Валерий Елманов - Знак небес
Просто поделился как-то с нею муж Ярослав мыслью о том, что уж нынешней-то осенью он Константина Рязанского точно побьет, а когда княгиня фыркнула недоверчиво, он ей свой план и рассказал, супротив которого нет у рязанцев спасения.
В три руки он бить нацелился. Первая – с ним, Ярославом, и братом Юрием вновь по Коломне ударит, а две другие отвлекать станут, выступив чуть раньше. Давид Муромский со своей восточной стороны удар нанесет, а сразу две орды половецкие, хан Котян и Юрий Кончакович, тесть Ярославов, огнем нещадным пройдутся по южным городам. Какое бы направление ни сунулся закрыть Константин, на двух других у него голо все будет.
Поначалу-то она просто хотела усовестить Ярослава. Мол, негоже это, нехристей поганых самому на Русь звать, пусть даже в помощь против другого князя. Всем известно, что там, где половцы прошлись, на следующий год земля хорошо родит – зола да трупы славно ее удобряют. Вот только некому ее, матушку, засевать, некому и урожай собирать. Пустынно там и страшно.
Но Ярослав о такой ерунде никогда не задумывался. Наорал лишь да заявил, что не бабьего ума это дело, и нечего ей свой нос длинный совать туда, где она вовсе ничего не смыслит. Даже замахнулся было, чтоб ударить, но в последний момент одумался, вовремя вспомнив про тестя. Никак нельзя ему было вступать в свару с новгородским князем. Потом когда-нибудь можно будет все припомнить, а сейчас цель одна – рязанец проклятый.
Так что княгиня дешево отделалась. Ей лишь оскорбления достались – дело привычное.
А когда муж в бешенстве выбежал из ее светелки и Ростислава осталась одна, то ей почему-то этот рязанец и припомнился. Особенно восторг, с которым он на нее смотрел, неподдельное восхищение, надежда, ясно читаемая во взгляде, и еще что-то эдакое. О последнем она даже самой себе думать запрещала, не желая и в помыслах грешить. Но ведь было же оно, было!
Ярослав так на нее никогда не смотрел, даже в первые дни после свадьбы. У него и взгляд иной был – хозяйский. Словом, никакого сравнения. И тут же, как назло, в памяти всплыл робкий голос Константина: «Но ты же не вещь». Славный контраст получался, очень славный, и явно не в пользу Ярослава.
Вот тогда-то Ростислава своему отцу и отписала грамотку в Новгород. И вопрос умно задала, и про Галич исхитрилась намекнуть. А когда она выдавливала свою печать на синеватом воске, перед самой отправкой гонца, произнесла странно:
– Живи, купецкий сын, – и улыбнулась ласково.
А к чему слова эти княгинины были, гонцу и невдомек вовсе. Да и забыл он про них напрочь уже к вечеру другого дня.
Послы же новгородские от князя Мстислава Удатного, хотя и с запозданием, попали к хану Котяну, однако своего добились. Твердое ханское слово дал Котян, поклявшись в том, что непременно подсобит он Мстиславу Мстиславовичу, зятю своему разлюбезному.
К тому же у него еще до того возникли немалые опасения насчет Рязанского княжества. Уж больно осильнело оно за последний год. Опять же Ярославу укорот какой изрядный даден ими под Коломной.
Эдак у самого Котяна, чего доброго, столько воев погибнет, что никакой добычей их смерть не компенсируешь. Глядишь, и захирела орда. А старым волкам в слабых ходить негоже – вмиг молодые в шею вгрызутся, прокусят загривок жадными зубами.
Он и сейчас-то хоть и старейший хан, а выставить сможет, почитай, немногим больше, чем тот же Юрий Кончакович. Да что там перед собой душой кривить – поровну считай.
И все половецкие отряды, которые были ему подвластны, тут же мало-помалу двинулись на новые кочевья, поближе к быстрому Днестру.
Чуть раньше, правда, такое же твердое слово услышали от него и послы Ярослава, но в этом не было ничего страшного. Тем и славен народ половецкий, от простого пастуха и до самого хана, что они подлинные хозяева своего слова. Захотели – дали, перехотели – назад взяли.
Осталась теперь лишь орда Юрия Кончаковича, тестя Ярослава, который все еще пребывал в больших колебаниях. Ведь и к нему тоже гонцы от Мстислава наведались. Однако, вызнав доподлинно, – а в степи слух летит намного быстрее, чем ползет в ином граде, – что Котян становища свои собрал и подался на запад, Юрий Кончакович, здраво помыслив, решил Ярославу не отказывать. Ни к чему сразу двум волкам в одну овчарню лезть.
К тому же Ярослав его еще и тем привлек, что наобещал, будто самый первый удар владимирские князья нанесут и черед Давида Муромского и Юрия Кончаковича настанет только тогда, когда Константин увязнет. То есть приходи, тесть дорогой, и бери голыми руками хоть Пронск, хоть Ожск, хоть Ольгов, а то и саму Рязань. Везде будет раздолье для степняка. И добыча, и полон. На том и порешили окончательно.
