Сюзанна Кулешова - Соло для рыбы
Она составила сбор, помогающий при головной боли и протянула его шаману. Тот одобрительно кивнул. Тогда она собрала снадобье от простуженного горла и груди. Потом особо ценное средство от колотья в сердце. Она видела, что уже все ребята столпились вокруг неё и с интересом наблюдали за ней. Они пытались задавать вопросы, но она молчала. Она ведь не могла ответить, и не только потому, что не знала их языка…. Какие-то слова, например, названия растений, она уже понимала и даже могла бы, наверное, произнести, если бы… если бы могла говорить. Она же – сон… Она составила несколько растений вместе. Это она сделала впервые. Здесь была незнакомая ей трава, но она обещала крепкий и долгий ночной отдых. Шаман с особой осторожностью взял из её рук небольшой пучок и стал объяснять его назначение остальным ребятам с некоторой тревогой в голосе. Она знала, о чём он предупреждал. Этой смесью нельзя пользоваться часто – она может завладеть человеком, украсть его сны, а потом жизнь. Наконец, она взяла в руки два цветка, чьё дыхание было столь горячо, что сердце её забилось и заныло. Она взглянула в лицо своего учителя. Он не смотрел сейчас на неё, объясняя девочке назначение одного из снадобий, и она почувствовала что-то неприятное, что нужно было бы немедленно изгнать из себя, но колени дрожали, а сердце не хотело оставаться внутри её тела. Она взяла ещё один полыхающий цветок и ещё один. Голова её кружилась, и рука потянулась к омеле – это было последнее необходимое здесь растение. «Нет! Не смей! Убьёшь и себя и его!» – она не знала, чей это голос, он не был похож на бабкин, а рыбы, как известно, молчат. Её пальцы разжались, и трава посыпалась на землю, под ноги мужчине.
Учитель стоял рядом с ней, он слегка придерживал её, должно быть, она чуть не упала: она чувствовала слабость и стыд. Он смотрел ей в глаза строго, но не зло и что-то тревожно говорил. Она приблизительно понимала, что. И от этого было ещё ужасней. Она оглянулась на ребят, они собрались все вместе, в стороне, несколько испуганные, они не понимали, что произошло, и не слышали слов, обращённых только к ней. Она отвернулась. Голос постепенно смягчался и стал похож на шорох праздничной ткани…. И вдруг из её глаз ринулся океан, горько–солёный и бурный. Его было так много, он никак не кончался, он душил её в своих объятьях, швырял своими волнами. И она кинулась к старику, к шаману, к учителю, мужчине, чужому, но единственному, кто не ударит…. Она спрятала лицо в одежды на его груди, вцепилась ногтями в складки ткани – ему придётся её убить, если он захочет сейчас оттолкнуть её. Он не оттолкнул. Он гладил её волосы. И становилось спокойно. И океан постепенно послушно затихал в глубине её сердца.
Душный вечер устало плёлся на запад. Воздух застыл – даже ветру было тяжело поднять свою собачью морду, и он дремал где-то в подворотне, изредка напоминая о себе ленивым помахиванием хвоста. Прохожих, однако, нисколько не убавилось – гостеприимный Невский открывал свою вечернюю программу. Почти все столики кафешантанов были заняты, и моя мечта о прохладительном коктейле чуть было не рухнула в расплавленный асфальт. Я уже была готова покориться судьбе и отправиться назад, к Московскому вокзалу, к слабоалкогольной прохладе «Чижика-Пыжика», но все же заставила себя свернуть по Малой Садовой в безумной надежде найти что-либо подходящее в пешеходной зоне. Как это ни странно, я сразу обнаружила то, что искала и уютно расположилась в удобном плетёном кресле за круглым стеклянным столиком. Я знала, здесь можно выпить чудесный кофе и коктейль.
Быть может, имело смысл достать блокнот и набросать коротко весь сотворённый мной только что сюжет, чтобы потом подробней, ничего не забыв, настучать его по голове всетерпеливой клавиатуре, но было лень. К тому же, как всегда казалось всё это полной белибердой, интересной только мне, и то, в ближайшие полчаса. Я вообще не была поклонницей собственного сочинительского таланта. А сюжетное творчество всегда казалось всего лишь детской игрой, каковой это для меня и было с самого раннего возраста, с того момента, когда я себя помню. Моя мама, наученная тяжким жизненным опытом и новомудрыми книгами о воспитании, не баловала меня своим вниманием, да и не очень позволяла общаться со сверстниками. И мне ничего не оставалось, как придумать себе другую жизнь, товарищей, приключения и всё то, что я могла получить при несколько иных обстоятельствах вполне реально. Однако, фантазия – штука неуёмная и непредсказуемая, и постепенно мои изыскания всё более удалялись от того, что являлось земной жизнью. Отец же всячески поощрял и поддерживал эту невинную игру в наших вечерних прогулках. Поэтому, должно быть, сочинительство всяких полудиких историй стало почти рефлекторным для меня, так как было сопряжено с ощущением свободы и защищённости. К тому же, я была убеждена, что большинство людей развлекает себя приблизительно так же, и только некоторым, особо самоуверенным и самовлюблённым приходит в голову поделиться своими изысками с окружающими. Что ж, кое у кого получается вполне забавно….
