Андрей Мартьянов - Время вестников
Именно там старший мастер, он же хозяин крохотной мастерской по изготовлению лодок-хеландионов опрокинул поднесенный стакан, обмывая продажу своего очередного детища.
Вообще-то почтенный Фока Дгур, лодочных дел мастер, придерживался убеждения, что конец осени – не самое подходящее время для приобретения суденышка. Спрос на лодки настанет ближе к концу зимы и наступлению весны, когда многочисленные рыбацкие артели потянутся на взморье. Конечно, ставриду и кефаль на Мраморном море ловят круглый год, но зимой серебристые стаи уходят все дальше и дальше от берега. Рыбаки, кроме самых отчаянных или безденежных, сидят по домам или тавернам, проедая и пропивая летние доходы, чиня сети и предаваясь воспоминаниям о минувшем лете.
В сарае, где Дгур и его подручные превращали груды еловых и сосновых досок в очередную плоскодонку, вместительную, с широкой кормой и узким носом, тоже царило временное затишье. Большинство лодок продано, оставшиеся сложены в штабеля и накрыты просмоленным холстом до следующей весны.
Неожиданный покупатель не выглядел бедствующим или дошедшим до последней черты. Он просто заглянул в распахнутую дверь, окликнул хозяина и поинтересовался, найдется ли лодка для продажи. На греческом он изъяснялся не слишком чисто, но внятно и разборчиво. Чем немало удивил кирие Дгура – ибо его посетитель оказался франком. Долговязым, лохматым детинушкой, державшим себя так, будто весь мир принадлежит только ему.
Хеландион он купил после долгого и отчаянного торга, доставив тем почтенному Фоке несказанное удовольствие – ведь половина удачной продажи кроется именно в рьяной перебранке из-за лишнего медного фолла. Покупку вытащили из сарая, доволокли до причалов и спустили на воду, по обычаю выплеснув на днище кружку вина. Затем, также следуя традиции, продавец и покупатель отправились в «Дырявые сети». Не удержав свое любопытство на привязи, Фока пожелал выяснить, кому именно он продал свое детище.
Ответ был краток: франка звали Бьярни, он служил десятником у Конрада Монферратского, а когда тот два года назад рассорился с базилевсом и подался в Тир, смылся. Несмотря на устрашающий вид, Бьярни предпочитал мирную, а не военную жизнь. Ему совершенно не хотелось резаться с сарацинами во имя спасения Святой Земли.
После третьего кувшина Дгур призадумался: не сдать ли собутыльника властям. Все-таки дезертир, бежал от своего господина. И еще неизвестно, откуда у него столько денег. Но, глянув повнимательнее на обманчиво простодушную физиономию франка, почтенный Фока рассудил, что будет разумнее промолчать. Кто знает, вдруг у варвара сыщутся друзья, которые не сочтут за грех плеснуть ночью на стены лодочного сарая Дгуров масла и поднести факел? Да и выгода невелика – за проданную лодку он получил пятьсот фоллов, за донос выручит в лучшем случае кератий. Мелкой монетой.
Остаток дня франк крутился вокруг своего приобретения. Залезал внутрь, дергал канаты, скреб ногтем медные уключины для весел, пересаживался со скамьи на скамью, лазал в маленький сундучок под кормовой скамейкой. Покупка явно пришлась ему по душе. Только под вечер, старательно привязав хеландион по соседству с тремя другими такими же, он, чуть пошатываясь, удалился.
Добросовестность иноземца не ведала границ. На следующее утро он потащился в Рыбацкую управу, внеся скучающему письмоводителю установленный налог на владение лодкой и мзду за право осуществлять ловлю рыбы в пределах гавани Золотого Рога и Пролива. В учетную книгу держателей малых судов его вписали как Бьярни сына Виглафа, свободного уроженца города Бергена, отныне – одного из почтенного сообщества константинопольских рыбарей.
– Апостолы тоже рыбку ловили, – непонятно высказался фальшивый Бьярни, выйдя из Управы и крутя на пальце две выданные медные бирки с выдавленным номером. Одну бирку, как требовал закон, он тщательно приколотил к носу своей плавучей собственности. Вторую прицепил к поясу. Нанял троицу скучающих на берегу бездельников, поручив им выкрасить плоскодонку в синий цвет. И исчез, объявившись спустя пару дней.
Если бы кто-то дал себе труд проследить за перемещениями и действиями новоиспеченного рыбака Бьярни, то был бы весьма удивлен. Франк закупил все необходимые принадлежности для ловли рыбы как забрасываемой с кормы треугольной сетью, так и с помощью шнура с наживками, но в море ни разу не вышел.
Зато на берегу он не знал покоя. Появившись в Константинополе в середине ноября, франк целыми днями шатался из конца в конец города, порой даже нанимая лодочника для переправы через Босфор.
