Андрей Посняков - Шпион Тамерлана
– Эй, погоди, отче!
В два прыжка Иван нагнал монаха. Тот испуганно прижался к стене храма – маленький, дрожащий, жалкий.
– Панфила Чоги хоромы в какой стороне будут?
– Панфила Чоги? – придя в себя, переспросил монашек. – А кто он, боярин али купец?
Иван задумался:
– Хм… Вроде не боярин, воевода… ну да – человек служивый.
– А служилые вси по леву руку селятся, – улыбнулся монах. Неприятная у него оказалась улыбка, гаденькая какая-то, нарочито сладостная, елейная, как бывает у тех, кто замыслил какую-то гадость.
– Налево, значит… – задумчиво кивнул Иван. – А частокол-то как обойти?
– А эвон, – монах показал рукой на широкий проезд, идущий вокруг церкви.
Поблагодарив монаха, Раничев быстро пошел в указанную сторону. Монашек проводил его долгим внимательным взглядом. Иван не оглядывался, шагал себе, радовался хорошему дню да напевал под нос «Криденс»:
Have you ever seen the rain!
Хорошая, солнечная такая песня.
Сейчас, да-да, вот сейчас уже он увидит Евдоксю! Родное лицо, белое, чистое, с чуть припухлыми губами, толстая темно-русая коса, и глаза – зеленые-зеленые, как первые весенние травы на заливных лугах, или нет, как изумруд в перстне!
Раничев машинально нащупал амулет на груди под одеждой. Цел, на месте! Хорошо хоть до него не добрались угрюмовские тати, черт уж с ним, с серебришком. Руки есть, талант вроде тоже – заработаем, эко дело! Иван вообще всегда легко относился к деньгам – и ведь ничего, зарабатывал же, на жизнь хватало, и даже на совсем не такую уж и плохую жизнь, в которую поскорей бы вернуться, да не одному – с Евдоксей! Раничев так себе все и представил: вот они дома, в его квартире в Угрюмове, он и Евдокся. Сидят, обнявшись, на диване, смотрят концерт «КИСС» с Мельбурнским симфоническим оркестром, рядом, на коврике, кот… Нет, кота лучше не надо – шерсти от него… Или вот еще картина: Евдокся – экскурсоводом в музее. В белой полупрозрачной блузке, в черном пиджачке длинненьком, в юбке короткой, красной; ноги стройные, глазищи зеленые, волосы по плечам волнищами – эх, смотрите, завидуйте, господа экскурсанты! Или так: Иван с «Явосьмы» возвращается, пьяный – вдрызг… Нет, уж не так чтобы вдрызг, но хорошо так, приятственно… сидит себе, развалившись, на правом сиденье в его ядовито-голубой «шестере», пиво пьет из банки, за рулем – Евдокся, дым за машиной – сизый-сизый, с просинью даже. С чего бы такой дым? Опять карбюратор? Ну и дымище…
Раничев зажал нос – ветер сносил с чьей-то трубы едкий синеватый дым. Что они там, в хоромах, зелье ядовитое варят? Вот псы… И где тут Панфилова усадьба? Ну-ка, постой, парень! Где-где? Вон та, с узкими воротцами? Н-да-а, небогата усадебка, небогата. Как там говаривал Иван Васильевич – гайдаевский царь – «хоромы-то тесные»! Уж не царские палаты. Воевода все ж таки, хоть и бывший, – мог бы и пошикарней выстроить, трехэтажные, с теремом, галереями, с гаражом… тьфу-ты, с конюшней.
Ну хоромы найдены. И что теперь делать? Постучать? Зайти – типа, вот, проходил мимо, думаю, не попить ли пивка? А и зайти. Нет уж сил ни для каких хитроумных планов. Евдокся… Вот она – там, за забором. «Спрячь за высоким забором девчонку – выкраду вместе с забором!» Эх, была не была, пляши, цыган!
Подойдя ближе к ограде, Раничев забарабанил кулаками в ворота. Во дворе немедленно забрехал пес – ну а как же? Что ж еще там должно быть – охранная сигнализация?
– Кто? – замаячила над воротами седобородая голова слуги.
– К воеводе, – широко улыбнулся Иван.
– Так назовись, господине.
– Э… Скажи, из тех, кто был у ворот Угрюмова.
Старик подозрительно покачал головой и исчез. За воротами послышался лязг цепи. То ли убирали подальше собаку, то ли наоборот – спускали.
Раничев уже устал ждать и собрался было, плюнув на все, просто-напросто перемахнуть через ограду, а там – будь что будет. Может, прямо и нарвется на Евдоксю… Эх, надо было б спросить про боярышню у старика.
Между тем, чуть скрипнув, ворота открылись.
– Проходи, господине, – поклонился слуга, одетый небогато, но чисто. – Воевода ждет тебя в горнице.
