Валерий Елманов - Витязь на распутье
– Отчего ж не отпустить воеводу. Он и сам в бой рвется – вона яко глазоньки-то блестят.
Я хотел наступить на ногу в третий раз, сигнализируя, что он понял меня превратно, но не успел, поскольку Федор, закончив с преамбулой, повел речь именно так, как мне и хотелось:
– Вот токмо сказывал он мне по пути сюда, что привез какие-то новые повеления от нашего государя Дмитрия Иоанновича, а в тех повелениях бог весть что указано. – И его густые брови еле заметно приподнялись, вопрошая: правильно ли?
Ай да престолоблюститель! Не только с себя ответственность снял, но и мне заодно подсказал, на кого перевести стрелки, чтоб не ссориться с церковью. На глазах растет орленок. Оставалось благодарно кивнуть, благо что мы с митрополитом сидели по разные стороны от царевича, так что Гермоген ничего не видел, и в тон царевичу продолжить:
– Есть повеления, владыка, – изобразив скорбь, ответил я. – Да не одно, а много их. Ныне за праздничной трапезой вроде как негоже их оглашать, да и терпят они денек, но что касаемо ратников, то, к своему величайшему прискорбию, вынужден тебе отказать – иные дела их ожидают.
Гермоген недовольно засопел, но крыть было нечем – не катить же бочку на царя, да и неизвестно, что он мне поручил. Хотя это он как раз попытался выяснить, но безуспешно. Я отделался тем, что поручения тайные и знать о них помимо меня дозволено только двоим – престолоблюстителю и второму воеводе Христиеру Мартыновичу Зомме.
В остальном же разговоры шли о дальнейших благодеяниях для церкви, причем в основном они касались земель, расположенных севернее Вятки, поскольку все прочие отданные Федору входили в иные епархии, подчиняясь либо патриарху, в том числе и Кострома, либо ростовскому митрополиту, либо пермскому епископу. Словом, бардак, и я мысленно поставил себе еще одну галочку, чтобы при первой же оказии поговорить с Дмитрием об этом – лучше сосредоточить все в руках одного человека, с которым куда проще вести дела.
Однако завуалированным вымогательствам Гермогена я сразу постарался поставить заслон, действуя тактично, но твердо, заметив Федору как бы между прочим, что пока лишних денег нет.
Тот озадаченно воззрился на меня, помня о десятках сундуков, но я пояснил, что все они уже расписаны согласно нашему с ним распределению дел, которые потребуют даже не столько, сколько у нас в наличии, а куда больше, так что неизвестно, где взять недостающее.
А затем Гермоген повел себя несколько странным образом…
Глава 5
Замуж за убийцу
Вначале он, не больно-то церемонясь, выпроводил остальных духовных лиц и воеводу, ссылаясь на то, что не след докучать людям с дороги.
После этого наступила очередь Ксении, которой Гермоген в деликатной форме, но достаточно настойчиво посоветовал отправиться на покой.
Глядя ей вслед, он с одобрением прокомментировал:
– Да-а, девица чудного домышления. Воистину во всех женах благочиннейша.
Федор молча кивнул и с тоской покосился на митрополита. Понимаю. Сейчас бы он куда охотнее метнулся к сестре на женскую половину, где находилась Любава, а тут приходится вести какие-то разговоры.
Владыка тем временем вопросительно уставился на меня. Мол, а тебе что, особое приглашение надо? Но я заупрямился и сделал вид, что тупой и ни черта не понимаю. К тому же вон ребрышко копченое такое вкусное, а я его еще не пробовал. Однако я едва успел дотянуться до него, как Гермоген сурово осведомился:
– А ты, князь, что же? Неужто еще не притомился?
– Если надо, то могу и до утра просидеть, – вежливо ответил я. – Ратное дело, оно такое – коль надо что, так терпи и бди.
– Ну-у, дела ратные мы вершить не собираемся, – протянул митрополит, – потому терпеть не надобно. Можешь хоть сейчас в свой терем удалиться. Заодно и полюбуешься, какие благолепные хоромы царевич для тебя справил.
Я уже привстал, однако тут проявил характер престолоблюститель. В другое время он, может, и промолчал бы, но уж слишком велика была его досада на эту непредвиденную задержку, из-за которой срывалось долгожданное свидание, поэтому он решительно махнул мне рукой, чтоб я оставался, и сухо заметил Гермогену:
– А я от князя тайн ни в чем не держу.
– Я ить сказываю – о твоей сестрице говоря будет, – в открытую заявил митрополит.
– Тем паче, – кивнул Федор. – Ведомо ли тебе, владыка, что если б не князь Мак-Альпин, так ныне ни я, ни Ксения перед тобой бы не сидели?
