Роман Злотников - Генерал-адмирал. Взлет
В общем, указ племянника был, по существу, констатацией уже случившегося и потому особенного сопротивления не вызвал. Наоборот, он вызвал всеобщий восторг, поскольку оказался одним из не слишком многих фактов полного единодушия государя, его одиозного дяди и всей прогрессивной общественности…
После оглашения указа ко мне подошел Витте и остановился напротив, окинув меня задумчивым взглядом:
— Не понимаю я вас, ваше высочество…
— А что так? — усмехнулся я.
Наше соглашение с Сергеем Юльевичем действовало. Я старательно следил за тем, чтобы военный бюджет прошлого и нынешнего года ни на рубль не превысил предыдущий (хотя его распределение поменялось радикально), а он беззвучно оплачивал все выставленные военным ведомством счета, даже если некоторые казались ему абсурдными, и безоговорочно поддерживал меня перед племянником, которого осаждал сонм генералов и старших офицеров, громогласно вопящих, что я разрушаю армию. Я никогда не любил Сердюкова, но именно сейчас вполне его понял. Потому что, едва только я занял пост военного министра, тут же выяснилось, что, прежде чем сделать с армией что-то внятное, требуется разобраться с тем, как все финансируется, потом максимально упростить систему, не обращая внимания на то, что отдельные ее части отомрут (даже если это будут ну очень полезные части и их потом, вполне возможно, придется восстанавливать), и только затем пытаться строить что-то новое.
Программу военной реформы мы начали разрабатывать еще в конце 1904 года, когда было закончено обобщение опыта Русско-японской войны. Хотя для того чтобы это обобщение позволило перейти к критике текущего состояния дел, мне пришлось ну очень постараться. А как же? Мы победили? Победили! Значит — гип-гип ура, мы самые-самые и потому нам ничего менять не надо. Это вон пусть япошки дергаются. Как мы их, а? То-то. А все потому, что наши солдаты — самые сильные, чудо-богатыри, млять; наши офицеры — самые толстые: если в оборону сядут, никаким япошкам их оттуда не сковырнуть; наши интенданты — самые вороватые, у них на случай войны много всякого разного припрятано, три года воевать можно, если заставить их всем этим поделиться… Вот примерно в таком виде и был составлен первый вариант итогового доклада комиссии по обобщению опыта действий русских и японских войск.
Признаться, я этого не ожидал. Вроде бы адекватные люди подобрались — так нет же… Пришлось отодвигать свои дела и перетряхивать всю комиссию, отбирая туда военных с более критическим взглядом. При большом сопротивлении Куропаткина,[9] кстати, который считал, что все необходимое уже сделано и можно приступать к «более важным вещам». То есть строительству полковых церквей, а также казарм, бань, расширению сети полковых пекарен и так далее.
Нет, поймите меня правильно, я вовсе не считал все это ненужным. Подавляющее большинство частей и соединений российской армии вынуждены были даже не жить, а существовать в крайне нищенских условиях, а некоторые и вовсе стояли «по квартирам». Но есть задачи первоочередные, а есть текущие. И пусть текущие тоже важны, но пренебрегать ради них первоочередными…
Во многом именно поэтому я и принял решение стать военным министром. Ибо понял, что, если сам не влезу в это по пояс — ничего не получится. Я собирался коренным образом реформировать армию, заставив каждого офицера, унтер-офицера и солдата максимально подготовиться к предстоящей мировой войне. Что было неимоверно трудно, поскольку к «прошедшей войне» готовятся не только генералы.[10] На самом деле к ней готовятся почти все, кто вообще хоть к чему-то готовится. Потому что готовиться человек способен только к тому, о чем он имеет хоть сколько-нибудь внятное представление. А сколько-нибудь внятное представление человек способен составить только о том, что испытал на своей шкуре. Вот и получается цепочка: люди, прошедшие войну, оказываются самыми компетентными в армии, они на своей шкуре почувствовали, каково это — не уметь того, что призвано помочь тебе выжить в горниле войны, поэтому лучше других замотивированы на подготовку и в результате начинают гонять подчиненных, пытаясь научить их, как выжить и выполнить задачу, но делают это в рамках своего опыта, то есть в рамках как раз этой самой прошедшей войны. И да, это действительно лучшие люди армии! Потому что остальные, то есть девять десятых армии, вообще не собирались ни к чему готовиться, а просто продолжали жить обычной рутиной, приспособив ее для наиболее комфортного существования. Рутина же, здесь была такой, что от нее впору выпасть в осадок…
В покинутое мною время многочисленные критики армии частенько упирали на то, что в казармах властвует дедовщина, что офицеры плюют на обучение и воспитание солдат, что вместо службы и боевой подготовки солдаты занимаются строительством генеральских дач, а также «сдаются в аренду» различным организациям для тяжелых работ — копания траншей под теплотрассы, ремонта дорог и так далее.
