Времена не выбирают (СИ) - Горелик Елена Валериевна
— Да за то же самое, — ответил Евгений. — Отечество у нас одно, на все времена.
— Коли так, то и грядущее Отечества у нас одно на всех, — философски заметил Данилыч. — Ведомое нам или нет — по правде, сие не важно. Лишь бы оно было.
— Вот о грядущем и поговорим, — сказал государь. — О дальнем — когда в Москву вернётся. Ныне о ближнем разговор пойдёт… Словом, пленных у нас ныне столько, что из них армию создать можно. Кого-то заберу Петербург строить, свеи недурные мастера. Но не всех же, мне там готовые вражеские полки ни к чему. Мыслю я часть из них на поселение в Тобольск отправить. Сибирь большая, а там не города — крепостцы деревянные. Денег дам мало, однако тому, кто станет край сей поднимать, предоставлю право распорядиться доходами по своему усмотрению. От сего человека потребуется лишь толковое управление да полная верность… Тебе, братец, я верю более, нежели себе самому. Готовься в Тобольск ехать, городок сей сибирской столицей делать.
— А ты готовься к тому, что доносы на меня не телегами — обозами слать будут, — Евгений вернул ему прозвучавшую в последней фразе государя иронию. — Я там многим на мозоль наступлю. Впрочем, если писать станут на гербовой после уплаты сбора — не возражаю, пусть пишут. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
— В Сибирь с повышением, — усмехнулась Катя.
— Сибирь — золотое дно, а толку с неё чуть не до середины девятнадцатого века не было, — ответил брат. — Если с правильного конца за дело взяться, то уже лет через двадцать в плюс выйдем. Только один не справлюсь, мне потребуется помощник с такими же полномочиями.
— Сам выберешь, — подытожил Пётр Алексеевич. — Все бумаги по Сибири отныне твои. Изучишь — представишь план. А уж после поедешь… Катька, а ты что сидишь и смотришь? За весь вечер три слова сказала.
— Думаю о будущем, — невозмутимо сказала Катя. — Причём, самом о ближайшем. Я о той куче денег и бумаг, которую мы уволокли у шведов. О документах речи нет, на них все давно рукой махнули, а вот за деньги скорее всего начнётся торг.
— Вот ты и расстараешься, чтоб торг за те деньги нам принёс больше выгоды, нежели сами деньги, — вот умел Пётр Алексеевич сразу «запрягать» в дело того, кто имел неосторожность сделать рацпредложение. — Поедешь в Данию, да не просто так, а в качестве переговорщика. А чтоб ненужных разговоров с того не было, прежде пойдёшь под венец с Автономкой Головиным. Он меня словно крепость уже пять лет осаждает, твоей руки без конца просит. Фамилии знатной, урону чести не будет.
Катя не успела даже открыть рот, чтобы заявить, что этот матерщинник — Автоном Головин — ей и даром не нужен, как в разговор вмешался скромно молчавший доселе Меркулов.
— Прости, твоё величество, — негромко, но твёрдым, уверенным тоном заговорил Алексей. — За Головина Екатерина Васильевна не пойдёт.
— Отчего это? — Петра неподдельно удивил такой поворот беседы.
— Я прошу её руки, государь.
— Смелый ты человек, Алексей Фёдорович, — Пётр, судя по его тону, снова начал свою игру в «испытай на прочность». — Ладно бы — солдат-девицы не испугался. Но мне перечить?
— Хоть бы и тебе, государь, — Меркулов по-прежнему был спокоен. — По твоему же указу о свободе брака года одна тысяча семьсот первого[3] от Рождества Христова Екатерина Васильевна имеет полное право отказать Головину, коего ты ей сватаешь.
— Ишь, хитрец, вывернулся, — усмехнулся Пётр Алексеич. — Остаётся у Катьки спросить, откажет ли она Автоному Михалычу, чтоб тебе согласие дать.
— Конечно, откажу, — по-прежнему невозмутимо произнесла Катя, скрывая под спокойствием желание рассмеяться. — Там большие проблемы с целеполаганием: он пять лет осаждал не ту крепость.
Хохот, раздавшийся после этих слов, услышали, должно быть, даже во временном лагере пленных шведов под Семёновкой…
Интермедия.
…Эта публикация за подписью «русской девы» наделала немало шума в европейской прессе. Девица, до сей поры пробовавшая остроту своего пера лишь на шведском короле, обрушилась с едкой критикой на союзника России — Саксонию. Вернее, на чрезмерно гибкую политику её курфюрста в отношении политической сатиры.
