Анатолий Матвиенко - Демон против люфтваффе
– Не держи зла, Иван, что наорал на тебя. Нервы, понимаешь… В Берлине здорово нас всех выручил. Иначе – труба. Коли встретиться доведётся, не забуду. Береги себя, не высовывайся лишнего.
Неожиданно, но приятно. Се – человек, хоть и комиссар.
В Париже нас через центр провезли, впервые за эту поездку. В Польше и Германии вокруг вокзала кружили, мало что видели. А Париж – настоящая сказка. Я, честно говоря, тоже почувствовал себя советским туристом. Собственно, в чём разница? В преисподней мы картинки смотрели да рассказы слышали, а чтоб своими глазами – только операм приходилось. Каждый второй из них с задания привозил взыскание, увеличивая срок лет на пять-десять. И всё равно души под солнце рвались!
Потом наш водитель вырулил на шоссе, и мы понеслись… Как понеслись! Он не вёл машину – пилотировал.
– Во Франции шофёр, дающий менее ста километров в час, не имеет право на существование, – заявил он.
Фразу разобрал я один, но куда прыгнула стрелка спидометра, парни увидели. У "Чайки" посадочная скорость девяносто, отрываемся обычно на ста десяти. Наш Пьер разогнался намного больше. И дороги здесь – загляденье. Не то что у Бобруйска, даже около Москвы нет ничего подобного.
"Рено" набит до отказа – пилот, нас пятеро и вещи. Если опустить подробности, мы меньше чем за сутки перенеслись на южное побережье Франции, точно сказать не могу куда, западнее Марселя. И это с остановками!
Города, городки, поля, виноградники… Если Бог создал человека по собственному образу и подобию, то рай, наверно, соорудил по примеру юга Франции.
– Где же угнетённые пролетарии? – Гиви Джинджолия озвучил самый животрепещущий для моих спутников вопрос.
– Пролетериан? – это слово оказалось для Пьера понятнее по-английски. – Ай эм а рэд пролетериан![4]
В подтверждение он стукнул кулаком себя по груди.
– С собственным автомобилем? – поразился Гиви. – Сколько же он зарабатывает?
Самому интересно. Показал водителю франк, знак вопроса и календарик, отметив ногтем месяц. Не снижая скорости менее ста пятидесяти, выходец из угнетённого класса написал цифру пальцем на приборной доске. Военлёты уже получили минимальное представление об уровне цен по придорожным забегаловкам, поэтому растеклись по сиденьям в шоковом ступоре от подлости загнивающих империалистов, выплачивающих пролетариям шальные деньги.
– Ничего парни, – я утешил их как мог. – Победит революция, и он тоже получит зарплату на уровне рабочего с завода "Красное Сормово", а машину сдаст в парижский жилкомунхоз.
По идее прямолинейный Гиви должен был рявкнуть "и в задницу такая революция", но мои коллеги подчинились иной логике – советской. То есть просто промолчали.
Конец автомобильного путешествия ознаменовался плотным дождём. Машина буквально врезалась в сырую взвесь. Солнечная Франция вдруг превратилась в подобие туманного Альбиона, описанного в романах. Интересно, как будем пересекать Средиземное море. На рыбацкой шхуне?
На побережье мы с ужасом увидели транспортное средство, изготовившееся перекинуть нас в Испанию. Не буду утверждать, что хорошо знаком с техникой времён Мировой войны, но вряд ли этот аппарат моложе. "Чайка" по сравнению с ним – воплощение человеческого гения. А самое страшное нарисовалось рядом. Древнее уёжище поведёт над морем… женщина-пилот! Если не ясно, она вовсе не страшная, худенькая только, глазищи огромные и хитрые. Но! Женщина за штурвалом! Можно считать, что уже приплыли.
– Хола! – весело сказала она. После чего отрывистыми и понятными словами, по крайней мере, мне понятными, объяснила, что самолёт маленький, вещи не брать. Главное – выбросить паспорта. Или отдать их Пьеру.
Ерлыкин, поражённый способом переправки через море, ткнул пальцем в реликтовый аэроплан.
– Что это? Самолёт Можайского? Фарман? Блерио?
Девушка, уловившая названия летающих гробов начала Мировой войны, что-то весело прокурлыкала в ответ. Сквозь шум дождя и ветра мне послышалось "Ле Пате Сет… Лорен-Дитрих онжин…". Да, особенно "Лорен-Дитрих" впечатляет, так называл свою развалюху Адам Козлевич из "Золотого Телёнка".[5]
Думаю, археологи будущего нашли бы на "Пате" остатки кабины и сидений. Здесь позади пилотского места обнаружился люк, ведущий в малюсенький грузовой отсек. Владелица крылатого кошмара пальцем на мокрой обшивке написала 5х75. Угу, в среднем наши худые тушки больше семидесяти пяти не весят, если оставить во Франции даже мыльно-рыльное.