Так вот, в моей нынешней, императорской русской армии все это тоже было. Причем официально! Когда же я начал разбираться, что собой представляет система боевой подготовки русской армии, то… не обнаружил ее. Никакой целостной системы боевой подготовки просто не существовало — ни программ, ни утвержденных нормативов. Все руководящие документы по этому поводу, издававшиеся, кстати, всеми кому не лень, изобиловали общими требованиями типа «при обучении нижних чинов, будут то молодые, старослужащие, учебной и других команд, придерживаться системы показа и бесед» или «при подготовительных к стрельбе упражнениях и самой стрельбе вести обучение таким образом, чтобы нижние чины были ознакомлены со всеми видами стрельбы и из-за укрытий». Обучением молодых солдат традиционно занимались не офицеры и даже не унтера, а некие «учителя молодых солдат», выбираемые из числа старослужащих. Эти «учителя» должны были (цитирую по памяти) «демонстрировать спокойствие, беспристрастие, добросердечность, бескорыстность, наблюдательность» и научить новобранца «беречь свое здоровье, отучить от дурных привычек, следить за тем, чтобы солдат получал все виды довольствия» и т. д. Впрочем, приглядывать за ними ставили все-таки какого-нибудь унтера. Офицеры же не были задействованы в подготовке солдат почти никак, то есть в лучшем случае занимались этим эпизодически, а в худшем вообще появлялись на службе не каждый день и на пару-тройку часов… Но и такое обучение длилось всего три-четыре месяца из пятилетнего срока службы. Самое же благоприятное время для полевой учебы — лето — солдаты проводили на… вольных работах. Так называлась узаконенная практика привлечения нижних чинов и унтер-офицеров к разнообразному строительству, труду на полях и даже на казенных и частных заводах и фабриках. Кроме того, у русской армии было гигантское количество собственных хозяйственных объектов — практически в каждом полку существовали свои хлебопекарни, сапожные мастерские, шорни, столярные и плотницкие артели, где также работали солдаты. Ну и до кучи на армию было возложено строительство для себя казарм, складов, конюшен и тому подобного. Что же касается различных батальонных, полковых и прочих учений, то представление об их организации можно получить хотя бы по тому факту, что многие офицеры на время учений абонировали на обед столики в ресторанах ближайших к месту проведения учений городков и местечек. То есть в процессе «интенсивных» учений офицеры имели возможность обедать в городских ресторанах. И как при этом можно учиться военному делу?!
Когда я понял наконец, в какие авгиевы конюшни влез, едва не подал в отставку. Но… если не я, то кто? Избежать войны просто невозможно. Не быть втянутым в нее — из области фантастики. Нет, теоретически я могу себе представить ситуацию, при которой Россия не вступает в Первую мировую, предательски (будем честными) нарушив русско-французский договор и позволив Германии с Австро-Венгрией разорвать на клочки Францию и подгрести под себя ее колонии, а также, скажем, разойтись вничью с Англией. Ибо шансов на успешный десант на Британские острова при наличии у англичан самого сильного в мире флота у немцев нет. И что дальше? Представьте себе мир после такой войны. Граничащая с Российской империей предельно развитая Германия, вполне возможно по итогам войны включившая в себя Австро-Венгрию, да еще и союзная с Турцией.[11] Как нам тогда трепыхаться-то? Или кого-то устраивает перспектива лизать задницу европейскому гегемону — Германии? Причем не той сдержанно-европейской Германии, которую я помнил в оставленном мною времени, а Германии, все еще настроенной на экспансию (две мировые войны развязали, чай), Германии откровенно шовинистической, считающей этнического немца эталоном и высшей формой развития человека. Ведь и Жозеф Гобино, и Хьюстон Чемберлен[12] уже опубликовали свои труды. Причем идеи Гобино получили в Германии куда большее распространение, чем на его родине. А работу Чемберлена вообще почтил своим вниманием сам кайзер Вильгельм II, объявивший его книгу «Основы XIX века» трудом чрезвычайной важности.
