Сергей Шхиян - Гиблое место
Я выбрался на дорогу и медленно пошел к сгрудившейся над телами толпе.
Увидев меня, люди расступились, и я смог оценить наши потери. Двое мужиков, тех, что упали при первой атаке, были мертвы. Их прямо-таки раскромсали на куски, и смотреть на иссеченные человеческие тела было жутко.
Отец Алексий в темной от крови сутане стоял на коленях и молился. Четвертой жертвой был горожанин, которого я вчера освободил от колодок. Он был пока жив, но тяжело ранен.
Кроме наших, на дороге лежало шестеро убитых ногайцев. Остальные раненые и здоровые сумели ускакать, так же, как и два моих подранка.
— Как ты, отче? — устало спросил я Алексия.
— Ох, грехи мои тяжкие! — ответил он, подняв на меня измазанное кровью лицо. — За что насылаешь испытание на раба своего, Господи?
Вопрос был явно не ко мне, и я на него не ответил. Однако, убедившись, что на попе нет ни царапинки, а кровь на нем чужая, оставил его в покое и наклонился над раненым горожанином. Посекли его жестоко, и будь у нас в близкой досягаемости клиническая больница скорой помощи имени Склифосовского, то шансы выжить, у него, возможно, кое-какие и были бы, но не здесь, на пустой дороге. Раненый человек элементарно истекал кровью.
— Отпусти грехи, батюшка, — попросил он, со свистом выталкивая воздух из легких.
— Отец Алексий! — позвал я кающегося священника. — Отпусти грехи человеку!
— Недостоин! — живо отозвался поп и продолжил кланяться земле и креститься.
— Отпусти, грехи, батюшка! Господом Богом молю! — так же с трудом вымолвил раненый.
Брать на себя таинство посредничества человека с Богом и тайну исповеди, несмотря на надетый стихарь, мне было никак нельзя, по всем мыслимым моральным причинам, но отказать умирающему я не мог. Пришлось взять грех на душу и пойти на прямое святотатство. Самое грустное, что я ко всему прочему очень отдаленно представлял, как в таких случаях отпускаются грехи.
— Во имя отца, сына и святого духа, — скороговоркой проговорил я, закрывая лицо умирающего полой своего изодранного священнического одеяния и знаками отгоняя сгрудившихся вокруг нас любопытных. — Кайся, раб божий!
— Грешен, батюшка, — с трудом произнося слова, заговорил раненый, — во многих грехах и проступках: блудил, кощунствовал, заповедей не соблюдал…
— Не согрешишь, не покаешься. Во имя отца, сына и святого духа, прощается. Аминь, — не мудрствуя лукаво и не вникая в подробности чужих проступков, отпустил я ему все грехи чохом.
Однако раненого это не успокоило, и он продолжил непослушным языком выталкивать тяжелые слова:
— Перед лицом Всевышнего открою тебе свою тайну. Я младший сын несчастного сокольничего Михаила Яковлевича Морозова, по имени Иван Михайлович…
Мне это имя ничего не говорило. Кроме героя-пионера Павлика Морозова и боярыни Морозовой, которую на санях отправляли в ссылку на полотне Сурикова, да еще, пожалуй, промышленника Саввы Морозова, помогавшего деньгами большевикам, ни о каких исторических персонажах с такой фамилией я слыхом не слыхивал.
— …Господом Богом молю, не оставь призрением супругу мою Наталью Георгиевну… Сними постриг и будь ей мужем и отцом моим малым детям, — неожиданно договорил он.
— Погоди! Каким мужем! Каким отцом! — испугался я. — Да я слыхом не слыхивал…
Однако умирающий уже ничего не ответил и медленно шептал на последним дыхании:
— Дочь Алену спас, спаси и жену с сыном от поругания и нищеты. На груди возьми…
Это были последние слова несчастного Морозова. Глаза его закатились и помертвели. Я растерялся и просто не нашелся, что сказать, когда за моей спиной раздалось протяжный женский крик, и рядом с телом умершего бухнулась давешняя рыжая красавица с больной девочкой.
— Государь ты мой батюшка, на кого ты нас оставил, сокол ты мой ясный!.. — отчаянно закричала женщина. Она опустила прямо на землю заплакавшего ребенка и припала к окровавленной груди Морозова. Я поднялся на ноги и растерянно огляделся. Рядом с нами никого не было. Бывшие пленники толпились кучкой вокруг убитых и не смотрели в нашу сторону, чтобы не мешать покаянию умирающего товарища.
