София Мак-Дугалл - Граждане Рима
— Не знаю, — расхохоталась Танкорикс. — Ребенка рожу! Увидишь, что тогда будет!
— Но я не хочу, чтобы у тебя все было плохо.
— Ради всего святого! — воскликнула Танкорикс в неподдельном изумлении. — Пожалуйста, не беспокойся о том, что я буду делать. Все равно всегда о тебя будут вытирать ноги, так уж мир устроен.
— Неправда, — вдруг заявил Сулиен, неожиданно почувствовав, что голос его дрожит. — По крайней мере, я так не думаю. Я чуть не убил нескольких человек.
Торжествуя и в то же время словно почуяв опасность, Танкорикс чуть попятилась.
— Ты? — спокойно спросила она, посмотрев на Сулиена. — Ты имеешь в виду тех солдат на катере? Конечно, я слышала.
— Нет, по крайней мере, может, это тоже считается…
— Нет, не считается.
— Значит, мне просто повезло.
— Спорю, что это неправда, — сказала Танкорикс.
— Правда, — непонятно почему, но Сулиену было уже не остановиться. — И это значит, что сделать это вместо меня пришлось кому-то другому, а я даже не знаю, где он теперь. И все же я не мог помочь тому человеку, хотя он был ближе ко мне, чем ты и… — Сулиен непроизвольно приложил два пальца к горлу. — Он захлебывался кровью. А я даже… не помог ему, но…
— Но, конечно же, помог.
— Да, но тогда он убил бы нас всех, и я не знаю, почему… нет, знаю, но…
Танкорикс смущенно покачала головой:
— Не знаю, о чем ты. Но ты же хороший, Сулиен. Это за версту видно.
Сулиен вздохнул, покачал головой, но все же осторожно улыбнулся:
— Что ж, спасибо. — За что он ее благодарил? — Я имею в виду спасибо, что приехала.
— Не стоит благодарности, — Танкорикс с тоской — ошибки быть не могло — взглянула на него. — Это к делу не относится, но я по тебе скучала, — заметила она.
Похоже, она и не ждала ответа, и это было хорошо, потому что Сулиен все равно не мог придумать, что ей сказать. Он хотел было сказать, что тоже скучал по ней, чтобы ее подбодрить… но не сказал, язык не поворачивался. Он сам не мог понять, зачем рассказал ей о человеке, которого убил Дама.
Потом он удивлялся, как не скоро испытал радостное облегчение от случившегося: ведь теперь все было позади, и никто уже больше не придет за ним, и он может рассказать все Делиру. Но в тот момент он чувствовал прежде всего тревогу. Ему хотелось поскорей избавиться от Танкорикс, хотя он в изумлении смущенно чувствовал, что не только жалеет, но и снова любит ее. Ему захотелось срочно увидеть Лал.
Редкие снежинки медленно падали с неба, исчезая в быстрых водах реки и мокрой траве. Ведущая вверх тропинка была едва различима, так что Уна, Сулиен и Марк не видели ничего кроме деревьев. Но по мере приближения к колонии Уна стала хмуриться, зашагала быстрее и, когда они добрались до первой лестницы, прошептала что-то вроде:
— Ох, только не…
— Что? — спросил Сулиен, но догадался и, не дожидаясь ответа, первым вскарабкался по лестнице, пробежал по ведущему к лагерю дощатому настилу.
Ни души.
Уна и Марк последовали за ним, спотыкаясь об обломки, разбросанные по дну ущелья, оцепенев от страха, что найдут трупы, распростертые на полах домиков. Но трупов не было, хотя в ярости или от отчаяния Тазий и его спутники разнесли лагерь на куски, вскрывая полы в поисках тайников, вдребезги разбив мониторы, которые, должно быть, предупредили Делира и всех остальных, что они близко. Превращенное в груду щепок дерево долго мокло под снегом и дождем, со дня погрома уже, наверное, прошли недели; это могло случиться всего через несколько часов после того, как они пустились в погоню за Марком.
Марк и Уна беспомощно посмотрели друг на друга, отвернувшись от картины разрушения, затем посмотрели на Сулиена и вновь спрятали лица.
— Лучше б я сюда не приезжал, — тяжело дыша, произнес Марк. Столько трудов, подумала Уна. Теперь она горячо надеялась, что Дама не увидит всего этого.
Разрисованная дверь домика Лал раскачивалась на холодном сквозняке. Сулиен бросился к ней, потому что — с обреченной убежденностью сновидения — ему пришло в голову, что она написала ему письмо, и хотя, скорей всего, спрятала его, агенты не стали бы искать писем, и он его сразу найдет. И хотя в этом письме она не могла ясно описать, куда ушла, разве что каким-нибудь шифром, он просто прочтет его и поймет, где ее искать.
