Сергей Шкенёв - Диверсанты Его Величества. «Рука бойцов колоть устала...»
Сегодня день отдыха и праздника — красногвардейцы на прошлой неделе перехватили направлявшийся к Наполеону под Бобруйск груз с вином, но никак не выпадало оказии распробовать трофей. А тут такой случай подвернулся, грех не отметить! Тем более шляхетское ополчение везло с собой спасенные из французского плена свиные туши. Поначалу их предполагалось частью засолить, а частью пустить на колбасы, заодно расплатившись мясом за постой, но судьба распорядилась иначе. Дымят костры, шипит над углями насаженная на сабли свинина… И звон бутылок, перемежающийся русской и польской речью.
Кстати сказать, примкнувших к партизанскому отряду шляхтичей сейчас вряд ли бы узнали даже близкие родственники. Округлились лица, исчез голодный блеск в глазах, более приличествующий забитому европейскому крестьянину, чем потомственному дворянину древнего рода, весело зазвенело в кошелях золото и серебро как петербуржской, так и парижской чеканки, и добротности одежды смогли бы позавидовать многие поколения благородных предков. И если бы не одно печальное обстоятельство…
Но встретившихся давних знакомцев мало волновали печалящие храбрых панов обстоятельства. Толстой и Лопухин помнили Мишку Нечихаева, тогда еще совсем мальчишку, по совместной диверсии в эскадре покойного адмирала Нельсона, а капитан-лейтенант Денис Давыдов был знаком красногвардейцам по Персидскому походу. Славные времена не менее славных побед!
— Ладно, Миша, насильное приобщение к питию — суть грех большой и неотмолимый! — Федор Иванович воздел вверх указательный палец в подтверждение своих слов. — Но избиение вражеских фуражиров есть дело благостное и патриотическое.
Мишка рассмеялся — капитан Толстой за прошедшее с начала военных действий время отпустил бороду и более всего походил не на боевого офицера, а на вещающего с амвона священника. Даже интонации почти те же самые. Но смех смехом, а французских хлеборобов, относительно безнаказанно орудующих на поспевших полях, требовалось примерно наказать, дабы их пример послужил наукой прочим незваным агрономам.
Тактика «выжженной земли», принятая государем Павлом Петровичем, давала свои результаты, но так называемая «Великая армия» Наполеона оказалась подобна спруту — ее щупальца расползались по сторонам и хватали все, что только подвернется. Одними из таких щупалец стали отряды посылаемых на поля фуражиров, охраняемых весьма солидными конвоями пехоты и кавалерии. Иногда уборочная страда доходила до артиллерийской перестрелки, но, слава богу, Нечихаев этого пока не видел.
— Прибьем мы их завтра, Федор Иванович.
— Хорошо бы так, Миша, — согласился Толстой. — Может быть, молебен организовать?
— Вряд ли получится. — Младший лейтенант посмотрел в сторону крохотной православной церквушки, занятой батальонным священником отцом Михаилом и примкнувшим к нему ксендзом Станиславом. — Да и зачем людей перед делом тревожить?
Федор Иванович проследил за взглядом Нечихаева и с некоторым беспокойством заметил:
— Не прибил бы батюшка своего оппонента. Пойти посмотреть?
— Бросьте, сами как-нибудь разберутся. Да и нужно ли армии вмешиваться в межконфессионные отношения? Без приказа, я имею в виду.
— Наверное, ты прав, — согласился Толстой. — Но все равно стоит проверить.
Командир батальона напрасно беспокоился — священники вовсе не собирались устраивать религиозные диспуты, плавно переходящие в рукоприкладство, а предпочли более взаимовыгодные отношения. Открытая бутылка слабенького анжуйского вина так и осталась стоять позабытой. А изумительные по вкусу кровяные колбаски, принесенные деревенским попом отцом Иваном, совсем остыли — увлеченным ученой беседой святым отцам не до выпивки и закуски.
— Смотри, Станислав! — Батюшка крутанул в руке трофейную драгунскую саблю и поднес ее к самому носу ксендза: — Видишь, как выщерблена? Вот, друг мой! А ты во сколько ее расценил? Извини, Стас, но первая же инспекция из Священного синода нас с тобой взгреет за нанесенный государевой казне урон. Тем более что мы видим?
— Саблю.
— Дрянь мы видим, отец Станислав, а не саблю. Жалкая подделка военного времени, которая годится только на переплавку, но никак не в качестве оружия. Такие вещи, любезный друг мой, оцениваются исключительно по весу. Какие три рубля? Восемь копеек в лучшем случае!
