Андрей Посняков - Ладожский ярл
– Вот что, человече, – Найден задумчиво поскреб затылок, – боярин посейчас почивает, так что приходи-ка ты завтра.
– Завтра так завтра, – покладисто согласился старик. Впрочем, нет, никакой не старик, это он просто таким казался, сутулился.
– Звать-то тебя как? – спохватившись, крикнул ему вослед Найден.
– Борич. Огнищанином был у боярина одного.
– Чего ж ушел?
– Помер боярин. А наследникам его не нужон оказался.
– Бывает… Ну, так ты не забудь, заходи завтра.
– Зайду. Не забуду.
Борич улыбнулся, потерев рукою хищный горбатый нос.
Проверив, накрепко ли заперты ворота, Найден потянулся и повернул к своей избенке, прилепившейся почти к самой ограде. Небольшая была изба – да своя, к тому же – новая. Недавно выстроенная. Впрочем, здесь, в Ладоге, почти все было новым, отстроенным после страшного пожара, случившегося три года назад. От старого города сохранился лишь кремль-детинец да несколько зданий, в их числе хоромы Торольва Ногаты и постоялый двор Ермила Кобылы. Туда-то и направился сейчас бывший огнищанин, надеясь обрести стол и ночлег. Себе на уме был Борич, жесток и алчен. Служба у князя – доходное место, его и нужно добиваться, пока не кончились кое-какие сбережения. Пустить их в оборот? Ну его к ляду – купеческое счастье изменчиво, да и риск изрядный, то ли дело – ярыжкой при сильном князе. От дани, от мзды мытной, неужто да к рукам ничего не пристанет? На то и рассчитывал Борич, бывший огнищанин, не глуп был и грамоте разумел. Корчмаря Ермила Кобылу сразу просек – хитер зело. Потому и платить за ночлег загодя не стал, отговорился, что получит вскоре серебришко от князя, сам же все богатство свое – золотые браслеты да мониста серебряные – на дворе дальнего родича, купца Изяслава, спрятал. Схоронил в овине – чай, не понадобится до лета овин-то.
Ермил новому постояльцу не перечил – углядел сразу, что непростой человек. Хочет потом заплатить? Милости просим, все одно никуда не денется. В цене сойдемся. Две резаны в день. Много? Да как много, мил человек, это ж и полбарана не будет? Яростно торговался постоялец – Борич-огнищанин его звали – скуп оказался, алчен. Ермил цену и скинул, от себя бражки поднес бесплатно. Одну кружку Борич с удовольствием выпил, от второй отказался – не дело это – с пьянством дружить, отправился почивать в гостевую. Ермил проводил его взглядом, прикинул – нужный человек, коли и в самом деле войдет в милость к князю.
Огнищанин Борич поворочался на лавке, что-то не спалось. Может, потому, что браги напился на ночь, может, и от лепешек несвежих, а только пучило живот, спасу нет! Где тут у хозяина отхожее место? На дворе аль к дому пристроено?
– Во дворе, батюшка, – показал разбуженный служка. – Во-он, за амбаром. Осторожней только ступай – скользко.
– Сам знаю…
Ворча, огнищанин вышел на двор. Серебристый месяц светился в небе, блеяли в хлеву овцы, за амбаром забрехал пес. Засмотревшись на месяц, Борич едва не завалился в снег – тропинка действительно оказалась скользкой. Выругавшись, он свернул за амбар. Сидевший на толстой цепи кобель – огромный, щетинистый, злой – встав на дыбы, зашелся лаем.
– Цыть! – убедившись, что пес до него не достанет, рявкнул Борич. Углядел в углу двора небольшое, прилепившееся к амбару строение, ринулся туда, приложив к животу руки. Уж так накатило! Еле успел спустить порты, присел блаженно… А когда собрался выйти, услыхал вдруг приглушенные голоса. Один – хозяйский. Вышел-таки Ермил Кобыла на улицу – интересно, зачем? Может, тоже по тем же делам? Наверное, спрашивает, чего кобель лает? Служка оправдывается… ага, заработал затрещину… Побежал куда-то… Скрипнули воротца… Снова послышались голоса. Вроде как торговались.
– Да что ты, батюшка Ермил, нешто за такую красу да всего одну ногату? Хоть бы две.
– Две родичи тебе подадут. Той девки, с которой ты эти подвески снял.
– Тьфу-ты, типун тебе на язык. Добавь хоть пару резан.
– Леший тебе добавит. Еще что-нибудь есть?
– Вот, пряслице…
– На шею себе надень вместо ярма! Мне-то оно на что сдалось? Кому я его продам-то? Ладно, подвески, но прясло? Что, больше совсем схитить нечего?
– Так весна ж, батько. Народу мало, а тот, что есть, пасется, ставни да воротца накрепко запирает.
– А ты б хотел, чтоб незапертыми оставляли? – Корчемщик засмеялся. Потом резко оборвал смех: – Знаешь такого парня – Овчара? Подумай… Две ногаты за все: за подвески, кольцо и пряслице.
– Да побойся… ладно, давай… Послышался звон.
– А Овчара сыщу, ежели надоть. Чего с ним сделать-то?
– После скажу, как сыщешь.
Смолкло все. Торопливые шаги заскрипели по снегу к воротам. Хлопнула дверь.
