Валерио Эванджелисти - Предзнаменование
Монахи, тащившие его, ушли. Молинас открыл глаза и огляделся. Он находился в пустой, выбеленной известью келье. Единственной мебелью был комод, на котором стояла масляная лампа. Стены с проступавшими пятнами сырости сходились кверху, единственное окно без решетки закрывал прочный ставень.
В коридоре раздались и. Молинас решил, что хватит изображать обморок, и с любопытством взглянул на входившего человека. Это был высокий худой францисканец, на вид лет шестидесяти, с короткой и жесткой седой бородкой; из-под густых бровей глядели синие глаза. Судя по цвету кожи, розовому, несмотря на возраст, с легким кирпичным оттенком, можно было предположить, что он саксонец или, скорее, норманн.
Человек, за которым двигался слуга со свечой, подошел к Молинасу, не выказывая никакого расположения.
— Рад, что вы пришли в себя, — сказал он холодно. — Я настоятель монастыря отец Генрих. Теперь можете сказать, кто вы.
Врать было бесполезно.
— Мое имя Диего Доминго Молинас. Я фамильо на службе святой инквизиции Испании, нахожусь в непосредственном подчинении у Великого инквизитора кардинала Манрике.
Отец настоятель поморщился:
— Готов вам поверить, но скажите, кто же вас так отделал?
— Я скажу, если мы останемся наедине.
Отец настоятель махнул рукой слуге:
— Можешь идти. И забери с собой свечу. Здесь достаточно света.
Тот подчинился без разговоров. Едва он вышел, францисканец наклонился над подстилкой:
— Итак? Я жду вразумительного ответа.
Молинас чуть приподнялся, сдержав стон, и взглянул на францисканца:
— Я веду расследование, касающееся магических практик так называемых обращенных евреев. Это те, кого мы называем conversos,[13] а вы — неофитами или marrani[14]
— Продолжайте. От чьего имени вы действуете?
— Я уже сказал. От имени Альфонсо Манрике, пятого Великого инквизитора. Но следствие тянется еще со времен третьего, Адриано.
— И кто является объектом расследования?
— Поначалу им был Ульрих из Майнца, некромант, основавший тайную церковь с целью подавить нашу. Потом цепочка заговоров привела к Мишелю де Нотрдаму, студенту-медику из здешнего университета. Вам знакомо это имя?
— Нет. Мы далеки от студентов. Они все сквернословы и пьяницы.
В односложных ответах отца Генриха Молинас уловил враждебность. С этим монахом будет нелегко. Видимо, чтобы заставить его подчиниться, его надо сперва напугать.
— Итак, я сказал вам, по какой причине я здесь. Уверен, что вы мне поможете. Святой инквизиции должно подчиняться.
Настоятель пожал плечами.
— Я подчиняюсь инквизиции Тулузы, а не Испании. Если все, что вы мне сообщили, правда, вы находитесь вне юрисдикции ваших доверителей. Если церковные власти об этом узнают, они будут весьма раздражены.
Молинас почувствовал, как его охватывает гнев, и оттого снова усилилась боль, о которой он уже начал забывать.
— По приезде я представил верительные грамоты сначала инквизиции Тулузы, потом епископу Магелонскому.
— И что сказал вам епископ Магелонский?
На самом деле епископ не сказал ничего. Он пробежал глазами рекомендательное письмо испанской инквизиции и ограничился несколькими приличествующими случаю общими фразами, не выдав Молинасу никаких сертификатов. Его интересовали только гугеноты-лютеране, обосновавшиеся в Монпелье. До евреев и колдунов ему дела не было.
Молинас пустил в ход хитрость:
— Он сказал, что на этот момент его больше всего занимает разврат, царящий в местных монастырях. Ему стало известно о том, что служители церкви грешат со служанками, находящимися при обителях. Разумеется, он ошибается. Здесь у вас я видел только мужчин.
В качестве дополнительного задания мне поручено докладывать ему о наличии женщин в тех местах, где им быть не положено.
Отец настоятель вздрогнул и внимательно взглянул на Молинаса. Он, конечно, догадался, что испанец бессовестно лжет, но понял также, что запросто может стать объектом шантажа. Угадывая ход его мыслей, Молинас улыбнулся про себя.
После долгого молчания отец Генрих вздохнул:
— Так что я могу для вас сделать?
— Помочь мне. Больше я ничего не прошу, — сказал Молинас, изобразив подобие улыбки. — Прежде всего, помочь мне выздороветь. Потом предоставить в мое распоряжение для ведения следствия кого-нибудь из ваших подчиненных. Лучше, если это будет человек светский или послушник. Еще лучше, если это будет женщина.