Но если письмо и было, то навсегда смешалось с мокрым тряпьем; все насквозь пропиталось дождевой водой, которая неделями беспрепятственно лилась сквозь распахнутые двери, и от сырых стен тянуло гнетущим запахом плесени. К тому же у нее явно не было времени. Сначала Сулиена ужаснуло, сколь немногое она взяла с собой — почти все ее вещи, а он знал, как она любила их, были разбросаны по полу и растоптаны. С пугающей скоростью в голове у него промелькнули картины: Лал, беспомощно пробирающаяся через горы, ее ловят, допрашивают, убивают.
Нет — он вспомнил о картах, чертежах Делира — пачки их на крайний случай были свалены в мониторной. И тогда, собираясь с ними, Лал упаковала и другой рюкзак.
Но вымокшее вишневое платье лежало, свернувшись, на полу, жалостно напоминая мертвое животное с мокрой шерстью на обочине дороги. Оно было на Лал в тот день, когда Тазий появился в Атабии, в тот день, когда Сулиен рассказал ей о кресте и Танкорикс. Тогда платье тоже было мокрым от дождя, но он помнил тепло ее тела, когда они тесно прижались друг к другу. И Сулиен прижал свою руку к запястью не затем, чтобы защитить его от воображаемых шипов, а чтобы удержать ощущение от ее поцелуя на пульсирующих сосудах.
— Ох, Лал, — произнес он вслух.
Он дотронулся до платья, но, ощутив его набрякший вес, не стал его поднимать. Но еще больнее было видеть осколки стекла, лежавшие рядом с перевернутым столом, — уничтоженные орудия для подделки документов. Сулиен скорбно нагнулся над ними; тут он стоял на коленях перед тем, как впервые поцеловать ее. Ему захотелось взять что-нибудь из вещей Лал на память, и наконец он нашел кисточку и пузырек с чернилами — они валялись на полу нетронутые — и осторожно подобрал их. Но всего лишь какое-то время подержал их на ладони, задумчиво на них глядя.
А Уна с Марком нашли нечто вроде прощания, это был знак: поверх других граффити Товий написал «Туда», от которого во все стороны, как солнечные лучи, протянулись неудержимые стрелки.
III ДрузФаустус считал не подлежащим обсуждению, что Туллиола не должна ожидать суда в обычной тюрьме, поэтому в данный момент она находилась на крохотной и очень красивой вилле в Кампанье, но взаперти; ей не позволяли даже выходить в сад. Вилла принадлежала Фаустусу, и Друз знал, зачем она была ему нужна: в период между разводом и второй женитьбой он обычно привозил туда женщин, Туллиола вполне могла побывать с ним там, плавая в небольшом обсаженном ивами озере. Мысль показалась Друзу неприятной. Посылать ее туда теперь было отвратительно.
Туллиола сидела возле окна, на тяжелых занавесях лежали светлые квадраты. Друз не понял, почему занавески задернуты: неужели это была составная часть ее заключения? неужели Фаустус настолько жесток? А может быть, она не хотела, чтобы ее видели, и у нее не хватало мужества даже выглянуть? Второе казалось более правдоподобным, судя по произошедшим в ней переменам. Ее платье цвета слоновой кости было прекрасно, как всегда; вопреки обыкновению, она даже надела кое-какие украшения, но все казалось каким-то неряшливым и неопрятным, сидело на ней, как на манекене. Прямая, изящная осанка куда-то подевалась, она никогда не допускала, чтобы посторонние видели ее такой сгорбившейся, отчаявшейся; она сидела, неуклюже подвернув под себя ноги, как хромоножка.
Волосы были зачесаны наверх, но лишь отдаленно напоминали гладкую темную башню, и Друз был немного разочарован — в свое время ему так нравилось по завитку распутывать это высотное сооружение; он никогда не мог понять, как Туллиоле удается носить такую прическу.
Едва он вошел в комнату, Туллиола бросилась к нему с криком:
— Друз… ты пришел помочь мне. Ты поможешь мне…
Оба бросились друг к другу со слезами на глазах.
— Они услышат, — сказала Туллиола, но он ответил:
— Не важно, не важно, — в отчаянии целуя ее, когда они упали на ковер. Они беспорядочно покусывали и слегка царапали друг друга, тяжело дыша и всхлипывая, впиваясь в голое тело сквозь торопливо сброшенные одежды: они никогда не занимались этим нагишом. Движения их были быстрыми, отчаянными; Друз не заметил, как наслаждение родилось из скопившегося в каждой мышце тоскливого желания, только понимал: что бы это в конце концов ни было, оно закончится, и наступит умиротворенная пустота. И только перед самым этим мигом он подумал о смертельно раненном, бьющемся в судорогах животном, рыбе, прыгающей по палубе.
А потом они, дрожа, сидели рядышком на полу, как в развороченной бомбой воронке.
