Джонатан Филипс - Четвертый крестовый поход
Разумеется, многим семьям приходилось получать трагические известия о гибели родственников. Кроме последствий, которые такие потери оказывали на династические и политические события, мы мало знаем о человеческой и эмоциональной оценке трагедий, хотя некоторая информация чудом сохранилась. Известно, что Эброльда, вдова рыцаря Беренгариуса, погибшего в Первом крестовом походе, ушла от мира и стала монахиней в приоратстве Марсиньи. Сложнее было в тех случаях, когда никто не знал точно, погиб человек или попал в плен. В 1106 году Ида Лувенская предприняла решительный шаг. Она отправилась на Восток в надежде найти своего супруга Балдуина Монского, графа Эйно, пропавшего в Малой Азии в 1098 году. Местный очевидец писал, что «из любви к Господу и своему супругу, с огромными усилиями и издержками она направилась в Левант, где, к сожалению, не смогла найти ни утешения, ли уверенности».[74] Другой современник отмечал: «Был ли он убит или попал в плен, никто не знает и по сей день».[75]
Даже если крестоносец благополучно возвращался в Европу, ему приходилось сталкиваться с психологическими последствиями долгих лет войны и страданий, равно как и с воспоминаниями о потере друзей и родственников во время боев. Люди отвыкали от своей родины, сжившись с ежедневными тяготами крестового похода. Иногда за время отсутствия крестоносцев умирали их родственники, владения могли сокращаться или оказывались под угрозой враждебных действий соседей и соперников, что в свою очередь приводило к конфликтам, стычкам или юридическим тяжбам для возвращения утраченных земель или прав. Семья и домочадцы крестоносца вынуждены были заново привыкать к человеку, чье отсутствие как-то компенсировали во время крестового похода.
Средневековые источники не представляют богатой информации на сей счет, но в одном-двух случаях поведение известных нам людей дает представление о том, через какие — физические и моральные — испытания пришлось пройти вернувшимся крестоносцам. Король Конрад III Германский был ранен в голову в битве в Малой Азии в 1147 году. Хотя он поправился в Константинополе и вернулся в строй крестоносцев на следующий год, рана беспокоила его всю оставшуюся жизнь. Скорее всего, Конрад подхватил на Востоке и малярию, поскольку спустя несколько лет после похода его настигла изнуряющая немощь, не связанная с раной. Другой крестоносец, Гай Труссо де Монтлери, страдал от недуга, который сейчас можно определить как нервный срыв. Он покинул Первый крестовый поход во время осады Антиохии и, судя по сведениям аббата Сугера, «был сломлен тяготами долгого пути и раздражением, возникшим от множества злоключений, а также виной за свое поведение в Антиохии… Утратив всю телесную силу, он опасался, что его единственная дочь может быть лишена наследства». Возможно, что в военном обществе, где столь важную роль играл статус, Гай не мог вынести бесчестия и в буквальном смысле слова умирал со стыда.[76]
Возможность сделать еще один беглый взгляд на цену человеческой жизни в крестовых походах дает современная статуя, находящаяся в музее Изящных искусств в Нанси. Считается, что представленная на ней пара — граф Гуго де Вадемон и его супруга Эгелина Бургундская. Изначально скульптура располагалась в аббатстве Бельва, которое финансировала семья Вадемон — возможно, упраздненное Эгелиной, когда ее супруг погиб в 1155 году. Гуго принимал участие во Втором крестовом походе, и статуя изображает супругу, которая приветствует его возвращение. Скульптура передает неподдельное волнение и душевную близость, служа ярким напоминанием о чувствах разлуки и горя, порожденных крестовым походом. Двое людей плотно прижались друг к другу, левая рука Эгелины обнимает талию мужа чуть ниже креста, а правая нежно покоится на его правом плече, касаясь шеи. Ее голова прижалась к его бородатому лицу, склонившись на левое плечо, чтобы ощутить его близость и тепло. Эгелина счастлива вновь увидеть Гуго, но радость смешана с печалью. По тому, как тесно женщина прильнула к мужу, создается впечатление, что она не хочет больше отпускать его никуда. Проведя годы в разлуке, она не может смириться с мыслью о новом расставании.
