Господин следователь. Книга 2 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Нормально, — фыркнул я. — Представляю, объявление висит: «Продаю дом вместе с квартирантом».

— Объявление, положим, писать не стану, нет надобности. На мой дом желающие и так найдутся. А ты, если захочешь, всегда новое жилье отыскать сумеешь, — невозмутимо ответствовала Наталья Никифоровна.

— Где я его найду?

Эгоизм чистейшей воды. Но дом этот мне нравится, и хозяйка. В том смысле, что и в постели хороша, а уж готовит-то как божественно! Но мешать Наталье Никифоровне обзавестись мужем не стану. Впрочем, даже если бы и пытался, все равно бы не смог. Да и зачем это мне? Значит, придется смириться.

Наталья Никифоровна потерлась щекой о мое плечо и сказала:

— Иван Александрович, ты не переживай так. Не завтра я дом примусь продавать, да из города уезжать. Пока то-сё, сколько времени пройдет? Месяца три, не меньше. Я ведь не барышня семнадцатилетняя, чтобы очертя голову замуж выскакивать. Мне и на дом Петра Генриховича нужно посмотреть, и на село. Вдруг не понравится? Кто знает, как он живет? Он же охотник, а для них главное, чтобы было куда подстилку кинуть, да собак обустроить.

Вряд ли у Литтенбранта в селе Нелазское охотничий домик — лесная избушка на курьих ножках или заимка. У него жена крестьянкой была, стало быть, хоть какой-то дом должен быть.

— А что ты самому Петру Генриховичу отписала? — поинтересовался я. — Согласие дала?

— То самое и отписала. Мол — нет я вам не говорю, но и да пока не могу сказать. Мне все обдумать нужно. А я, хотя и вдова, решение — выходить замуж или нет, принимаю сама, но нужно с родней посоветоваться. И отец с матерью у меня живы, и сестры старшие есть. Но для начала хотела бы с вами пообщаться. Приезжайте в Череповец, пообедаете у меня, поговорим.

— Ты меня заранее предупреди, когда Литтенбрант приедет, — пробурчал я. — Чтобы мне за стеночкой не страдать, я на этот день номер в гостинице закажу.

— Ох, и дурак же ты, Иван Александрович, — вздохнула хозяйка. — Неужели ты думаешь, что сразу его в постель пущу?

Примерно так я и думал. Ребята они взрослые, чего тянуть-то?

— Но, Иван Александрович, имей в виду — если Петру Генриховичу согласие на замужество дам, тебя к себе больше не подпущу. Один раз изменила, всю жизнь каюсь.

Ух, а до чего хороша Наталья Никифоровна! Повезет господину сельскому следователю, если она согласие на брак даст.

— Понимаю, чего уж там… — сказал я, подгребая ее к себе и, принимаясь целовать ее лицо, шею, плечи, потом спустился чуть ниже.

— Ваня, да сколько можно⁈ Ах ты…

[1] Эмиль Золя. Капитан Брюль. Не знаю, как ГГ, автору рассказ не понравился.

Глава шестая

Утопленник из Святого прудика

Почему авторы книг про попаданцев не предупреждали, что в прошлом времени существовала шестидневная рабочая неделя[1]? Про крестьян не говорю — у них работа ни в какие графики не укладывается, все зависит от сезона и от того — подоена ли корова, нет ли, но наш брат-чиновник? Ему-то за то?

Хорошо, что у меня имеется некая «прививка» — как-никак в школе работал, приходилось вести уроки и по субботам. Как говаривал мой коллега, бывали «субочие работы».

Еще, как на грех, Наталья Никифоровна накормила меня завтраком раньше, чем обычно и, когда я вышел из дома, взглянул на часы, обнаружил, что до начала трудового дня еще целых полчаса. Чтобы не выглядеть в глазах сослуживцев чересчур правильным и трудолюбивым (да и дел у меня нет), решил сделать небольшой крюк, обойдя пару кварталов и прудик, именуемый Чистым.

Читал, что в Москве прежние Поганые пруды стали именоваться Чистыми после основательной чистки, устроенной Александром Меншиковым[2], а отчего здешний прудик так назван, не знаю. Спрашивал у людей, те только пожимали плечами — мол, всегда так звали.

