К. Медведевич - Ястреб халифа
— Объянись, о аль-Джунайд, — тихо сказала начинающая осознавать опасность Айша.
— Прошу тебя, о госпожа, не надо звать стражу или прислугу, — твердо поглядев ей в глаза, сказал странный ашшарит.
Айша смешалась. А верующий с лицом сумеречника нахмурился и проговорил:
— Воистину, моему проступку нет оправдания. Но часто судьба устраивает так, что человек не может исполнить один долг, не нарушив другой. Я ступил в запретные комнаты, моя госпожа, чтобы предупредить тебя: в последние месяцы ты и твой сын ходите по краю бездны.
…- Почему он не сказал мне сразу? Почему, почему?..
Ее горе было столь огромно, что открытое лицо и слезы на открытом лице уже не имели значения, — рассудок отказывался вмещать открытое аль-Джунайдом, и боль потери и разочарования оказалась столь велика, что почти не чувствовалась. Чувства Айши словно бы занемели, как затекшая рука, — возможно, так душа щадила ее, отгораживая разум от окончательного, как удар меча по шее преступника, осознания: все потеряно. Надежды нет. Никакой надежды нет.
"Я клянусь Престолом Всевышнего, что стану охранять Престол Аш-Шарийа и народ этой земли"…
"Он скован клятвой навеки, о госпожа, навеки — и ни один человек, даже облеченный властью халифа, не в силах вернуть ему свободу"…
— Почему он мне не сказал?..
Раскачиваясь из стороны в сторону, Айша растирала по лицу слезы и судорожно промокала глаза и губы, глаза и губы вымокшими рукавами. Влажная ткань оставляла на лице мокрые следы, и она снова принималась утираться — безуспешно, а слезы все текли и текли:
— Ну почему, почему он позволял мне надеяться, какая глупость, я так надеялась…
Аль-Джунайд печально покачал головой:
— Возможно, он не знал, как это сказать…
— Я не верю, что он желал нам с Фахром зла!
Шейх суфиев снова покачал головой:
— А я и не говорю, что желал. Я говорю, что Тарег безумен — и слеп в своем безумии. Слеп и жесток. Ему не жаль ни себя, ни других.
— Я не верю!..
— Он бросает вызов судьбе, моя госпожа. Тарег — нерегиль. Мятежник. Он не может смириться с поражением — и будет сопротивляться року до последнего. А вокруг него будут гибнуть его близкие. Под Нишапуром уже есть одно кладбище. Если ты решишься следовать за ним до конца, вы с сыном тоже окажетесь на кладбище — тебя утешит, что это будет царская усыпальница?
— Я не верю!..
— Возможно, он думает, что гибель Аш-Шарийа — его путь к свободе. Но он ошибается. Как он не может умереть, так и государство не может сгинуть, пока он жив.
— Я поговорю с ним!
— Поздно.
Это слово упало с такой могильной тяжестью, что Айша отшатнулась:
— П-почему?
— Тарег получил лимпэ. Теперь, когда до исполнения его мечты рукой подать, он не отступится.
Она поникла головой — шейх говорил сущую правду. Не отступится. Тарег не из тех, кто отступается.
— Госпожа, — Джунайд умоляюще сложил ладони перед грудью. — Прошу вас. Если вам не жалко себя — пожалейте хотя бы собственного сына. Если правда о вашей любви раскроется, дни Фахра будут сочтены — он ведь совсем ребенок, а тогда у его противников будет в руках такое знамя, что перед ним не устоят никакие стены…
— Довольно, — мрачно прервала его Айша.
Сухим краем простыни она наконец-то вытерла себе лицо. И серьезно спросила:
— Что же ты предлагаешь делать, о аль-Джунайд?
И тот не менее серьезно ответил:
— Остановить его. Тарег — оружие, моя госпожа. Настало время вложить его в ножны. У нас есть план.
— Какой?
Он лишь покачал головой — не могу, мол, сказать.
— Кто еще знает?
— Исхак ибн Хальдун. Яхья ибн Саид. Теперь и вы, моя госпожа.
— Я…
— Вы не должны беспокоиться, — выставил вперед ладонь аль-Джунайд. — Мы все сделаем сами.
— Но…
— В государстве наконец-то настал мир, — усмехнулся шейх суфиев. — Тарег исполнил свое предназначение и умиротворил Аш-Шарийа, установив в стране прочную власть халифа. В землях верующих больше нет ни одной силы, способной бросить вызов престолу. И навряд ли такая сила поднимется в ближайшее время. Если будет на то воля Всевышнего, ваш сын, Фахр ад-Даула, будет править долго и в мире.
Айша надолго замолчала. А потом тихо проговорила:
— Я хотела бы увидеть его еще раз.
