Олег Курылев - Шестая книга судьбы
Эрна поднялась из-за стола и вышла. У порога стоял человек в мятом мокром плаще, шляпе и с тростью в руках. Она на секунду замерла, потом подошла и, как тогда, на вокзале осенью сорок второго, ткнулась лбом в его мокрое от дождя плечо.
— Клаус, я уже думала, что больше никогда тебя не увижу.
Он молчал, не зная, что ответить и как поступить. Эрна подняла голову. Тот, кто не видел ее прежде, сказал бы, что короткая стрижка ей очень к лицу. Но Клаус сразу отметил произошедшие за эти годы перемены, особенно в сравнении с ее последней фотографией. В глазах не было веселого задора, характерной для егозы хитринки. Они по-прежнему были добры и внимательны, но таили в глубине что-то невысказанное, до чего уже никому не добраться. Было ли это чувство вины, которой эта женщина уже ни с кем и никогда не поделится, осознание ли того, что мир оказался вовсе не таким, как представлялось, и жестоко карает за откровенность, или что-то иное, но только в них не осталось и следа от юной восторженной валькирии из Хофгартена.
— Проходи. У меня сегодня день рождения.
— Прости, я совсем забыл. Столько всего произошло за последнее время. Я уже знаю, что случилось с тобой и всей вашей семьей, Эрна.
— Почему же ты не приехал тогда? Ты ведь написал, что скоро приедешь?
— Я… я… опоздал. Всего на несколько дней.
— Если бы ты приехал… Если бы ты приехал в начале января, — шептала она.
Он видел близко ее лицо, ее наполняющиеся слезами глаза и ощущал бешеный стук своего сердца. Зачем он соврал? Ведь он не хотел этого. Ведь все равно правда откроется, и очень скоро. Жгучий стыд колол его миллионами игл, пульсировал в висках, путая мысли. Во что он превратился за эти несколько месяцев… Он, не боявшийся смерти, внутренне готовый когда-то встретить ее так, как это сделали моряки на растерзанном «Бисмарке», опускался теперь все ниже и ниже, становясь лжецом. Тяжелый камень измены продолжал тянуть его вниз, в бездну позора. Какое право имеет он теперь говорить этой женщине про свою любовь? Кому нужна любовь предателя! Оставь при себе свою трусливую любовь и уходи отсюда навсегда!
Эрна потянула его за рукав.
— Ну проходи же!
— А кто у тебя?
— Две подруги. Ты их не знаешь. Одна из них — Мари. Помнишь, я как-то рассказывала тебе о ней? Ну, снимай же плащ! Ты будешь единственным мужчиной в нашей кампании.
— Подожди, Эрна, — остановил он ее, когда девушка хотела забрать из его рук трость, — неудобно без ничего. Я схожу и что-нибудь куплю. Здесь поблизости я видел магазин.
Хватаясь за перила и припадая на больную ногу, он бросился вниз по лестнице, выбежал на улицу и быстро зашагал прочь.
Не успела Эрна отойти от двери, обдумывая, как она объявит сейчас подругам о чудесном возвращении Клауса, как снова позвонили.
— Тетя Гертруда! Проходите. Что это у вас?
— Это наливка или настойка, называй как хочешь. Невестка прислала из деревни.
— А мы как раз горевали, что нет вина! — захлопала девушка в ладоши. — Проходите туда. Я сейчас.
Давнишняя соседка Вангеров, пожилая толстая и сердобольная тетя Гертруда, та самая, которую вместе с мужем разбудил как-то ночью полицейский вахтмайстер, прошла в комнату. Совершенно счастливая Эрна отправилась на кухню за рюмками. Когда она помыла их и, вытирая, составляла на маленьком подносике, тетя Гертруда вновь появилась в дверях.
— Кто это вышел только что от тебя, Эрна?
— Один мой хороший знакомый! А что? Между прочим, вы должны его помнить.
— Да? А это не он защищал тебя на процессе?
— Что вы! Мой адвокат был пожилым человеком. Его звали Алоиз Глориус, и он, к сожалению, вскоре после суда умер. Буквально через несколько дней.
— Странно. Хотя действительно, как он мог быть твоим защитником, если сам ничего не знал. — Женщина прикрыла за собой дверь и присела к столу. — Ты знаешь, я ведь видела этого молодого человека в те дни. Только тогда он был с усиками, но также с тростью…
Эрна от неожиданности едва не выронила из рук рюмку. Она тоже села и испуганно посмотрела на соседку.
— Где видели? Когда?
— Здесь. Он стоял у вашей двери, когда я спускалась сверху. Дома, вероятно, никого не было…
— Вы хотите сказать, что видели именно того мужчину, что только что заходил сюда?
— Ну да, только он был с усиками, — повторила соседка, — и не так худ и бледен. А что случилось?
— Когда это было?
Женщина наморщила лоб.