К некоторому удивлению обнаружил, что несмотря на позднюю осень и раннее утро, возле водоема, обрамленного старыми березами, столпился народ, а двое городовых шарят по дну пруда баграми. Третий — Фрол Егорушкин, пытается отогнать праздных зевак. Время от времени ветеран русско-турецкой войны кричал:

— Не толпитесь тут! Расходитесь!

Куда там! Несмотря на то, что мужчинам положено сейчас находиться на работе, женщинам на кухне, а «школярам» — на занятиях, никто даже не почесался. По-хорошему — надо бы выставлять оцепление, но кого в него ставить? Вот и устроили бесплатное представление. Развлечений в Череповце мало, а тут что-то интересненькое происходит. И я даже догадался, что именно. Определенно, здесь кого-то утопили, либо кто-то утопился. Если утопленник — так и хрен с ним, а если убийство, то очень плохо. Завтра у меня встреча с Леной и знакомство с ее теткой.

Толпа, при виде судебного следователя, расступилась и я прошел к городовому.

— Здравия желаю, ваше благородие! — козырнул мне Егорушкин.

— Здравствуйте, господин фельдфебель, — поздоровался я в ответ, прикладывая два пальца к козырьку собственной фуражки. Кивнув на парней, без особого энтузиазма орудовавших баграми, спросил: — Утопленник? Или утопленница? Надеюсь, не криминал?

— Утопленник. Самоубийца, — бодро доложил Фрол. Подавив кривую ухмылку, добавил: — Вроде, опять любовь. — Вздохнув, пожал плечами: — Какая-такая любовь в пятнадцать лет? Гришка Петров, из Александровского училища. Час уже его ищем, заразу такую. Гляньте, если не лень — вещички лежат и предсмертная записка сверху. Записку-то я велел пока вместе с барахлом оставить, потом в участок сдам.

Я кивнул и пошел посмотреть вещи самоубийцы.

На берегу пруда, на пожелтевшей траве, валялись черные штаны, рубашка и летние туфли с матерчатым верхом. А сверху и на самом деле лежала записка, придавленная камушком. Взяв бумажку, прочитал: «Изменщица ты проклятая Туся! Из-за любви к тебе я топлюся!»

Прочитав, вернул писульку на место. Криминала тут нет, не мой случай. Можно бы и на службу идти. Потоптался немного, потом задумался.

Чем-то меня эта записка смутила. Чем именно? Возможно, тоном, не свойственным для самоубийцы. Сразу же вспомнилось предсмертное письмо Виссариона Щетинкина: «Я травлюся сам», написанное собственным пальцем, да еще и какой-то багровой жидкостью, вроде крови. Написано просто, но я до сих пор содрогаюсь, представляя воочию этот текст.

Топлюся… Туся…

Мальчишка решил покончить жизнь самоубийством? В принципе, вполне возможно, особенно, если речь идет о подростках. Но мне кажется, парень нашел бы иной способ, чтобы покончить счеты с жизнь. Повесился бы, вены вскрыл. Мой однокурсник, служивший в армии, узнав об измене любимой девушки, пошел в караул и застрелился. Гришка, при желании, мог изготовить какой-нибудь самопал. Отыскать медную трубку труднее, нежели в моем времени, но реально. Есть завод Милютиных, есть кузницы. Правда, спички тут дорогие, но раздобыть порох — пустяк. Свинец в дефиците, но в ствол можно и железку забить.

Застрелиться бы не застрелился, но попробовал бы.

Нет, все равно, текст записки мне не нравился. Влюбленный подросток написал бы что-то пафосное, а здесь какая-то пошлятина, в духе песни из очень старого фильма[3].

Скольки раз из-за вас

Мучалси, томилси,

Один раз из-за вас

чуть не утопилси.

Или что-то такое:

Милый Вася, я снялася, без рубашки голая

Милый Вася не ругайся, нынче мода новая.

Текст больше похож на стеб, на розыгрыш, а не на записку самоубийцы. Кому-то это может показаться смешным, но такой способ самоубийства, как утопление, мне казался более подходящим для девушки, а не для юноши. Не исключено, что в этом виновата русская литература. Бедная Лиза — героиня одноименной повести Николая Михайловича Карамзина, бросившаяся в воду из-за несчастной любви, вызвала в свое время массу подражаний. Девушкам непременно хотелось топиться, а была ли любовь несчастной или была ли она вообще любовь — какая разница[4]?