Однако, давешние слова отца Григория о том, что можно было бы и не иногда записать…, хотя ничего такого он и не говорил. Только намекнул, кажется. Но, намёк действует куда сильнее, чем совет, которым тебе тычут в лоб. Я попыталась вспомнить точнее его слова, но получалось слабо. И вообще в голову пришла мысль, а не выдумала ли я сама и Распутина и ночную прогулку. Нет, холодильник был забит едой – это я знала, а взяться ей было больше не откуда, кроме как из моих грёз, стало быть, всё реально. Вот чёрт! А если вообще всё реально, как сон древней рыбы в глубине доисторического океана времён девона или карбона – когда там водились кистепёрые латимерии. Господи, они и сейчас водятся. Может быть, латимерия – мой тотем.
Я пила ароматный гляссе и наслаждалась воздействием кофеина на перегретые невыспавшиеся мозги. Меня вполне забавляла мысль о тотеме в виде доисторического животного, хотелось её развить. Я даже не поленилась достать блокнот.
– Здравствуйте. Добрый вечер. Не помешаем? – над моей головой прогремели слова, произнесённые с приличным акцентом – Мы никак не можем найти свободное место…
– Можете сесть и продолжать по-английски – я приняла смиренно неизбежность встречи. Сама виновата – где же ещё болтаться бедным иностранцам жарким июльским вечером, как не в окрестностях Невского проспекта? Следует обратиться с вопросом к подсознанию: «меня–то чего сюда принесло?».
– Душно, не так ли? А знаете, нам дали ваш телефон, и мы уже звонили вам домой.
– И меня там не оказалось, что вас огорчило, и вы просто не знали, как убить такой тяжёлый вечер, и тут сама судьба…
– Вы абсолютно правы, Мария. Это – судьба. Но позвольте нам представиться.
– Представляйтесь.
– Я Сеймон. Сеймон Кейси – продюсер, агент и всё такое.
Я кивнула рыжеватому датчанину, изобразила подобие вежливой улыбки и взглянула в лицо второму принцу.
– Олаф. Олаф Дарк. Режиссёр, – произнёс низким скрипучим голосом высокий русоволосый кельт.
Ну, кто бы сомневался. Вот все и собрались по очереди. Чёрт! Кто все-то? Тяжёлая вещь – жара и бессонница: всё реально, когда все собираются – бред!
– Ну, про меня вы уже знаете. Приступим к делу. Что же вас интересует из того чем я могу помочь, разумеется?
– Распутин, – высокий Олаф смотрел прямо в глаза, мучая меня ещё кучей дополнительных немых вопросов. Мне захотелось врезать ему и убежать, пришлось смириться посредством натянутой не по размеру улыбки.
– Распутин, значит. Судя по роду вашего занятия, проектируется очередной историкомелодрамтический боевик? Разве не достаточно уже британцы натешились этой темой?
– Вы о фильмах 66-го и 96-го? Вы видели оба? – Глаза Сеймона светились азартом охотника на дичь.
– Увы.
– То есть? – охотник почуял добычу.
– Ну, первый из них, на мой взгляд, конечно, вообще образец позора европейской кинематографии. Честно говоря, я не поняла его смысла. Старец, а его так и называли, там просто тривиальный, скучный и развратный злодей, владеющий гипнозом и, извините занимающийся исключительно своим половым вопросом. Я уже не говорю обо всём остальном.
– О чём остальном? – Олаф был раздражён, и меня это радовало, всё-таки удастся ему врезать с оттяжкой.
– Может быть, я хочу слишком много, но мне кажется, если берёшься рассказать о чужой истории, делай это хотя бы минимально, с учётом её, в смысле этой истории, особенностей. Я не очень понятно выразилась? Простите.
– Нет. Куда уж понятней. Вот вы сами и определили, зачем мы к вам пристаём и тратим ваше время и внимание. – Этот высокий кельт умел держать удар.
– Зачем же? Ведь второй опус оказался вполне сносен. По-крайней мере, Распутин там великолепен…
– О, да этот парень горазд, перетянуть одеяло на себя. Он везде самый крутой!