«…Сказать о слоге сего, простите за выражение, произведения искусства, нечего — за отсутствием самого предмета. Что же до содержания, то автор, описавший реку Днепр, требующую напоить её русской кровью[4], изволил явить публике ярчайший образец дремучего невежества и исторической дикости. Это всё равно, как если бы Рейн воззвал пролить в его воды немецкую кровь. Примечательно, что сей плод графомании был издан в Дрездене по заказу шведского королевского дома на французские деньги. Оформление недурное, бумага и печать слишком хороши для подобной однодневки. Но на талантливого автора бюджета уже не хватило, наняли кого подешевле. Либо, что вероятнее, одарённые стихотворцы попросту отказались браться за дурно пахнущий политический заказ. В результате получился эдакий отменно отпечатанный трактирный анекдот, в свете коего понятие «идиотизм» заблистало новыми гранями…»
Читая это, Август понял, что чувствует карточный шулер, пойманный с краплёной колодой. Небольшая любезность, которую он хотел оказать шведам в качестве аванса за некоторые их ответные шаги, рисковала обернуться политическим скандалом. Саксония формально всё ещё находилась в состоянии войны со Швецией, хотя вовсю шли переговоры о заключении мира. Да и русский посол князь Трубецкой наверняка изволит выразить недовольство своего государя по поводу недружественных шагов. Хотя…
Всё по своим местам должна расставить генеральная баталия, встреча Карла и Петра на поле сражения. Честно сказать, Август ставил на шведа, так как знал, на что способна его армия. Русские пока неплохо проявили себя в оборонительных сражениях и мелких стычках, однако нет у них опыта встречного боя. Посему заигрывания со шведами придётся продолжать. Ничего личного, это политика.
— Ваше величество! Ваше величество!
Ах, этот пройдоха Пфингстен… Что с ним? Запыхался? Он как будто бежал сюда со всех ног.
— Что там? — король отложил неприятное чтение в сторону.
— Гонец из России, ваше величество! — затараторил Пфингстен. — Поразительные новости! Царь Петер наголову разбил Карла Шведского в генеральной баталии у города Полтава!
— Вы не шутите? — густые брови короля поползли вверх.
— О, нет, ваше величество! Сведения совершенно точные, курьер загнал нескольких лошадей, дабы доставить послание раньше прочих! Даже русский посол пока не извещён, царский гонец с письмом ещё в пути! Полный разгром шведов, король снова пленён!
— Вот как, — Август задумался, не зная, радоваться новости или огорчаться: поражение шведов — это прекрасно, но усиление России в его планы не входило. — Что ж, подготовьте сегодняшней датой письмо от моего имени с подтверждением союзнических обязательств. Поздравления подождут официального извещения о победе. Русского посла, когда он испросит аудиенции, чтобы вручить оное, мы примем как самого дорогого друга… И, Пфингстен… позаботьтесь, чтобы тираж тех бездарных стишат про русских и реку Днепр был отовсюду изъят и уничтожен. Не стоит дразнить медведя, только что разорвавшего северного льва…
5
В восемнадцатом столетии самый скоростной транспорт — парусник. Правда, осень не лучшее время для морских путешествий по Балтийскому морю, но ехать сушей пока ещё было рискованно. В Польше до сих пор сандомирские конфедераты не могли выкинуть Лещинского из Варшавы, саксонцы не одолели оставшийся в стране корпус Стенбока. Что это означало, следовало спросить у тех, кто рискнул на свою голову путешествовать в тех краях. По крайней мере, у тех, кто остался после этого в живых. Потому только морем.
В Данию отправлялся не какой-нибудь торговый корабль, в сортах которых Катя как закоренелая «сухопутная крыса» не разбиралась абсолютно, а целый линейный фрегат. Новенький, едва успевший сойти со стапелей Петербургской верфи и завершить ходовые испытания. Целью его путешествия было не только отвезти личного посланника Петра Алексеевича на переговоры с датским королём, но и показать датчанам, что в Балтийском море отныне придётся считаться не с одними шведами… Сказать по правде, Катя обозревала его обводы не без скрытой тоски. Морская болезнь проявляла себя даже во время прогулок на лодке, что уж говорить о большом корабле. Но ради дела стоило немного потерпеть. Терпела же она женские платья, положенные ей теперь по статусу.
