Василий Звягинцев - Бремя живых
Военная часть программы его (по умолчанию) не касалась, на то имеются специальные люди в Главном штабе, а вот организационно-политическое обеспечение смены государственного устройства – да. Это – его епархия.
И здесь, кажется, все идет как задумано и согласовано. Доктор Бубнов, отважно, хотя и безуспешно поучаствовав в поисках группы Тарханова – Ляхова, переключен обратно на программу «Верископ».
Ему поручено – ввиду дефицита времени – подобрать сотню-другую исполнителей среднего звена и попутно, пусть в первом приближении, дать заключение по кадровому резерву высших должностей.
Чекменев, в меру собственных возможностей и понимания проблемы, набросал для Бубнова инструкцию общего рода. То есть – сосредоточиться (пока) на исследовании принципиальной готовности кандидатов исполнять порученные (конкретно еще не определенные) обязанности в системе монархического проекта. Если человек разделяет главную идею, согласен посвятить ей жизнь и не предаст даже под угрозой гражданской или физической смерти – он подходит.
Это нечто вроде присяги, только на подсознательном уровне. Если аппарат покажет вероятность пригодности к предполагаемой функции 70—90%, человек используется немедленно или определяется в резерв первого разряда, 60—70% – разряд первый-второй, зависимо от привходящих обстоятельств. Ниже этого рубежа – претендент остается на реально занимаемом месте, но в личном деле ставится понятная лишь посвященным отметка. В смысле – выдвижения не заслуживает, нуждается в негласном надзоре.
Никаких санкций, естественно, такая отметка не предполагает, возможно, в будущем человек себя еще проявит, иногда – в совершенно неожиданной области, подобных случаев в истории сколько угодно, но на данном этапе ставка будет сделана на других людей.
Ну, попутно чиновники, еще не допущенные до сути проекта, однако сведущие в кадровой работе, ведут предварительную разбивку всех возможных претендентов (уже прошедших предварительный отбор и только готовящихся к нему) по вакансиям, подлежащим замещению и сегодня, и завтра.
Однако у Игоря Викторовича были и другие заботы, неотложные, чисто практические, требующие немедленных решений, независимо от того, что творится в высокоумных штабах и лабораториях. Именно здесь он и ощущал себя как рыба в воде, здесь находил душевное отдохновение от скуки придворно-канцелярских забот. Совершенно так не терпел и избегал этих забот и полковник Тарханов, что было прямо написано на его лице, как только Сергей появлялся в конторе.
Ну вот сегодня, где бы он ни был, полковник может быть доволен. Сбежал. И весь воз вынужден тащить на себе он, Чекменев.
Только сейчас Игорь Викторович в полной мере осознал, как не хватает ему этих людей: и Тарханова, и Ляхова. Казалось бы, познакомились при странных обстоятельствах меньше года назад, и вдруг эти никому не известные офицеры стали буквально незаменимыми сотрудниками. Чисто случайно.
А если все пойдет как надо, проект «Верископ», глядишь, поможет поставить на поток подбор ничуть не худших, а то и значительно лучших соратников.
Вот где найти еще одного Розенцвейга – вопрос посложнее. Тут, пожалуй, и «Верископ» не поможет.
Ну, в очередной раз успокоил себя Чекменев, еще не вечер. Очень хотелось верить, что выкрутится Григорий Львович и тут, вернется живой и здоровый, да еще и с очередной бесценной информацией о загробном мире.
Заставив себя смотреть на жизнь легко и оптимистично, он вызвал Максима Бубнова и распорядился подготовить то самое помещение на острове, где две недели назад уже допрашивали турецкого эмиссара Фарид-бека, он же майор Карабекир, он же русский купец Насибов.
– Но только сделай, чтобы все точно так было, как тогда, уловил? Ему это очень должно поспособствовать к дальнейшей сговорчивости.
– Будет сделано, Игорь Викторович! – со вкусом прищелкнул каблуками Бубнов.
После пережитых приключений, получив подполковничий чин, покомандовав и повоевав, в том числе и с покойниками, Максим будто забыл о своем недавнем интеллигентном прошлом. И мундир он носил с удовольствием, и отвечал старшим начальникам четко, оставляя собственные рефлексии при себе. Если и не всегда, то до последней крайности.
Замысел Чекменева был ему вполне понятен. Хотя, конечно, генерал не совсем разбирался в психологии, в ее новейших достижениях. Ничего такого специального для Фарида не требовалось. Сломан турок был окончательно.