— Это невозможно, моя госпожа, — отрезал аль-Джунайд. — Вы не сумеете от него ничего скрыть, и все наши усилия пойдут прахом. А с ними и ваши с сыном жизни.
Она молча отвернулась.
— Я прошу лишь об одном, — мягко сказал суфий. — Напишите ему письмо. С просьбой не приходить к вам до вечера. Напишите, что хотите его видеть, когда окончательно стемнеет, не раньше. И попросите Фахра назначить на полдень заседание государственного совета.
— Вы хотите, чтобы я своими руками заманила его в ловушку? — мертвым голосом спросила Айша.
— Мы хотим, чтобы вы спасли сына и государство, моя госпожа, — твердо отозвался аль-Джунайд.
— Я сделаю, как вы хотите, — наконец проговорила Айша. — Зайди ко мне чуть позже, о Джунайд. Я передам тебе… другое послание для него. Настоящее.
И жестом отпустила шейха.
А когда шаги затихли в дальних комнатах, Айша прижала ко рту скомканные простыни и закричала. Зажимая себе рот и лицо, чтобы заглушить рвущиеся из груди вопли. А потом подняла к небу заплаканное лицо и прошептала:
— О Всевышний, прости меня… Прости меня, подлую и грешную. И сжалься над ним, прошу Тебя. Ты милостивый, прощающий, — сжалься…
Баб-аз-Захаб,
полдень того же дня
Они ждали в Посольском зале.
Резьба потолка представляла семь небес по учению ибн Сины — позолоченные звезды мерцали в бирюзовой высоте полутемного громадного покоя. Его освещали лишь пять полукруглых окошек высоко под потолком и три большие двойные арки выхода в Старый дворец — сквозь частую резьбу решеток не проникало даже полуденное солнце. Скудный тусклый свет переливался на вызолоченной, покрытой головокружительным орнаментом западной стене, и в зале царила мягкая прохлада. У стен стояли и сидели люди в парадной белой придворной одежде, суетились невольники в нарядных каба и вышитых халатах.
Аль-Джунайд прислонился к стене у выхода в боковой зал Линдарахи — оттуда двери в галереи, ведующие в Миртовый двор, просматривались лучше всего.
Наконец показались помощники хаджиба — двое рослых тюрок в белых халатах с золотым шитьем, кривоногие и безбородые, придерживали у пояса длинные кривые мечи в красных кожаных ножнах. Топая и бесцеремонно раздвигая руками толпу придворных, они прокладывали дорогу нерегилю. Тот шел быстро, не глядя по сторонам, погруженный в какие-то свои мысли. На перекинутой через грудь перевязи висел толайтольский меч в черных ножнах.
Когда белая мубаттана Тарега появилась в нескольких шагах от него, аль-Джунайд прикрыл глаза и отдал мысленный приказ. У противоположной стены поднялись на ноги двое юношей в красно-белых курайшитских куфиях и простых серых халатах — их можно было принять за кого-то из сопровождавших дородного торговца маслом из квартала аль-Мухаррим, — тот сидел у стены на молитвенном коврике и перебирал четки в ожидании вызова к вазиру дворцового дивана. Юноши отделились от толпы купцовых слуг и быстро пошли наперерез нерегилю, ловко лавируя в толпе.
Когда один оказался за спиной Тарега, а другой — чуть впереди, аль-Джунайд приказал снова.
Не изменившись в лице и не медля ни мгновения, молодые люди подняли до локтей рукава, обнажив острые клыки катаров. Нерегиль вскинулся, как кобра, — но было уже слишком поздно. Зашедший сзади всадил кинжал в спину — страшным, идущим снизу вверх ударом, вспарывающим легкие и рассекающим ребра, а второй подскочил к заваливающемуся назад Тарегу — и перерезал горло. Алая яркая кровь хлынула неостановимым потоком, заливая белую одежду и мрамор под ногами — осевший наземь нерегиль с мгновение попытался упереться руками и поднять голову, что-то сказать, — но пошатнулся, рука подвернулась, и он плашмя обвалился на пол.
Крик стоял такой, что никто никого не слышал. Со стороны Миртового двора уже грохотала сапогами стража, люди метались, пытаясь протиснуться в боковые залы и наружу, помощники хаджиба хлопотали над лежавшим на боку Тарегом — размотав чалмы, они пытались залепить моментально промокавшей тканью текующие алым раны. Нерегиль еще пытался шевелиться, шаря по скользкому от крови полу ладонями, кашляя и сплевывая кровь.
В голосящей кутерьме серые халаты и красно-белые куфии молодых людей затерялись и пропали, и когда в зал наконец-то вбежали стражники, убийц простыл и след.
Потерянно озираясь и бестолково топчась вокруг скорчившегося в луже крови тела, солдаты явно ждали указаний хаджиба и не понимали, что нужно делать с еще живым нерегилем.
