Геннадий Ищенко - Коррекция (СИ)
— Закрывается, понимаешь, с интересной женщиной, — сказала жена, которая вошла в кабинет после ухода Немировой, — а родная жена должна ждать в приемной, пока они закончат. Бросай все дела, и поехали домой.
Когда машина въехала во двор дома, увидели возле подъезда садика уже одетого сына, державшего за руку девочку на половину головы ниже его. Рядом стояла одна из воспитательниц.
— Здравствуйте! — первой поздоровалась она с Самохиными. — Ваш сын проявил инициативу. Дышат свежим воздухом и ждут вас. А родители Норики сейчас должны подъехать.
— Нори, это мои папа и мама, — представил родителей сын. — Они очень хорошие. Алла Владимировна, вы идите, а мы Нори сами отдадим родителям.
— Да, да, — подтвердил Алексей. — Мы их дождемся и отдадим ребенка.
Малышка с большими глазами, тонкими чертами лица и выглядывавшей из‑под капюшона черной челкой была само очарование. Она низко поклонилась Алексею с Лидой, прижав при этом ручки к груди. Отдав таким образом дань уважения взрослым, она вернула руку ухажеру. Рядом с машиной Самохиных остановился другой электромобиль, из которого вышла молодая пара, сразу же устремившаяся к крыльцу. Узнав Алексея, они подошли и поклонились.
— Рады видеть родителей Юри! — на довольно чистом русском сказал мужчина. — Ваш сын очень настойчивый молодой человек. Раньше Норико была только нашей, а сейчас мы у нее уже на втором месте!
Он говорил серьезно, но глаза при этом смеялись.
— Алексей и Лида Самохины, — сказал Алексей. — Рады видеть родственников почтенного Сатоми Морисима. Это был достойный человек. Кем он вам приходится?
— Он брат моей матери, — поклонился мужчина. — Спасибо вам за добрые слова! Мы Сэдэо и Мияко Такаси.
— Рады знакомству, — вступила в разговор Лида. — Вы сейчас никуда не спешите? Тогда мы приглашаем вас к себе.
Эпилог
— Ну что, Вячеслав Андреевич, скоро станете безработным? — спросил Алексей Ольховского. — Наполовину ваш «Ковчег» точно опустел.
— Меньше чем на треть, — ответил директор. — Пока выпускаем мелочь, а разводить остальных, используя законсервированную сперму, еще лет десять, не меньше. И знаете, что заметили? Когда выпускаем молодняк, все исправно разбегаются, хотя настоящего страха к людям, свойственного диким зверям, у них нет. А вот животные в возрасте часто просто отказываются выходить из клеток. Их страшат простор и неизвестность. Несколько поколений жили в «Ковчеге», и это не могло не сказаться. Они просто боятся свободы. И, знаете, я сам во многом похож на них. Мы с вами начинали этот проект вдвоем пятьдесят лет назад, и с тех пор я жил только им. А сейчас он идет к завершению вместе со мной. Мне уже семьдесят пять, и я его точно не переживу. Мне уже просто незачем будет жить. Алексей Николаевич, я ведь могу хотя бы с натяжкой считать себя пусть не другом…
— А глупости зачем говоришь, Слава? — с обидой сказал Алексей, впервые в общении с Ольховским переходя на «ты». — Долгая жизнь, помимо преимуществ, имеет и недостатки. Одним из таких недостатков у меня можно считать отсутствие тяги к общению. Если ты подумаешь, то поймешь, чем это вызвано. Знаешь, как больно терять близких людей? А мы их потеряли столько, что уже боимся привязываться к людям. Именно поэтому наша дружба несколько неполноценна, но она есть. Поверь, что ты для меня немало значишь.
— Тогда можешь мне ответить, кто за всем этим стоит? Это действительно бог? Честное слово, я никому не скажу!
— Если бы я это знал сам! — сказал Алексей. — Кто‑то запредельно могучий, кому явно небезразлична судьба человечества. Он бросал нас сквозь время, подсказывал иной раз, что нужно делать, и дал молодость, но о его природе не было даже намека. А если и был, мы его не заметили или не поняли.
— Жаль. Ты знаешь, эта девушка… Ну Нори. Она ведь во многом стала такой же, как твой Юрий. Сначала, когда он ее сюда привел, в ней не было ничего необычного. А с прошлого года все изменилось. Вся живность ее сразу признала. И еще я заметил с месяц назад… Она ободрала ладонь об угол вольеры. Уже через час на месте ранки была чистая кожа. Это ведь из‑за него? Им только четырнадцать, но у них точно любовь… У вас ведь тоже так?
— Когда‑то все затягивалось прямо на глазах, а сейчас просто очень быстро заживает. Это исследовали, но причин так и не нашли. Насчет Нори я предполагал, что будет что‑то такое.
