Вадим Сухачевский - Доктор Ф. и другие
— Сколько?! — не поверил я своим ушам.
— Сколько изволили слышать. Вы, я так понимаю, новенький — оттого и не встречались. Обычно-то я не здесь работаю, моя мастерская во дворе. Но когда мороз, как нынче... руки, знаете ли, стынут, пальцы не держат дратву... Впрочем, вы правы — это ничуть не снимает с меня обязанности соблюдать нормы человеческого общежития, и если по моей милости вы не можете уснуть...
Мне стало искренне его жаль.
— Нет, что вы, пожалуйста, работайте, ничего страшного, — поспешил сказать я.
— Премного благодарен! — обрадовался толстяк. — Чрезвычайно великодушно с вашей стороны!.. К стыду моему, вынужден буду воспользоваться вашим великодушием — сами видите, сколько работы, а времени уже почти ничего. План каждый месяц повышают.
Я кивнул на груду обуви:
— Это все для Центра?
— Ну, и для филиалов, разумеется, — подтвердил Брюс, снова присев на табуретку и придвигая к себе колодку, — для всех шестнадцати. Никуда не денешься — хозрасчет. Кто-то же должен... — и, тяжко вздохнув, он склонился над очередным башмаком.
— Простите, что вмешиваюсь, — сказал я, — но почему бы вам не пойти снова работать по специальности?
Брюс поднял глаза:
— В Центр? Но мою вакансию там давно уже...
Я не выдержал:
— Черт возьми, дался вам всем этот Центр! Только и твердят! Свет клином на нем сошелся? Вы образованный человек, философ, кандидат наук; неужели нигде не смогли бы устроиться? Да я бы на вашем месте — куда угодно! Чем здесь, как в тюрьме...
— А что такое весь наш мир, если не тюрьма, как сказывал один датский принц, вероятно, вам небезызвестный, — задумчиво отозвался философ, — и кто мы все такие, если не бессрочные узники?.. К тому же, уверяю вас, кара, постигшая меня, исполнена величайшего смысла. Осмелюсь спросить, вы когда-нибудь читали сказку «Карлик Нос»?
— Когда-то в детстве...
— И не перечитывали с тех пор?
— Да как-то...
— Напрасно! — воскликнул философ. — Я вот как раз в детстве-то и не читал. С десяти лет воспитывался больше на Спенсере, на Шопенгауэре, и к чему пришел — сами видите. Только недавно открыл для себя эту воистину великую книгу! С тех пор не устаю перечитывать, едва выкроится свободная минутка, постоянно ношу с собой. Вот... — Он извлек из кармана пиджака потрепанную книжонку с упомянутой сказкой Гауфа в издании «Детгиза» 1952 года. — Какой Шопенгауэр, какой Беркли может сравниться?! Если вы запамятовали, разрешите вкратце напомнить вам сюжет. Хорошенький мальчик позволил себе насмехнуться на базаре над скрюченной старой каргой. За это он был превращен ею в морскую свинку, в каковом качестве долгие годы подносил ей обувь, и лишь через много лет выбрался из ее дома, став уродцем, карликом, вызывавшим лишь насмешки у детворы. Однако под конец, — уж не буду останавливаться на подробностях, — он все-таки завоевал большее, чем кто-либо, уважение окружающих. Ибо: ut ameris, amabilis esto... [чтобы тебя любили, будь достоин любви (лат.)]. Она, — философ потряс в воздухе книжонкой, — всякий раз вселяет в меня новые силы! Ведь это, право же, почти моя история! За такой же грех был превращен в пария! Фигурально говоря — в морскую свинку! Что ж, надо заново ковать свою жизнь, ибо faber est quisque suae fortunae [каждый — сам кузнец своего счастья (лат.)], надо с достоинством пройти через горнило испытаний, только in hoc signo vinces [под сим знаменем победиши! (лат.)]! И, я верю — воздастся, как воздалось герою этой мудрой книги! Лишь сей верой живу, только она согревает меня даже в самые холодные ночи!.. Обязательно перечтите, мой друг — тоже, ей-ей, не пожалеете!
— Да, как-нибудь на досуге... — пообещал я.
На этом толстяк сразу успокоился.
— Не пожалеете, — обретя прежнюю степенность, повторил он. И после паузы добавил: — Кстати, насчет того, что — воздастся... Совсем недавно узнал, что мое положение не так уж безнадежно. Я имею в виду перспективу своего возвращения в Центр. Выяснилось — есть шансы, что мою вакансию там со временем все-таки возобновят. — Он понизил голос: — Скажу вам по секрету — у меня там, в Центре, некоторые связи. Родственник — офицер пожарной охраны, это, как вы, надеюсь, понимаете кое-чего да стоит! Он обещал, что со временем... если, конечно, больше никаких проколов с моей стороны... то — непременно. Тем и живу. А уж через год, через пять — какая, в сущности, разница! Надо только запастись терпением!.. Все-таки связи так много значат в наше время! У вас в Центре случаем никого нет?