— Но что нам тогда останется, Миша? — воскликнул отчаявшийся ксендз. — Пушку тоже забраковал…
— И пушка дрянная, — кивнул батюшка. — Она вообще австрийской работы, а не французской!
— Ну и что?
— Как это «что»? Единственное, чем могут похвалиться в Австрии, это музыка, но никак не артиллерия. Сто рублей.
— Пятьсот, тем более в комплекте с зарядными ящиками.
— Побойся Бога, Станислав!
— Там одной бронзы на двести пудов.
— Уговорил — двести пятьдесят, и ни копейкой больше.
— Четыреста! Ты бы видел, как ее защищали! Аки львы рыкающие!
— Хоть крокодилы! Триста, и это последнее слово!
— По рукам! — согласился отец Станислав, поначалу не рассчитывавший сторговаться и на половину озвученной суммы. — Но государеву долю платишь сам.
— Договорились! — Отец Михаил достал внушающий почтение размерами кошелек и уточнил: — Золотом возьмешь или ассигнациями?
— Давай золотом и серебром пополам — мои шляхтичи бумаге не доверяют.
— Дикие люди.
— Но храбрые.
— Этого не отнять. — Отец Михаил выложил на стол горку монет. — Пересчитывать будешь?
— Зачем?
— Правильно, Господь все видит!
Православный священник ксендзу понравился, причем сразу. Было в нем что-то такое, очень располагающее к себе. А уж как он вел дела! Это просто песня, слушать которую хочется вновь и вновь! Удивительное сочетание беспокойства за состояние императорской казны и трогательная забота о благосостоянии партизан настолько органично сочетались в характере отца Михаила, что оставалось только позавидовать душевным достоинствам батюшки. Нет, определенно в православии есть особая притягательность, недоступная пониманию находящихся под влиянием Святого Папежа[4] католикам.
— Отец Михаил, — ксендз спрятал деньги в карман и воспрянул духом. — А как посмотрит ваш Священный синод на прошение скромного… хм… меня то есть, в лоно, так сказать?
— Сугубо отрицательно!
— Почему?
— Стас, а оно тебе надо?
— Но есть же разница между десятью процентами налога и двадцатью пятью?
— Есть! Но пойми, мы не собираемся приходить с огнем и мечом… Нет, в отношении французов это, разумеется, произойдет. Но…
— Всегда возникают эти «но», когда в России заходит разговор о поляках. Скажи, Михаил, вы считаете нас неполноценным народом?
— Честно?
— Да, честно ответь.
— Твои подозрения беспочвенны и не имеют под собой никакой основы, отец Станислав. Но, согласись, зависимость от Ватикана накладывает определенный отпечаток.
— Римский папа…
— А что папа? Сколько у римского папы дивизий?[5]
Ксендз в растерянности не нашел слов и потянулся за бутылкой, но его поползновение на половине пути было решительно пресечено твердой рукой собеседника:
— Господь дает нам свободу воли, но не одобряет ее слабость. Слабоволие суть грех! С этого дня ни капли вина, и так до самой победы! Нельзя же давать послабление страстям, Стас.
Отец Станислав тяжело вздохнул и оставил попытки вернуть утраченное душевное равновесие проверенным способом. Хотя причины, вернее поводы, имелись в превеликом множестве.
Первой, и самой главной, причиной была изначально неправильно выбранная польским ополчением тактика. По договоренности с партизанами шляхтичи пана Пшемоцкого имели право первоочередного захвата неприятельских обозов, следующих во Францию. Но кто же знал, что так называемая «Великая армия» окажется настолько неуспешной? О какой добыче идет речь, если за последние три недели удалось перехватить всего лишь четыре телеги с фарфором и столовым серебром да шестнадцать наполеоновских фельдъегерей с донесениями. Последние, правда, шли от тридцати до пятидесяти рублей в зависимости от важности перевозимого пакета, но разве эта мелочь стоит затраченных усилий?
А вот приложение усилий в правильном направлении и стало второй причиной для головной боли — приходилось вылавливать немногочисленных французских мародеров, отваживающихся отлучиться от главных сил, но против крупных отрядов предпринимать ничего не решались. Не по зубам они, да и не осталось в панах прежней лихости, каковой отличались их предки. И денег на хорошее русское оружие тоже нет. Замкнутый круг, пся крев!
Утро следующего дня.
— Опоздали, как есть опоздали, — вполголоса выругался капитан Толстой, наблюдая за расползающимися по полю вражескими фуражирами. — Говорил же вчера, что нужно затемно выходить. Накрыли бы тепленькими прямо в деревне.