– Доводилось слыхать, – подтвердил тот.
– А раз ведомо, стало быть, понимаешь, что ныне сей князь мне в отца место. Потому и сказываю, коль дело семейное, то обмысливать его буду не сам, но с ним, а без его согласия и перстом не шевельну.
– Ну-у, твоя воля, – недовольно промычал Гермоген и начал свою речь.
Дескать, приспели лета у царевны, благо что господь не обидел ее ни красой, ни умом, ни статью, да и о детушках малых пора призадуматься. А учитывая титул Федора Борисовича, брать надлежит ровню, из самых именитых боярских родов.
Я открыл было рот, но вовремя вспомнил ее заговорщический шепот, когда наш струг уже подплывал к костромской пристани:
– Братцу не сказывай покамест, ладноть? А то ж стыдобища – допрежь сватовства целовалась. Да и негоже ныне о таковском речи вести – пущай хошь глубока печаль минет, а уж тогда… Потерпи чуток, любый. – И виноватая улыбка на лице.
Пришлось промолчать и продолжать слушать. Зато царевич помалкивать не собирался и, торопясь закончить беседу – Любава ведь ждет, – вежливо, но сухо пояснил митрополиту, что он и сам прекрасно понимает – лета у его сестры действительно приспели, однако, принимая во внимание траур, говорить сейчас об этом рано.
Однако Гермоген не унимался, заметив, что речь идет не о свадьбе, которую, несомненно, надлежит играть не ранее последних чисел апреля, то есть после Пасхи, и даже не о сватовстве, которое ему, как духовному лицу, также не пристало. Только о предварительных наметках, и тут он вполне мог бы подсказать Федору наиболее достойную кандидатуру, чьи предки в свое время правили страной.
Я сразу же заподозрил, откуда растут ноги у страстного желания Гермогена помочь с выбором супруга для Ксении, смекнув, что не зря владыка ездил в Вятку, то бишь в Хлынов. Выходит, это был не просто вояж по епархии, но и…
Ну, так и есть – угадал я. Митрополита подвела торопливость. Наскоро перечислив несколько родов, причем выбрав такие, о которых я если и слышал, то краем уха, словом, откровенно худородные, он в итоге быстренько отмел их в сторону и остановился на… Василии Шуйском.
Едва заслышав фамилию, Федор возмущенно вспыхнул, вскочил со своего стула и гневно заявил, что об этом боярине, который чуть не спровадил его на тот свет, он даже и говорить не желает.
Однако Гермоген оказался настойчив и принялся доказывать, что все было совсем не так, ибо обвинения его в якобы попытке отравить государя и царевича не более чем ложь и навет некоторых тайных завистников и врагов, которых у столь именитого человека предостаточно. В конце концов это понял даже Дмитрий, иначе бы он ни за что не отменил смертный приговор.
Получается, что Федору Борисовичу не следует злобиться на него сердцем, ибо в этой истории в равной степени пострадали оба и неизвестно, кому досталось больше. Если Годунов отделался двумя-тремя днями телесного недомогания, то Василию Ивановичу куда дольше придется смывать с себя позорное и несправедливое черное пятно гнусной клеветы.
Напоровшись на мою ироническую ухмылку, митрополит разгорячился еще пуще и сурово отрезал, что в боярской невиновности он как духовное лицо уверен абсолютно, потому что лично его исповедал, и искренне раскаявшийся в своих грехах Василий Иванович в ответ на прямой вопрос ничуть не колеблясь заявил, что к оному страшному делу он совершенно непричастен. Может, князь и тут усомнится, что ему, как иноземцу, лишь недавно обращенному в истинную веру, простительно, но уж Федор Борисович, как истинно православный человек, должен понимать, что на ложь во время исповеди не пойдет даже самый гнусный тать и голо́вник[25].
Я лишь развел руками, якобы признавая правоту слов владыки, хотя просто не желал с ним спорить. Во-первых, он постоянно и обильно пересыпал свою речь цитатами из Библии, так что смысл отдельных его фраз доходил до меня не сразу, уж больно загадочен этот самый церковнославянский язык, который широко и обильно использовал в своей речи митрополит.
Даже самое простое и обыкновенное в нем называлось так вычурно и непонятно, что поди пойми. Корова – крава, петух – алектор, якорь – котва, яма – колия. А что-то созвучное с другим, более знакомым мне, я вообще понимал неверно, считая, что бедник – это бедняк, хотя на самом деле Гермоген подразумевал калеку. Или предположил, что владыка имел в виду убийцу, сказав бийца, а оказалось, он говорил про драчуна. Словом, сплошная морока.