Я начал постепенно понимать, что сейчас происходит…
* * *Отец Алексий отпел убиенных христиан, и мы, как смогли, похоронили их в братской могиле, выкопанной саблями и голыми руками в сырой земле. Рыжая Наталья Георгиевна, как я теперь узнал, была женой убитого Морозова. Он намеренно с ней разделился и скрывал родство, что бы не подвергать ее и детей лишней опасности. Гибель мужа совсем подорвала силы несчастной женщины, и она, после первого взрыва скорби, находилась в полной прострации.
Процедура погребения прошла быстро и буднично. Все боялись возвращения кочевников. Нести же неведомо куда тела убитых товарищей пленники были просто не в силах. Нам нужно было срочно уходить в лес, в который вряд ли осмелятся сунуться конники.
Страх подгонял нас, и уже через час мы вновь продирались через густое мелколесье в восточном направлении. О близком селе можно было забыть, там нас непременно найдут обозленные степняки, и мы только подведем мирных крестьян.
…Измученные люди прерывистой цепочкой шли глухим лесом, не ожидая ничьей помощи и вообще ничего хорошего. Засилье бандитов и хищников всех мастей даже вблизи столицы делало жизнь смертельно опасной. Впрочем, народ привык к опасностям, научился приспосабливаться и безропотно терпел невзгоды. Когда я очередной раз обходил «колонну», оказалось, что несколько человек скрытно отделились от общей группы, видимо, пытаясь спастись самостоятельно. Мне нечего было им предложить и нечем успокоить, а потому я безо всяких эмоций воспринял их уход. Сам, измученный передрягами последних дней, я шел вблизи завещанной мне Натальи Морозовой не проявляя никакой активности и инициативы. Состояние было какое-то подвешенное, мучил голод, гудели ноги, но больше всего хотелось просто посидеть в тишине и покое.
— Скоро будет деревня, — сказал отец Алексий, догоняя меня, — там передохнем.
— Откуда ты знаешь? — не поверил я.
— Печной дым чую.
Я принюхался, но ничего похожего не почувствовал. Пахло свежестью, чем-то необъяснимо приятным, тем, чем обычно пахнет в весеннем лесу, но никак не дымом. Однако священник, видимо, был прав, запах дыма ощутили и впереди идущие. Наш авангард приостановился, поджидая отставших, и вскоре все бывшие пленники сбились в общую кучку. Теперь признаки недалекого жилья заметил и я. Тем более, что нам опять попалась проселочная дорога. Все этому обрадовались. Хотя от места столкновения с ногайцами мы отошли совсем недалеко, по моим подсчетам, не больше, чем на три-четыре километра, но голод и усталость притупляли инстинкт самосохранения, и было заметно, как все рады возможному окончанию блужданиям.
Однако выходить из леса никто не спешил. Люди ждали, что скажет «руководство». Оно же, в моем лице, молчало. Я думал, что неплохо было бы сначала послать туда разведку, но выбрать кандидатуры для такого ответственного задания не мог. Все, включая молодых людей, выглядели совсем не по-боевому.
— Пошли, что ли, с Божьей помощью, — громко сказал отец Алексий, беря решения на себя.
— Погодите, — остановил я начавшееся было движение народных масс, — впереди пойдут те, у кого есть оружие. — И помните, идти нужно скрытно.
Предложение было разумное, и мне никто не возразил. Вперед выдвинулись несколько мужчин, мы с попом и наша разношерстная компания, стараясь не шуметь и не трещать сухими ветвями, двинулась по малоезженой колесной дороге.
Метров через пятьсот лес кончился, и наш авангард вышел на опушку. Дальше была черная, еще не ожившая пахота, за ней небольшое, в несколько гектар, поле озимых, а дальше были видны соломенные крыши изб.
По-хорошему, вначале надо было бы отправить разведку, но общее нетерпение было слишком велико и, забыв об осторожности, мы гурьбой двинулись к жилью. Раскисшее после таянья снега поле было не перейти, пришлось обходить посуху, по дороге, а это заняло минут тридцать.
Деревня была дворов в пятьдесят, с близко стоящими друг к другу избами. Вокруг нее был тын из вертикальных бревен. Мы подошли к запертым воротам. Фортификационные свойства забора были не очень качественны, он был невысок, и бревна отрухлявели от времени, но выглядела ограда на первый взгляд весьма солидно. Кто-то из нашей компании начал колотить в ворота ногами, и минут через пять в щелях показались сначала любопытные ребячьи глазки, а затем пришли и взрослые. Начались долгие бестолковые переговоры, с выяснением, кто мы такие и как сюда попали. Селяне уже никому не верили и пускать за ограду толпу незнакомых людей не спешили. Пришлось за дело браться Алексию. Ему удалось убедить крестьян, что мы православные и мирные люди. Наконец ворота со скрипом распахнулись, и мы попали за ограду.