— Алексей, — Ольховский помолчал, потом продолжил. — Можешь сказать, зачем решил уйти? Многие боятся твоего ухода, и я тоже. К тебе все слишком привыкли. Все знают, что вся твоя жизнь для людей, что ты не злоупотребишь доверием и всегда все сделаешь лучше других. Сейчас снова ввели деньги, и опять будут никому не нужные выборы, в результате которых к власти могут прийти не самые хорошие люди. Зачем это?
— Ради себя и ради вас, — ответил Самохин. — Не понимаешь? Ты мне говорил о «Ковчеге» и о зверях, боящихся свободы. Не видишь аналогии? Я у вас, как зверинец, названный моим именем, и вам в нем спокойно и сытно, хотя в вольере особенно не побегаешь. Нельзя жить, все время прячась за спину кого‑то одного и радуясь тому, что у него есть много опыта и совесть. Я, Слава, жутко устал. Устал от власти, от ответственности, от своей однообразной жизни. И жена устала. Она ведь так и не захотела второго ребенка. Мы с ней хотим отдохнуть и осмотреться. Наверное, найдем для себя полезное и интересное дело. Но собой управляйте сами. Думаешь, ты первый, кто нам такое говорит? Бухаются на колени и упрашивают, а отдельные… просто даже не знаю, как таких назвать, еще и крестятся! И это тоже показатель того, что нам не уходить, нам бежать нужно! Все самое сложное уже позади, а проблемы… их всегда будет много.
— Ну как, простился? — спросила Лида. — Чего это ты такой мрачный?
— Я ему так и не сказал, что больше не приду, — ответил муж. — Просто не хватило духа. Слава сильно постарел и скоро уйдет, и мне его будет не хватать. Сколько раз давал себе зарок не привязываться к людям. Я ведь его пятьдесят лет называл по имени–отчеству, а обратился на «ты» только сейчас. Он мне рассказал о Нори. Как мы думали, так и получилось. Очень рано, но видно, что у них уже все решено.
— То, что они любят друг друга, я и так вижу, — сказала Лида. — Что у нее там, звери?
— И звери, и регенерация. Интересно, что за задачи Он придумал для них?
— А в то, что это просто благодарность нам, не веришь? — спросила Лида. — Был бы сын обычным человеком, и что хорошего? Ты бы его сам похоронил через семьдесят лет.
— Не хочу без толку ломать голову. Пусть ломают ее сами, если придет их время. Душу я в сына вложил, а знания и опыт пусть добывает самостоятельно.
— Кого думаешь оставить вместо себя до выборов?
— Все уже обговорено. Пока останется Батищев, а потом пусть решают сами.
— И куда поедем? Уже решил?
— Если ты не возражаешь, я бы поехал к морю. В Крыму много законсервированных правительственных дач. Займем одну на пару месяцев. С обслуживанием договоримся.
— А что, можно, — кивнула Лида. — Только ведь вода еще лет пять будет холодной.
— Я и в холодной искупаюсь, — улыбнулся Алексей. — Да и не в купании дело. Просто я люблю море. И спокойное, и когда шторм. Будем сидеть с тобой на берегу, слушать шорох набегающих волн и вспоминать тех, кто оставил след в наших сердцах. Таких было много: у меня все сердце в зарубках. Все мечтают о жизни без конца, не давая себе труда подумать. Жизнь это цепь из приобретений и потерь. В конце длинной жизни приобретения перестают радовать, а потери по–прежнему больно жалят в сердце. И если этому нет конца… Человек просто на такое не рассчитан. Я ведь боялся, что когда‑нибудь просто не хватит сил и придется самому…
— Не надо! — Лида обняла мужа и прижалась щекой к его груди. — Все будет хорошо! Любая усталость снимается отдыхом и переменами в жизни. И никто нам не помешает все это сделать. Когда поедем? Я могу сдать заму министерство хоть завтра.
— А я уже фактически разделался с делами. Можно обо всем договориться по комму, но я все‑таки съезжу в последний раз. Иначе будет просто по–свински, хоть мне все простят. Надо будет попросить Мияко присмотреть за молодежью. Денег у сына будет достаточно, а вот опыта самостоятельной жизни нет. Надеюсь, что я его воспитал правильно, и они не наделают глупостей.
— Не надоело здесь сидеть? — спросила Лида, морщась от холодного ветра. — Мало того что еще нет настоящего тепла, так уже середина сентября. Мы здесь отдыхаем два месяца, не надумал возвращаться?
— А тебе надоело? — Алексей встал и сложил раскладной стул. — Пошли в дом, а то действительно холодновато. Знаешь, кажется, я решил, чем займусь. Если хочешь, будем этим заниматься вместе.
— И чем же?
— Землей займутся и без нас, а мы с тобой займемся космосом. В программе задействовано немало достойных людей, но и мы среди них лишними не будем. Защитим Землю, а потом начнем строить там города!