Настоятель попытался слабо возразить:
— Что вы такое говорите! В моем распоряжении нет женщин!
Молинас вытянул губы, изобразив полную наивность.
— О, я имел в виду прихожанок вашей церкви. Я знаю, что у вас часто бывает некто Магдалена, девушка с рыжими волосами. Вот она была бы мне весьма кстати.
Настоятель окаменел, но перечить не осмелился.
— Хорошо, я вам ее пришлю. Когда хотите ее видеть?
— Не теперь, — ответил Молинас, покачав головой. — Теперь мне нужны бинты для руки и примочки для спины. Но прежде всего — несколько часов отдыха.
— Но кто с вами так обошелся? Мишель де Нотрдам?
— Он самый. Он и его друзья. — Молинас и не пытался скрыть ненависть, от которой сжалось горло. — Хочу попросить вас еще об одном одолжении.
— Говорите.
— В разгар эпидемии я ночевал в тростниковой хижине возле южной городской стены у реки Ленд. Она там одна, ошибиться трудно. Под кучей соломы я спрятал книгу…
— Какую книгу?
— Книгу, которой я пользуюсь, печатную, с множеством рисунков. Прошу вас, отправьте кого-нибудь разыскать ее и принесите мне.
— Хорошо. Что-нибудь еще? — Отец Генрих был явно недоволен, что ему приходится выполнять приказы незнакомца.
— Нет, так, сущая безделица. После того как мне окажут помощь, велите перенести меня в келью, более достойную своего названия. Назавтра предупредите приора доминиканцев о том, что я здесь, и попросите его сюда явиться. Должен вам также сообщить, что я питаюсь исключительно мясом, а по пятницам вообще не ем. Рыба внушает мне отвращение, кроме того, я считаю, что употреблять ее в постные дни, как это многие делают, противоречит правилам поста.
От такой наглости у отца настоятеля перехватило дыхание. Он резко выпрямился, и глаза его сверкнули возмущением.
— Вы что, за слугу меня принимаете? — вскричал он хрипло.
— Нет, разумеется, — смиренным голосом отвечал Молинас. — Я сам слуга, слуга Господа. Думаю, у нас с вами один хозяин. — Он вздохнул, благочестиво закатив глаза. — Ведь мы отменное воинство, и никто из наших воинов не посмеет подпасть под влияние демонов сладострастия. Вы согласны со мной?
Отец Генрих не нашелся, что ответить. В ярости он поднял края рясы и, громко топая, удалился.
Весьма довольный собой, Молинас позволил себе расслабить ноющее тело. Странное дело, но боль начала мало-помалу доставлять ему какое-то извращенное удовольствие. Он отдался этому наслаждению, постукивая по раненым суставам и вздрагивая от восхитительной остроты ощущений. Это новое чувство тем более крепло, что он приписал его своим высоким мыслительным способностям.
Появление толстого, покрытого потом монаха с нечесаной бородой вызвало у испанца досаду.
— Невозможно найти ни лекаря, ни цирюльника, — объяснил вновь прибывший. — Но я им часто ассистировал и знаю толк в фармакопее. Дайте-ка мне взглянуть.
Первым делом он осмотрел пальцы левой руки Молинаса, продолжавшие кровоточить.
— О господи! — вскричал он. — У вас вырваны ногти!
— У меня жестокие враги, — уклончиво отозвался испанец.
— Никогда не видел ничего ужаснее. Только случайно, очень давно, когда допрашивали ведьму. Она верещала, как курица, которую режут. А вы ведете себя спокойно.
— У вашей ведьмы заступником был сатана, а у меня Бог. Это разные вещи.
— Да, вы правы, извините за сравнение, — смущенно пробормотал монах. — Нужны чистые бинты, надеюсь, что найдутся. Ну-ка, покажите руку. — Он отогнул край плаща и манжеты рубашки. — Да вам еще и кинжалом досталось! Рана довольно глубокая, и оружие должно быть, острое. Странно, что ранили только руку.
— Меня не хотели убивать.
Молинаса начала раздражать болтовня монаха.
— Не скажите… Но кровь, по счастью, уже свернулась. У вас крепкая натура. Я пока пойду…
— Подождите. Для спины тоже нужна повязка. Меня били палками. Не думаю, что кости сломаны, но я весь в синяках.
— Вижу, вижу… — пробормотал монах, хотя ничего видеть не мог. — Думаю, для начала будет достаточно медовых компрессов. Да, враги у вас свирепые. Наверное, гугеноты.
— Хуже. Много хуже, — прошептал Молинас, прикрыв глаза. — И нет такой кары, которая годилась бы для них.
Он закашлялся и свернулся на подстилке.
MEDICUS