Что же касается Гуго, то по напряженному выражению его лица, явно читается переутомление от совершенного путешествия. Граф смотрит прямо вперед, он утомлен, но полон решимости в выполнении своего обета. Он крепко сжимает посох странника (представления о паломниках и крестоносцах в то время тесно переплетались, отсюда посох и сума). Обувь изодрана в клочья, что показывает сложность пути. Но и он выражает свое чувство к Эгелине, обняв защищающим жестом ее плечи левой рукой и чуть сжав пальцами для подстраховки. Гуго и Эгелина были счастливы вновь обрести друг друга, и в скульптуре читается их взаимная преданность. Но, разумеется, для многих исход крестовых походов был не столь благоприятен.[77]
По существу, крестовый поход являлся весьма опасным и дорогостоящим предприятием. Он мог принести человеку и его семейству славу и почести — но мог означать смерть, неопределенность или даже финансовый крах. Причины, по которым несколько поколений уроженцев Запада решались присоединиться к столь рискованному предприятию, были сложны и примечательны.
ГЛАВА 2
«Итак, о братие, примем триумфальный знак креста!»
В конце 1199 и начале 1200 годов папский престол активизировал усилия для поддержки идеи Четвертого крестового похода. Новости о предполагаемой экспедиции прошли по католическому миру, передаваясь из уст в уста среди торговцев, пилигримов, дипломатов и солдат. Проповедники без устали трудились при дворах, на рынках и в соборах Франции, Германии, Нидерландов, Англии и Италии. Невзирая на языки, политику и социальный статус, призыв к крестовому походу проникал повсюду: настойчивое, беспрестанное напоминание каждому о христианском долге возвращения Святой Земли.
Одним из самых видных проповедников похода был Фульк Нейский.[78] Он сделал карьеру от простого приходского священника, став известной фигурой, привычной для парижских школ и широкой публики. Современники описывали его как человека, сурового и неумолимого в осуждении грешников, особенно неверных женщин и ростовщиков. Кроме того, ему приписывали многие чудеса и исцеления. «Повсюду его принимали с величайшим почтением, как ангела Божия», — писал современный Фульку летописец-цистерцианец Ральф из Коггсхалла. При этом Фульк в некотором роде был типичным представителем своей эпохи. Жестокий аскетизм религиозных фанатиков был не для него. О нем было известно, что он любит хорошо поесть и никогда от этого не откажется — что вызывало удивление у тех, кто представлял святого человека лишь постящимся и страждущим.[79]
Папа Иннокентий слышал об ораторском мастерстве Фулька и просил его принять участие в проповеди нового крестового похода.[80] В итоге священник направился на встречу в аббатство Сито, чтобы убедить монахов-цистерцианцев оказать поддержку идее похода. Увы, здесь он не нашел поддержки, хотя монахи Сито долгое время в проповедях сами агитировали новых крестоносцев. Фульк был возмущен и лично выступил у ворот аббатства, призывая собравшуюся по случаю толпу направиться в Иерусалим. И репутация его была столь блестяща, что люди стали стекаться, чтобы присоединиться к кампании. «Они спешили отовсюду в огромном количестве: бедные и богатые, знатные и простолюдины, старые и молодые, бесчисленное множество людей обоих полов. И радостно они принимали из его рук знак креста», — пишет Ральф Коггсхалл.[81]
Фульк собрал в Париже еще нескольких знакомых проповедников, но их действия были далеко не столь плодотворны. Вероятно, они были слишком привержены идеям внутренней чистоты и духовного самосовершенствования (которые были особенно важны для современного им церковного мировоззрения), чтобы удачно перевести все это в призыв к новому крестовому походу.[82]
Весной 1200 года проповеднику надлежало посетить город Базель и земли Верхнего Рейна, уже прославившиеся в истории крестовых походов. Официальное уведомление гласило: третьего мая, в день празднования Обретения Честного Креста Господня, настоятель Мартин из Пайри, цистерцианского монастыря в Эльзасе, прочтет проповедь в соборе Святой Марии в Базеле.[83] Наконец-то правоверным предоставлялась возможность принять знак креста и понести христианский символ на священную войну. Чтобы получить представление о мотивах крестоносцев, историки чаще всего полагаются на содержание летописей, папских булл, писем современников и официальных хартий. Однако в случае Четвертого крестового похода рассказ Гунтера, монаха из Пайри, содержит полный текст проповеди о крестоносцах, которая дает живое представление о том, как проходила агитация.[84]