– Ага, Ермил Кобыла, – выходя из уборной, тихо прошептал Борич. – Значит, не брезгуешь краденым? Хорошо. – Он тихонько засмеялся и, осторожно пройдя по скользкой дорожке, заскрипел широкими ступеньками крыльца. Полускрытый тучами месяц все так же висел в темном ночном небе и, казалось, насмешливо щурился.
Утром Конхобар Ирландец встал рано, еще до восхода. Покричал слугу, потребовал бражки. Тот ломанулся в погреб, да перепутал спросонья, притащил вместо бражки квас. Тоже, конечно, хмельной, но не такой, как бражка. Жаль, вина не было – вино-то Конхобар еще в прошлый месяц все выпил, теперь уж до самого лета без вина, до появления первых гостей заморских. Ну и ладно. Бражка-то ягодная ничуть ведь вина не хуже! Лучше даже – забористей. Совсем одичал с тоски Конхобар Ирландец, скучно ему было… впрочем, не так скучно, как одиноко, вот и гнал от себя нехорошие мысли, топил тоску в вине да браге. Вроде ведь всего в жизни добился, раньше и не мечтал о таком. И все же – одиноко. Скучно. Так ведь и не заснул больше, промаялся до утра – на пару с хмельным квасом. Едва забрезжило, накинув на плечи плащ, вышел на крыльцо, оперся, пошатываясь, на резные перильца. Теплый ветер швырнул в лицо мелкую дождевую пыль, Ирландец с наслаждением вдохнул пропитанный влагой воздух.
– По здрову ли спалось, господине? – поднялся по ступенькам Найден. В чистом кафтанце, весь такой опрятный, причесанный. Конхобару даже стыдно стало своего внешнего вида – туника грязная, борода топорщится дыбом, волосы – патлы.
– Не велеть ли баньку истопить? – улыбнулся, глядя на него, парень. Словно ведь мысли читал, стервец!
Хотел было Ирландец послать его вместе с банькой куда подальше, а потом вдруг посмотрел вдаль, на синий лес, на затянутое разноцветными – бурыми, розовато-желтыми и даже синими – облаками небо, усмехнулся, закашлялся.
– Скажи, – кивнул. – Пускай топят. Забегали, засуетились по двору слуги. Натаскали в баньку дровишек, затопили – черный духовитый дым повалил через щели.
Найден одобрительно смотрел на все это с крыльца: вот, ладно-то! И самому бы помыться неплохо, чай, после хозяина жар останется.
После бани, распаренный и красный, Ирландец уселся за стол. Рука его, уже более не дрожащая, сама собой потянулась к кувшину… Так ведь и не успел дотянуться! Вошел управитель Найден с докладом:
– Человек к тебе, господине.
– Что за человек?
– Грамоту, говорит, знает гораздо!
– Грамотей? – Конхобар оживился. – Зови. Низко кланяясь от самой двери, в горницу бочком вошел мужичонка в крашенном черникой плаще, но с цветным поясом. Узкое морщинистое лицо его прямо-таки источало доброжелательность, темные глаза из-под кустистых бровей внимательно разглядывали хозяина. Слишком внимательно, так, что Ирландец чуть не поперхнулся квасом. Совладав с собой, взглянул строго:
– Грамотей?
– Буквицы ведаю, – с неожиданным достоинством ответил вошедший.
– Звать как?
– Борич. Огнищанин бывший.
– Ведом ли тебе язык людей фьордов?
– О, да, господин, – на том же языке отвечал Борич.
– А земляная наука? – Взяв с очага уголек, Ирландец нарисовал прямо на лавке треугольник. – Чему равны квадраты малых сторон?
Огнищанин усмехнулся:
– Квадрату большей. То доказал еще еллинский ученейший муж Пифагор.
– Верно. – Ирландец довольно похлопал Борича по плечу. – Откуда сие ведаешь?
– Жил когда-то в Царьграде, в рабстве.
– Вот как? И бежал?
– С русью… Те набегом пришли, грех было не воспользоваться.
– Что ж… – Конхобар вновь уселся за стол и громко позвал управителя: – Неси грамоту, Найден, ряд составлять будем.
Ученейший муж, Борич, или, как его прозвали на дворе Ирландца, Огнищанин, оказался человеком нелюдимым, замкнутым, однако дело свое знал и вместе с Конхобаром быстро разобрал все долговые и рядные грамоты, написанные на пергаменте, березовой коре и даже на специально выделанных деревянных дощечках. Дощечки те хранились в амбаре на усадьбе Хельги-ярла, что располагалась не так уж и близко от Ирландца, почти в центре Ладоги-Альдегьюборга. Конхобар не очень-то любил заходить туда в отсутствие ярла – не сложились у него отношения с Сельмой, ну никак не хотели складываться – супруга ярла терпела его только в силу необходимости, разговаривая, презрительно кривила губы. Помнила прошлое, как едва не принес ее Ирландец в жертву кровавым кельтским богам, когда был еще верным адептом Черного друида Форгайла. Много воды утекло с тех пор, другим уже был Ирландец, превратился из помощника друида в одного из самых главных его врагов, но вот как-то не очень доверяла ему Сельма. Ну и пес с ней!