— Дня за два или за три до процесса.
— Что?!
Эрна вспомнила слова Клауса о том, что он опоздал всего на несколько дней. Опоздал! Но эта женщина говорит совсем о другом.
— Эрна, ну ты скоро? — послышалось из коридора, и дверь в кухню отворилась.
— Мари, — решительно обратилась Эрна к вошедшей, — в конце января Клаус был здесь?
Девушка замерла.
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что ты должна знать. Так был или нет? Или он приехал позже, уже в феврале?
Мари посмотрела на соседку Эрны, потом перевела взгляд на нее саму. Она вдруг вспомнила, что приходивший недавно человек держал в руках трость…
— Так это был он?! — воскликнула Мари. — Ну тогда… — Она тоже выдвинула из-за стола стул и села. — Я не хотела тебе говорить. Меня просил об этом Петер Кристиан.
— Не говорить, что приезжал Клаус?
— Он не только приезжал. Уже здесь его разыскал Глориус. У них с Петером был план твоего спасения…
Мари рассказала все, что знала. О том, как еще за два дня до начала процесса гостиничный номер Клауса фон Тротта был уже сдан другому, как она напрасно искала его на вокзале, как дежурила на улице возле здания суда в надежде, что он уехал по неотложному делу, но вернется, как затем Петер просил ее ничего не рассказывать Эрне об этой неудачной их попытке и вообще о Клаусе, чтобы не причинять лишней боли, которая могла стать тогда для нее последней роковой каплей.
По щекам толстой тети Гертруды обильно текли слезы. Хедвига, которая уже давно стояла в дверях и тоже все слышала, также достала платочек. Только Эрна выслушала этот рассказ внешне почти спокойно.
— Ему предложили стать лжесвидетелем — он отказался. Только и всего. Пойдемте за стол.
Она первой вышла из кухни.
Они выпили за именинницу, но разговор не клеился. Эрна отрешенно смотрела перед собой, разглаживая ладошкой скатерть.
— Он должен еще прийти? — спросила Мари.
Эрна кивнула.
— И что ты решила?
Эрна молчала. Потом ее нижняя губа задрожала, и она, извинившись и сказав, что отлучится ненадолго, ушла к себе.
— Наливай, Хедвига, — распорядилась Мари, — да по полной. — Она подняла свою рюмку. — За Эрну. И за Мартина. И за их родителей. И за твоего Вальтера, Хедвига И за Петера Кристиана. За всех, кого долг перед родиной и государством не принудил поступиться совестью.
* * *— Вот мы роемся в прошлом, сидя в креслах и потягивая через соломинку кока-колу, словно гробокопатели, разрывающие захоронение. Только в наших руках не лопаты, а компьютеры. На наших коленях клавиатуры, по которым мы лениво пощелкиваем пальцами. Вы не находите все это безнравственным? Вы вдумываетесь вообще в то, что мы делаем? Вас трогают хоть немного судьбы тех, кого вы сканируете своими зондами? Сопереживаете вы им хоть чуть-чуть?
Присутствующие на очередном совещании недоумевали. Впрочем, Септимус всегда слыл человеком чувствительным, и в этом смысле даже старомодным. Он не был историком и не знал, что такое азарт исследователя. Он мыслил явно устаревшими категориями, воспринимая прошлое так, как его уже давно никто не воспринимал.
— Но, господин президент, прошлого как некой реальности нет, это всего лишь иллюзия, — стал возражать один из историков. — Ваше сравнение с раскопкой могил здесь не совсем уместно. Мы ищем истину, только и всего. Не мы ли раскрыли наконец тайну жизни и смерти Рудольфа Гесса? А настоящая причина казни Альфреда Йодля, повешенного в сорок шестом и полностью реабилитированного в пятьдесят третьем? А череда таинственных смертей в авиа— и автокатастрофах, за раскрытие тайны которых у нашей академии куча дипломов? — Оппонент Септимуса обвел взглядом присутствующих, ища поддержки. — Генерал Веффер, доктор Тодт, генерал Дитль, гауляйтер Вагнер, — он начал загибать пальцы. — А Виктор Лютце, а…
— Достаточно, господин Коржак. Никто не оспаривает ваших заслуг. Я ведь говорю о другом, о моральной, так сказать, стороне наших действий. Чем мы в принципе отличаемся от папарацци, которые лезут в замочную скважину к какой-нибудь знаменитости? Только тем, что людей, интересующих нас, уже давно нет. Нет даже их родственников, которые могли бы вступиться за права своих предков. Вот ведь о чем речь. У вас самого, господин Коржак, мурашки не ползут по телу при мысли, что и за нами ведется наблюдение из будущего? Мы не знаем возможностей наших потомков, но понимаем, что они несравненно выше наших. Может быть, они уже и мысли научились сканировать и сейчас покатываются там со смеху над нами, остолопами?
