Дмитрий Бондарь - Другой Путь.Часть 1
Потом он встал за своим столом и сказал:
- Приятно было поговорить с вами, молодые люди. Думайте, думайте и еще раз думайте. И только после того - делайте. Не раньше. А буде понадобится какая-либо помощь - обращайтесь, всегда рад. А сейчас извините, у меня задачи попроще, чем ваши, но пациенты тоже нуждаются в моем участии. Всего хорошего. Если чего надумаете, Захар, приводи Сережу к нам домой.
Нам тоже пришлось встать и попрощаться.
- И что будем делать? - спросил Захар, когда мы вышли за ворота и оказались на пыльной улице.
- Как говорит дядя Миша - "знал бы прикуп, жил бы в Сочах". - Я сплюнул в ворох собранной дворником листвы. - Понятно, что нужно выделить что-то главное, но что?
- Ты там десяток причин перечислил, неужели нет чего-то главного, чего-то, что связало бы все?
- Есть, конечно, - хмыкнул я. - О чем бы люди не говорили, в конечном итоге они все равно говорят о деньгах.
- Деньги - это бумага, - заявил Майцев. - Что толку в деньгах, если, как ты говоришь, всех одолеет тяга к воровству? Да и где их взять, чтобы на всех хватило? Не, Серый, деньги, это, конечно, неплохо, и лучше если они есть, чем когда их нет, но нам нужно что-то посильнее... Что-то посильнее просто денег.
Я не нашел, что возразить. И мы уже подошли к автобусной остановке, на которой оказалось несколько человек ожидающих "тройку".
Пока подъехал раздолбанный ЛиАЗ, мы успели обсудить "Новых амазонок" - польский фильм, только что появившийся в прокате. Мы смотрели его не вместе - Захар таскал в кино какую-то очередную подружку, а я составил компанию двум одногруппникам. Захар восторгался режиссерской выдумкой и смешными костюмами сумасшедших поляков, а я попенял на не очень понятный мне юмор. И оба мы посмеялись, что события, происходящие в фильме, режиссер отнес к 1991-му году: всего через семь лет. Что-то со временем у польских сценаристов было неладно. Потом Захар припомнил, как пару недель назад - как раз когда сбили "Боинг" над Камчаткой - ходил на день рождения к какому-то родственнику, умудрившемуся привезти из короткой заграничной командировки видеомагнитофон. И коротко, с непередаваемым восторгом поведал о мощном "чуваке", что размахивал мечом с экрана. Он так и не смог вспомнить труднопроизносимую фамилию.
А в автобусе я плюхнулся на свободное сиденье и только потом разглядел, что оказался соседом очень симпатичной девицы. Она не была похожа на подружек Майцева. Хотя бы тем, что на коленях у нее лежал томик Стейнбека. Раскрытый как раз в том месте, где у Дэнни сгорел дом. Я сам прочитал его всего лишь год назад - "Квартал Тортилья-Флэт", "Гроздья гнева" и "О мышах и людях"...
- Добрый день, - сказал я, отмахнувшись от открывшего было рот Захара.
Девица стрельнула в моего друга глазами - они оказались зелеными - улыбнулась и произнесла:
- Здравствуйте.
Наверное, так влюбляются - быстро и бесповоротно?
- Я тоже читал Стейнбека, - сказал я. - Этот Дэнни странный парень.
- Да? По-моему, они там все странные, - ответила мне девушка.
- Вот совершенно точно замечено, - подтвердил Захар ее наблюдение, а я показал ему кулак.
- Будешь странным, - сказал я. - Если пить красное вино галлонами.
- Меня Юля зовут, - представилась попутчица и протянула мне тонкую ручку. - Сомова.
- А я Серый, то есть Сергей Фролов, - назвался и я, принимая ее ладошку, словно стеклянную: осторожно, боясь стиснуть сильнее, чем можно. - А это Захар, я его домой из психушки везу.
Захар скорчил олигофреническое лицо, достаточно близко к прототипам, на которые насмотрелся в отцовой клинике.
- Вы забавные, - Юля прыснула в кулачок.
- Это я забавный, - поправил я. - А Захарка - просто дурной.
-Ы-ы-ы, - подтвердил мои слова Майцев, изобразив чешущуюся макаку.
Юля опять засмеялась.
И я "вспомнил" этот смех.