— Вообще-то у меня там дядя, — признался я.
— О, это прекрасно! — обрадовался за меня философ. — И как его фамилия, позвольте полюбопытствовать? Я в Центре многих знаю...
— Погремухин...
Эффекта, произведенного этим ответом я не ожидал. Толстяк даже привстал в крайнем волнении, молоток из его рук вывалился на пол.
— Господи! — дрожащим голосом проговорил он. — Случаем, уж не Орест ли Северьянович Погремухин?
— Да... — Я понимал, что дядя мой — не малая величина, но все же реакция философа показалась мне несколько чрезмерной. — Вы с ним знакомы?
— Ну, знаком — это слишком громко сказано! — вскричал тот. — Бог ты мой, кто бы мог поверить!.. Впрочем, если бы мой разум не заскоруз на этой работе, я по вашим познаниям, по благородству манер, сразу должен был бы догадаться, от какого древа вы происходите, ибо e fructu arbor cognoscitur [дерево узнается по плоду (лат.)]!.. Боже! — вдруг засуетился он. — Родной племянник самого Ореста Северьяновича Погремухина — здесь, в этой недостойной конуре! А я ему даже сесть не предложил! — С этими словами он рукавом пиджака вытер табурет и пододвинул его ко мне: — Прошу вас!.. Польщен, чрезвычайно польщен!
Мне стало неловко перед пожилым философом за такую вспышку подобострастия с его стороны. Пробормотал:
— Что вы, что вы, спасибо, не надо... Собственно, я уже... Мне уже... — Но философ-сапожник едва не силой усадил меня на табурет:
— Нет, нет, прошу вас!.. В кои веки такое!.. Все еще никак не могу поверить!
— Ну хорошо... — пришлось сдаться и присесть все-таки. — Но в таком случае хочу у вас спросить...
— Слушаю! — снова стал навытяжку Брюс. — Всецело к вашим услугам.
— Столько вокруг разговоров про этот Центр, — сказал я. — Чем он, черт возьми, занимается — может, хотя бы вы объясните?
— Но... — замялся философ. — Не лучше ли вам было бы спросить о сем у своего дяди? Ему как-то более пристало ответить на ваш вопрос. Кто я такой? Он же... Вы должны понять — quod licet Jovi... [Что дозволено Юпитеру... (лат.)].
Я, раздосадованный, снова встал:
— Не хотите — черт с вами!
— О, ради Бога, не гневайтесь! — взмолился толстяк. — Да вы скоро и сами все увидите воочию. При таких связях и при такой образованности вас, наверняка, в ближайшее же время возьмут в Центр, не может быть никаких сомнений. Считайте, что вы уже там!
— Кто это, интересно, за меня решил? — стал я заводиться. — Без меня меня женили, забыли только спросить! А как быть, если я вдруг возьму да и не пожелаю?!
— Надеюсь, вы все-таки шутите?.. — встревожился философ. — Чтобы человек, у которого имеются все шансы попасть в Центр...
— А потом, если что, оттуда — в сапожники? — жестоко съязвил я.
— Ну — это, сами понимаете, лишь при некоторых обстоятельствах...
— ...А при других обстоятельствах тебя — шаровой молнией когда-нибудь...
— Ах, вы и об этом слышали?.. — Брюс испуганно покосился на дверь. — Значит, вы в некоторой степени все же посвящены... Мне кажется, это несколько меняет ситуацию — во всяком случае, будет не столь преступным с моей стороны, если я чуть-чуть расширю ваш кругозор... Но только... — он затравленно огляделся по сторонам, — только умоляю вас, мой молодой друг!..
— Нет, нет, клянусь, я — никому ни слова, — поторопился заверить я его.
— Однако вы позволите — я все-таки тоже присяду? — извиняющимся голосом спросил Брюс. — Знаете ли, ревматизм проклятый. Нажил на этой работенке. Стоять подолгу тяжело... О, нет, сидите, сидите!.. — Он вытащил из-под завала обуви еще один табурет и с облегчением опустился на него. — Но имейте в виду, — продолжал Брюс, — мои познания весьма, весьма ограничены, я обладал доступом лишь первой ступени. Не то чтобы вовсе уж можно было бы сказать только «scio me nihil scire» [Я знаю, что ничего не знаю (лат.)], но довольно-таки близко к тому. Ей-ей, ваш дядя мог бы вам куда лучше, куда обстоятельней...
Я взорвался:
— Оставьте вы в покое дядю! Давайте уж, раз начали... Обещаю — ни одна душа...
Еще некоторое время философ раздумывал, наконец глаза его наполнились решимостью.
— Что ж, мой друг, задавайте ваши вопросы, — достаточно твердо сказал он.
2
Не следует подыматься.
Следует опускаться.
Тогда будет великое счастье.
