну да ладно, пущай сын поучится, тем более князь сказал, что саму печь для литья иные построят, а его дело стоять, глядеть да учиться…»
Мудрила, сын Степанов, или Степин, — его величали и так и эдак, — недовольно нахмурился. Вообще-то, учитывая, что он успел всем поведать, что его Алеха уже постиг все в нелегком кузнечном деле и, после того как оженится, примется трудиться самостоятельно, немного стыдно отдавать его в юноты.
Эдак, чего доброго, сочтут, что он, Мудрила, бессовестный хвастун с языком без костей.
Однако сразу спохватился и попрекнул себя за непомерную гордыню. Вдобавок припомнились и слова князя:
— Дело это, Мудрила, новое не для тебя одного, не для кузнецов Рязанского княжества, а для всей Руси, так что быть твоему сыну первым в нем.
«Первым на всей Руси… Ишь яко высоко твоего Алеху вознесли, а ты все губы дуешь, ровно дите неразумное, — попрекнул он себя. — Тута, напротив, впору в ноги князю Константину кланяться, за честь великую благодаря. А что худые языки молоть учнут, ну так и пущай себе, — отмахнулся он. — Авось ненадолго оное ученье будет».
Правда, тут он погорячился, уверенный, что его Алеха, будучи смышленым и смекалистым, да еще под руководством знающих людишек, которые ему представлялись в виде того же старика Липня, живо все освоит.
Вот только не было у Константина знатоков литья. Ни одного.
Посылать же в Волжскую Булгарию за нужными умельцами — дело долгое и хлопотное.
И хотя все тот же Тимофей Малой, который как раз после княжеского суда собрался именно в ту сторону, получил от Константина соответствующий наказ, но когда он еще вернется, да и сможет ли кого уговорить переехать на Русь, с которой булгары давно враждуют.
Поэтому впоследствии Мудрила будет немало удивлен, не увидев близ огромной необычной печи — первая домна на Руси для литья чугуна получалась в точности как первый блин — ни одного седобородого старца или умудренного мужа.
Как ни странно, но всеми работами по ее возведению деловито распоряжался все тот же загадочный отрок, на которого его Алеха — вот диковина — взирал с огромным почтением, ловя каждое слово.
Но это будет позже, много позже, а пока кузнецу предстояло совсем иное, причем тоже новое и необычное, чему он, как ни странно… радовался.
— Ар-ба-лет, — вновь по складам уважительно выговорил он заморское слово. — Вот где попотеть да повозиться придется. Это тебе не косу выковать али топор выщербленный наладить. Но к ентому делу мы уж теперь завтра поутру приступим, — постановил он с улыбкой.
Радовался же он потому, что как раз и любил что-то эдакое — заковыристое и чтоб интересно было возиться. Не зря его еще с юности Мудрилой прозвали.
Поэтому, хоть и установил он сам себе срок начала завтрашнее утро, но терпежу не хватило. Вначале он решил просто ненадолго заглянуть в кузню. Дескать, надо навести порядок, чтоб, когда начнет новое дело, ничего лишнего под руку не лезло.
Плюнув на послеполуденный отдых и встав с лавки, он небрежно махнул рукой приподнявшимся со своих мест сыну и Словише, чтоб продолжали отдыхать, и пошел в мастерскую.
Порядок он навел быстро, можно сказать, за минуты — хозяйственный Мудрила и без того его соблюдал исправно. Наведя же его, кузнец присел на деревянный чурбачок, как-то невзначай залез за пазуху, совершенно случайно достал оттуда чертеж и с деланым удивлением воззрился на него.
— А это я на кой ляд с собой прихватил? — обратился он к самому себе. — Ах да, чтоб не увидал никто, — припомнилось ему. — Глянуть, что ли, разок, чтоб уж завтра голову не ломать? — И сам ответил: — А чего ж не глянуть, раз он уж тут. — Он нарочито медленно, почти нехотя развернул аккуратно сложенный лист, а предательские глаза уже жадно впились в чертеж, еще раз цепко прикидывая, как и что…
А уж когда кузнеца осенило, что этот самый арбалет чертовски похож на самострел — штуковина тоже редкая, но пару раз Мудриле доводилось ее видеть, — ему и вовсе стало ни до чего.
Правда, самострел, насколько он помнил, был целиком изготовлен из дерева и устроен куда проще, но главное, что ему стал до конца ясен и понятен принцип действия нового оружия, которое было сродни самострелу, а когда понимаешь как, то при соответствующих навыках и мастерстве все остальное — плевое дело.
Почти плевое.
Словом, уже через полчаса Мудрила с головой ушел в работу и только время от времени сердито цыкал на подключившихся к работе Алеху и Словишу, досадуя, когда они что-то делали не так.
Оторваться от трудов он сумел лишь в сумерках.
«А еще говорят, что встреча с ведьмой к несчастью, — почему-то подумалось ему, когда он разогнул спину и с легким сожалением поглядел на будущее хитроумное изделие, под умелыми руками кузнеца уже начинавшее потихоньку обретать конкретные очертания. — Вот и верь приметам. Ведь аккурат после того, как мой Словиша узрел эту Константинову лекарку на речном берегу и приволок прямо в княжой терем, мне как раз и повезло. Ишь ты».