«Казалось бы, – тут же одернул себя Максим, – не раз уже приходилось встречаться со случаями, когда люди умели прикидываться так, что и в голову не придет».
Кто-то из знакомых докторов, работавших в тюремной системе, рассказывал, что единственный способ сохранить там положение и должность, а то и вообще выжить – не верить преступникам никогда и ни в чем. Какую бы слезу они ни пускали, как бы убедительно ни рассказывали о несправедливости полицейских, прокуроров и судей, ввергнувших их в узилище, – не верь. Даже если сотрудничает, стучит, приносит ценнейшую информацию – все равно.
А иначе своей головой ответишь за доверчивость и гуманизм.
Сдавшиеся и перевербованные шпионы ничуть не лучше. Даже хуже, поскольку уголовники – при любом стаже и количестве ходок – все-таки любители, специальных училищ и академий не кончали.
Сделал он все абсолютно так, как приказал генерал. И обстановку кабинета восстановил, что было совсем не трудно, и человека, отдаленно напоминающего Ляхова, нашел на роль фельдшера-оператора, одел его в медицинский халат и посадил на то же место. Осталось только позвонить и сообщить, что все готово.
…Чекменев, стараясь держаться подобно Тарханову при прошлом допросе, пусть и не надеясь оказаться на него похожим (тут ведь дело не в физическом подобии, а в общем совпадении антуража), расплылся в улыбке, увидев появившегося в кабинете турка.
Тот по-прежнему был одет в не способствующий самоуважению наряд военнопленного без статуса. Несмотря на искреннюю готовность сотрудничать, проявленную после первого и последующих допросов, подтвержденную сотнями страниц наговоренных на диктофон текстов чистосердечных признаний, никакого послабления в режиме содержания ему сделано не было. Рановато как бы.
– Итак, уважаемый, вот мы и снова встретились, – изображая радушие, сказал Чекменев, делая три шага навстречу Фариду.
– Извините, что-то не припоминаю, – осторожно ответил турок. – Возможно, память подводит…
– Да уж скорее всего. Однако суть не в этом. Разговаривать будем по старой схеме. Доктор, обеспечьте… – Игорь Викторович указал на хорошо знакомое Фариду кресло.
– Может быть, не надо? – страх на лице пленника был совершенно ненаигранным. – Я и без этого обещал полное содействие.
– Пустяки. У нас же все давно договорено. Вы не врете, машинка вас не наказывает. А прочее просто на всякий случай. Если у вас вдруг возникнут сомнения в необходимости полной искренности, так чтобы далеко не ходить… Вы же помните, честность – лучшая политика.
Чекменев подымил папироской, деликатно пуская дым в сторону, потом тоном, не предполагающим ответа со стороны подследственного, спросил, как бы к слову:
– Господин Катранджи, его костоломы и вы лично по отношению к объектам воздействия всегда снисходили к их естественным мольбам о гуманности?
Это – подействовало. Даже лучше, чем Игорь Викторович ожидал. Похоже, пациенту было что вспомнить.
– Ну, хорошо, хорошо, тогда единственно прошу – задавайте свои вопросы, не торопясь, и давайте мне возможность обдумывать ответы. А то вдруг сорвется что-то машинально…
– Да, тогда вам не позавидуешь, – сокрушенно-сочувственно покивал Чекменев головой. – Однако приступим, – тут же продолжил он с улыбкой, которую один из классиков российской литературы определил бы как «негодяйскую».
Вид сломленного человека, даже если это жестокий враг, всегда был генералу неприятен. Чисто эстетически. Потому он надеялся, что турок не сломлен. Исходя из того, как он юлил на предыдущих допросах и пытается юлить даже сейчас, выторговывая себе хоть минимальную степень свободы для маневра. Да и то, что удалось узнать о характере этого человека из подробного досье, составленного по данным своей разведки и «дружественных» спецслужб, отнюдь не предполагало легкой победы.
Просто человек в тяжелой ситуации пытается выжить любым доступным способом. Хотя бы «теряя лицо». Да и то, «потеря лица» – категория относительная. Иезуит, к примеру, имел право, в интересах дела, даже публично отречься от истинной веры и перейти в мусульманство, всего лишь прошептав: «Ад майорем Деи глориам!», то есть «К вящей славе божьей!» – и все, и греха на тебе нет.
Да и окончательно сломленный Карабекир Чекменеву был не нужен. Проигравший и униженный разведчик, «опущенный», выражаясь языком преступного мира, но оставленный в живых, рано или поздно найдет способ отомстить, подчас не считаясь и с собственной судьбой. Подобные случаи давно и хорошо известны.