Вот только едва его первые, самые быстрые отряды стали продвигаться поближе к пределам Рязанской Руси, как пожаловал к Юрию Кончаковичу гость дорогой – хан Данило Кобякович.
Радушно встретил его хозяин. Делить им и впрямь было нечего – все угодья степные давным-давно поделили еще их деды и прадеды. Правда, время от времени более сильный слегка утеснял того соседа, что послабее, но тут какие обиды могут быть – сегодня ты у моего стремени бежишь, а завтра я у твоего побегу. Такова жизнь.
Да и отцы их жили дружно. Подчас даже воевали вместе – это когда общими силами Южную Русь зорили нещадно. Особенно доставалось новгород-северским землям да еще князьям Переяславля-Южного. Кончак, правда, более удачливым был. Кобяку везение не всегда сопутствовало, особенно в лето шесть тысяч шестьсот девяносто второе[35], когда сидящему в ту пору в Киеве князю Святославу удалось собрать воедино все княжеские дружины и у реки Ерелы начисто разбить почти всю его орду. Одних только пленных половцев насчитывалось до семи тысяч.
Попал в плен и сам хан Кобяк, и два его старших сына. Один из них так и умер в полоне, другой же благополучно воротился домой вместе с отцом. У обоих на груди сверкали золотые кресты – надеялись глупые князья, что поутихнет от этого степной волк.
Хотя и впрямь именно с тех пор Кобяк действительно перестал самовольно на Русь хаживать. Конечно, не в кресте золотом тут дело было и не в вере христианской. Да и принял ее Кобяк лишь затем, чтобы из плена отпустили. Просто воспринял он разгром своей орды как последний упреждающий звонок судьбы и больше искушать ее не решился.
Опять же и с силами малость собраться было нужно. Половчанки – бабы плодовитые, но дите только вынашивать девять месяцев нужно, а уж ждать, когда карапуз чумазый воином станет, и вовсе лет пятнадцать, не меныпе. А лучше все двадцать. Но когда сами князья приглашали – не отказывался.
Очень уж выгодно было. Тут тебе и гривенок серебряных отсыпят, и город взятый пограбить можно. Окончательно же Кобяк убедился в правильности своей тактики, когда он, по приглашению Рюрика Ростиславовича, в лето шесть тысяч семьсот одиннадцатое[36] ходил брать вместе с черниговскими князьями Киев.
Ох и славная была добыча! С одного только начисто разграбленного Софийского собора утвари золотой и серебряной столько взяли, что она еле-еле поместилась на двух десятках лошадей. А ведь помимо того еще и Десятинная церковь была, и монастыри. После дележа Кобяку одних монахинь на продажу не меныпе сотни досталось. Про люд простой и вовсе говорить нечего – не сосчитать.
То был последний поход хана Кобяка и первый – его сына Данилы Кобяковича. А потом так и пошло. Спустя три года вместе с тем же Рюриком совсем юный Данило ходил Галич зорить, позже – уже с черниговским Всеволодом Чермным – Киев у Рюрика отбирал… Словом, скучать не приходилось, и без добычи молодой хан не оставался. Не раз он и рязанским князьям подсоблял, даже сестру свою выдал за Константина, княжича ожского.
Вот только такое дело, с которым он ныне к Юрию Кончаковичу приехал, Даниле Кобяковичу раньше никогда править не доводилось. Не в набег на Русь идти, а другого хана от набега отговаривать. Да еще какого хана – на сегодняшний день орда его, пожалуй, будет самой многочисленной во всей степи. С таким только миром можно попытаться вопросы порешать. Свару затевать – себе дороже встанет.
До этого друг дружке они не мешали – Кончакович пас свои многочисленные табуны в среднем течении Дона, Кобякович в мирные годы в Лукоморье сиживал. Граничили их пастбища друг с дружкой, но пока грызни за них не было. Теперь иное. Ныне их интерес, пожалуй, впервые разошелся в разные стороны, потому как Юрий, по просьбе своего зятя, шел зорить Константина Рязанского – союзника и побратима Данилы Кобяковича.
Пока продолжался веселый пир, гость с хозяином о делах не заикались. Не принято в степи торопиться. Понятно, что не просто так хан к хану в гости наведался, однако все равно полагалось соблюсти все приличия.
Поэтому серьезный разговор затеялся у них только вечером, да и то не сразу. Поначалу так лишь, шуточками перебрасывались. Известно, первому начинать невыгодно – ты свое все выложил, а что за пазухой у собеседника – неведомо. Но здесь верх взял Данило Кобякович. Хозяина подвело любопытство, желание поскорей узнать, с чем гость пожаловал. Да и не считал он нужным таить то, о чем через пару недель вся степь знать будет. Если же он сейчас сам о том гостю скажет – вроде как тайну доверит, стало быть, уважение выкажет.