Пройдет шесть лет. Она закончит свой лечебный факультет. После академического отпуска, в который уйдет по беременности. Потому что к тому времени будет носить фамилию Фролова и потом родит мне первого сына - Ваньку. Мы проживем еще три года - самые трудные, те годы, когда из еды будут лишь липкие макароны, а из одежды - только то, что осталось от прошлых лет. Все, что удастся заработать - будет уходить на пеленки-распашонки, примочки и припарки. Но мы будем счастливы. Все эти три года. Потом мне повезет, и я найду хорошую работу, позволившую мне за следующие четыре года стать главным инженером небольшого завода, принять участие в его акционировании и стать - впервые в жизни - совладельцем чего-то большого. Пытаясь обеспечить семью, гонясь за любой возможностью увеличить капитал, я буду работать по шестнадцать часов в сутки. Как окажется, только для того, чтобы однажды услышать: "Сергей, нам нужно расстаться. Я ухожу от тебя к маме. И Ваньку я заберу с собой. Ты совсем перестал быть похожим на человека. Тебе твои подъемные краны и бульдозеры дороже меня. Я устала, я так больше не могу. Ты не уделяешь мне внимания и думаешь только о себе". Это будет как гром среди ясного неба - мой мир рухнет. Какое-то время я буду пытаться ее вернуть, таскать цветы охапками, задаривать всякой ерундой, пытаясь пробудить ее ушедшую любовь. Все будет тщетно.
Она будет мне говорить: "Не заставляй меня принимать решения, о которых я потом пожалею, Мне нужно самой во всем разобраться". Я пойду у нее на поводу, и мы оформим развод и раздел имущества. Половина того, что я заработал, порой забывая поесть и поспать отойдет к ней. А она будет продолжать говорить, что ей нужно подумать.
В конце концов, я наору на нее и на ее мать, напьюсь и уеду в отпуск в Турцию, чтобы там отвлечься от этого кошмара. Две недели я буду пребывать в состоянии "нестояния". Я перепробую все алкогольные напитки во всех ближайших барах. Я придумаю тысячу речей, которые, как мне казалось, должны были вернуть мне любимую жену. Я вернусь, полный решимости бороться за свое семейное счастье. И в первый же день в опустевшей квартире я узнаю, что моя Юленька уже полгода спит с участковым врачом - своим бывшим одногруппником по медицинскому институту.
Мне расскажет об этом мой дядя Мишка, и будет уверять меня, что он думал, что я об этом знаю.
И тогда мой мир рухнет во второй раз.
Потому что я вспомню все взгляды, недомолвки, совпадения, которым не придавал значения, от которых отмахивался и думал, что мне все просто кажется. Пока я из шкуры вон лез, пытаясь вернуть, пока слушал бесконечные обещания "подумать", надо мной смеялись, об меня вытирали ноги. А потом и дядька Мишка посмеется - он скажет, что я настоящий лошара, если за столько лет жизни так и не понял бабской природы. Что баба - и больше меня не будет коробить, когда он станет называть этим словом мою бывшую жену - как обезьяна: не отпускает ветку, пока не схватится за другую. И еще, скажет он: если со своей бабой не спишь ты, с ней спит кто-то другой. И добавит что-то о том, что никогда бабы не уходят "в никуда", а если вдруг ушла - можешь даже не проверять, что у этого "Вникуда" есть руки и ноги и, конечно есть то, что должно быть между ними. Баба может бежать, уточнит ради справедливости дядя Миша, от алкоголика вроде меня - ткнет себя в грудь кулаком - или от лентяя. И заключит: но это не твой случай.
И я не стану ни пить, ни топиться от открывшейся мне правды. Я уволюсь с завода, продам свою долю акций и уеду - чтоб никогда не видеть этих гнусных рож. И не увижу своего Ваньку, без которого уже, как мне казалось, не мог жить, до самого декабря двенадцатого года.
Все это пронеслось в моей голове со скоростью литерного поезда.
- "Прощай, Ванька, малыш" - подумал я.
Я встал, взял Захара за рукав и официальным тоном сказал:
- Прощайте, Юля, мы уже приехали, нам пора выходить.
Сказать, что она удивилась - не сказать ничего. В ее взгляде было все: непонимание, удивление, обида. Но я не хотел даже примерного повторения возможного будущего.
- Прощайте, Сережа, - донеслось сзади, но я даже не стал оборачиваться.
А Захар извертелся, влекомый мною к двери.
- Что это было? - спросил Майцев, разгоняя рукой сизый дым из выхлопной трубы ушедшего автобуса. - У тебя глаза были, как будто ты на гадюку наступил! Мне показалось, ты ее сейчас стукнешь!
Мы с ним выгрузились посреди промзоны: заборы, проходные, металлические ворота, трубы теплоцентралей, всюду зелень и проволока - и никого, кроме нас и редких грузовых машин.
- Пообещай мне, Захар, - попросил я, - если я когда-нибудь до завершения нашего дела вдруг придумаю какую-нибудь женитьбу, да даже вообще какую-нибудь любовь-морковь, ты вспомнишь этот день и скажешь мне всего два слова: "Юля Сомова". Обещаешь?
- Да что с тобой такое?
- Обещаешь?
Он выдернул свой рукав из моей сжавшейся ладони.