Я повернулся к Пьеру и жестами показал, что нужно два рейса. Тот энергично покрутил головой. И мы полезли внутрь. Четверо запрессовались в объём, рассчитанный не более чем на двоих, пятый подпёр макушкой гаргрот,[6] присев на корточках над голыми тягами рулей.
– Твою мать! – у Ерлыкина тут же свело ногу, в тесном пенале её никак не размять. – А если разобьёмся нахрен?
– Не волнуйся. У лётчицы есть парашют. Один.
Чего это они на меня зверем посмотрели?
В люке показалась голова в лётном шлеме.
самолёта, а не размещения красных соколов.
– Passeport! – рявкнула она женским, но не женственным голосом.
Мы без восторга извлекли паспорта, лишаясь хоть какой-то легальности в Европе.
"Что ты делаешь! – зашевелился Ванятка. – А если нас пограничники поймают? Или убьют вообще?"
"Плохо. Я зря три месяца потерял. Тебе-то чо? Сначала в чистилище, как все, получишь срок в плечи и добро пожаловать. Слово замолвлю, чтоб пытали погорячей – быстрее к светлым выберешься. Лет за девяносто. Не забывай, могу в любую секунду туда билет выписать".
"Я не согласен!"
"Когда сказал – дьявол меня забери – согласился на всё оптом. Стало быть, в любую минуту… Да не бойся! Я уже привык к тебе. Голос в голове воспринимается как лёгкая шизофрения своего рода, трактующая увиденное в разрезе судьбоносных решений семнадцатого съезда ВКП(б)".
Авантюристка захлопнула люк, придавив нас темнотой. Лучше не думать, что взлетающему к морю огрызку не хватит полосы, и на прощание с этим миром придётся от души искупаться. Не говоря о том, что погода и для современной техники нелётная.
– Зато конструкция проверена десятилетиями эксплуатации, – попробовал пошутить Гиви. – Значит, надёжная – мамой клянусь.
Фюзеляж наполнился грохотом и вибрацией заработавшего "Лорен-Дитриха", и у меня остался только внутренний собеседник.
"Слыш, Вань. Нас-то ладно, мелкими группами как торгпредов. А самолёты как?"
Ответ известен, мне интересна его реакция. На удивление, комсомолец рассудил вполне здраво.
"Морем. Потом сообразили, что у республиканцев нифига нет пилотов, а без них "Чайки" не полетят. И вот, хотя бы часть из нас доберётся".
"Дальше не хватит моторов, запчастей топлива? Если уж пилотов не досмотрели".
"Дело случая", – философски заметил компаньон. Ему уже едва не хватает до мудрости "всё в руце Божьей".
Мы трепались много часов, Ваня с удовольствием слушал о великих грешниках прошлых веков. В тесном чреве испанского самолёта нас трясло, качало, швыряло и продувало. Вдобавок, из-за низкой скорости, куда там до "Рено", рейс продолжался невероятно долго, я уж и счёт времени потерял. Периодически мотор кашлял, матерчатое тело сотрясала судорога, но каждый раз вновь подхватывал, и мы гадали – скверное топливо тому ли виной, зажигание или карбюратор с засорившимся жиклёром.
"Ерлыкин про самолёт Можайского напомнил. Как же здорово, что в нашей стране он первым полетел! Раньше всех в мире".
"Не полетел. Поехал и перевернулся".
"Откуда ты знаешь?" – возмущённо взбрыкнул Ванюша.
"Как откуда? Можайский сам мне рассказал".
За такой болтовнёй коротали тягучее время.
Всё хорошее когда-нибудь кончается. Скверное тоже, хотя последнее чаще превращается в ещё более скверное. Но нет – после снижения с вполне работающим движком мы ощутили удар колёсами о твёрдое покрытие, торможение и поворот куда-то.
Из люка не вылезли – вывалились. Сложенные и затёкшие конечности первые секунды не хотели выпрямляться и двигаться. Не полёт – пытка, поверьте специалисту.
Над головой безбрежное звёздное небо. Воспользовавшись темнотой и не сговариваясь, мы бросились в кусты, щедро зажурчав. У аэроплана появился русский, достал пачку денег. Парни попрощались с лётчицей.
– До свиданья, Хола! Спасибо, что довезла нас, Хола!
Переводчик сдержанно засмеялся.
– Её зовут Мария. Желаете попрощаться – говорите "адиос". "Хола" означает "привет". Это она с вами здоровалась. Учите испанский, господа военлёты. Я не смогу каждую минуту находиться рядом с каждым из вас.
Слово "господа" меня насторожило, других просто вздёрнуло. Для них господа в 1920 году закончились, после – товарищи и граждане. Ну, или непримиримые классовые враги. Один Ванятка, уже слегка перевоспитанный, проявил спокойствие.
– Из бывших, да-а? – решил расставить точки над i неугомонный и принципиальный Гиви.