Бьярни – вернее сказать, Дугал – наведывался то в кварталы черни, то в усадьбы Старых Семейств, то в лавки – дорогие и дешевые, то в мастерские-эргастирии. Где-то он перебрасывался парой слов с продавцом или привратником, где-то задерживался для долгой беседы. Иногда оставлял собеседникам небольшие суммы, иногда совершал покупки, иногда просто вставал и уходил. Бойкого помощника торговца из рыбной лавки около Милия, с коим кельт долго осуждал достоинства и недостатки разложенных на прилавке рыб, скотт подкараулил в темном углу, когда тот возвращался домой. Напал сзади и свернул шею, небрежно спрятав труп в бурьяне под забором.
Порой встречи Дугала выглядели прозаическими, порой – весьма таинственными. Так, однажды он до сумерек околачивался подле парусного склада венецианского торгового дома, пока из темноты не выскользнул некий тощий и ободранный нищеброд. Нищий пребывал в состоянии, близком к панике. Он даже на глаза толком показаться не рискнул, отчего разговор велся весьма причудливым образом. Дугал сидел на корточках, привалившись к прогнившему и чудом сохранявшему вертикальное положение забору. Его собеседник ежился с другой стороны, часто стуча зубами и глотая окончания фраз.
– Уеду я отсюда, – заполошно бормотал он. – Завтра же. Куда подальше. Жить охота. Всех переловили, никого не осталось. Продала нас какая-то сволочь. Мне повезло, удрал вовремя. Теперь тут прячусь, у «ночных рыбарей». Второй месяц уже пошел. Спать боюсь – вдруг продадут? Вдруг выследят? Дай денег, а?
– Дам, дам, – посулил шотландец. – Только скажи сперва: узнал, чего было велено?
– Ничего не знаю, – заныл нищеброд. – Кривой Сеса врал, будто разнюхал, а где теперь Кривой? В Нум ерах с голодухи помирает, точно тебе говорю. Мое-то дело маленькое, сбегай-посторожи… Вот и досторожился. От любого шороха шарахаюсь. Мне б уехать… Спрячусь, нипочем не сыщут. В монастырь какой подамся, они своих на расправу не отдают… Деньги-то дашь?
– Лови, попрошайка, – тяжелый мешочек перелетел над досками. Послышалось торопливое шлепанье ног по земле. Дугал посидел еще немного, обдумывая услышанное, и побрел по хмурым константинопольским улочкам домой. Идти ему пришлось довольно долго. Пару раз его самоуверенно попытались ограбить, однажды задержал патруль ночной стражи, отвязавшийся только после предъявления медной бирки и уплаты дюжины фоллов.
В конце концов кельт свернул в низкую темную арку одного из ветхих домов, что выстроились вдоль безымянного кривого переулка на задворках площади Тавра. Домишко принадлежал голосистому, разветвленному и весьма небогатому семейству, охотно предоставившему заезжему чужеземцу в найм сарайчик на задворках. Впрочем, по сравнению с местами, где Дугалу порой выпадало жить, сарай выглядел настоящим дворцом. Даже крыша не протекала.
На следующее утро шотландец первым делом направился на шумную Золотую улицу, навестив большую лавку пряностей. Поглазев на разложенные образчики товара, купил связку засоленных крабьих лапок и удалился, шумно чавкая и выплевывая обсосанные клешни.
Невиннейшую покупку можно было в точности уподобить медному шарику в недрах замысловатого эллинского устройства. Тронувшись от легкого толчка с места, шарик покатился вниз по желобу. Задевая рычаги, сдвигая противовесы, вынуждая незнакомых между собой людей доставлять весточки на другой край города. Пощелкивая и скрипя, механизм трудился – и наступивший вечер принес франку небольшой сюрприз.
Некто, пожелавший остаться неизвестным, подсунул под щелястую дверь хибары послание: пергаментный пакет с лежащим внутри бронзовым ключом и прицепленной к нему бляшкой. На бляшке красовалась глубоко вытравленная арабская цифра «семь». Строчки на отрезке пергамента лаконично поясняли: ключ означает оплаченное посещение общественных терм, что на улице святой Харисины. Приходить после девятого часа.
– Угу, – размашисто кивнув, сказал сам себе Дугал. Глянул по сторонам, как бы в рассеянности стирая тупой стороной ножа буквы с отрезка телячьей кожи. Ключ он тщательно спрятал за пазуху, конверт и письмецо похоронил на квартальной свалке под слоем мусора.
После визита в термы интересы скотта внезапно переменились. Долговязая фигура замелькала в кварталах мастеровых, исполняющих дворцовые заказы, и подле хозяйственных врат дворцового комплекса. Дважды кельт проникал за стены дворца – как добропорядочный помощник либо слуга одного из давних поставщиков провизии в палатийские кухни.