Панфил Чога сдал, постарел с тех пор, как Раничев видел его в последний раз на стенах Угрюмова. И морщин на лице прибавилось, и борода, похожая на древесный гриб-чогу, серебрилася уже сединою. Такая же седина плотно побила и поредевшие волосы боярина, одни глаза – пронзительные и умные – смотрели по-прежнему молодо.
– Узнаешь ли меня, воевода? – низко поклонившись, спросил Иван.
Панфил усмехнулся в усы:
– Узнал, узнал. Не боишься?
– Нечего мне бояться, господине. Отбоялся уже у ворот угрюмовских.
– Про то ведаю, – воевода повысил голос. – Иначе б и не пустил. И про Тайгая ведаю, и про многих. Жаль вот Евсея Ольбековича…
– И мне жаль, – тихо промолвил Иван.
Панфил Чога кивнул на скамейку:
– Садись, в ногах правды нету. А про страх что спросил – не гневайся. Аксен, боярина Колбяты Собакина сын, чай, и на тебя в злобности пребывает?
– Мудр ты, господине, – криво усмехнулся Иван. – Однако, думаю, не до меня Аксену сейчас, не того я полета птица.
– Одначе и не бедствуешь, – воевода кивнул на кафтан и однорядку, брошенную Раничевым на скамью.
Иван пригладил волосы:
– То пустое.
Панфил пронзил его взглядом, спросил жестко:
– Зачем пожаловал? Думаю, не пустые беседы вести.
– Родичи спасшиеся, покойного Евсея Ольбековича, говорят, у тебя живут?
– Живут, – усмехнулся воевода. – Не все, правда, те, кто жив остался… ну хоть они, слава Господу…
– А Евдокия, боярышня, с ними?
Иван наконец-то задал главный вопрос и теперь с трепетом ожидал ответа. Панфил ведь может и не сказать – кто Евдокся и кто он, Иван Раничев? Голь-шмоль-скоморох со шпионско-криминальным душком, каким когда-то знал его воевода? Осерчает сейчас, прогонит – вот и весь разговор.
– Нету боярышни нашей, – скорбно поджав губы, тихо ответил Панфил. – За упокой души красы нашей свечечки в церкви ставим у иконки родовой Евсей Ольбековича.
– Не за упокой ставь, воевода! – вскинув голову, резко возразил Иван. – Во здравие!
– Во здравие? – Панфил полыхнул очами. – Так ведь Аксен Колбятин самолично видал, как протыкнули ее копьем! Жаль вот, могилка где – не знаем…
– Лжа то! Врет Аксен, как сивый мерин. Жива боярышня Евдокия, в полон ее угнали, да посейчас возвернуться должна с караваном.
– С каким караваном? – Воевода вскочил с лавки и взволнованно заходил по горнице. Полы его армяка из простого, но теплого сукна развевались, поднимая пыль с постланной на лавку старой медвежьей шкуры.
– С караваном бухарского гостя Ибузира ибн Файзиля, – пояснил Иван.
Воевода, остановившись, кивнул:
– Запомню. Поспрошаю среди купцов, есть у меня там знакомцы.
– Вот и я теперь думаю поспрошать, – хмуро прошептал Раничев. Отказавшись отобедать, он вышел со двора воеводы на ватных ногах. Евдокси, любимой Евдокси – нет! Не вернулась, хотя ведь должна была. Что ж с ней приключилось? Иль на караван напали грабители – такое может быть, правда не во владениях Тимура, тот разбойникам хвосты поприжал, но в ордынских степях или в лесах Рязани – запросто. А может, все гораздо проще? Задержался караван где-то в понизовьях, в той же Орде, или прямо, не заходя в Переяславль, ушел на Москву, а Евдокся одна не решилась? Может быть и такое. Что ж, не следует биться головой об камин – и камина нет, и головы, честно говоря, жалко. Выяснять надо! Все, что касаемо каравана бухарца ибн Файзиля. Хм… Странно. Бухарец – а имя арабское. Впрочем, в империи Тамерлана кого только нет. Значит, выяснить. Вот и сегодня и заняться этим. Где тут был городской рынок?
К Торгу Раничев вышел почти самостоятельно – ну пару раз по пути уточнял дорогу. Остановился у крайних рядов, тщательно проверив, хорошо ли застегнута однорядка – еще и этот пояс срежут рыночные воры, с них станется. Ряды оказались мясными – говядина, баранина, свинина, тут же и живая птица – гуси, утки – гогот, гвалт, задорные голоса азартно торгующихся посадских. Вот уж мясные ряды как раз и не очень-то нужны были Ивану, прямо сказать – вообще не нужны. Потому и прошел он их побыстрее, не обращая никакого внимания на зазывные крики торгующих. По пути зацепил пирожника, купил с вязигой рыбник да справился насчет суконных рядков.
– А вон они там, суконники, – указал пальцем торговец. – У березы.
Высокая, росшая у края рынка береза была видна издалека – уж не ошибешься, не пройдешь мимо. На голых ветках ее, радуясь солнышку, весело чирикали воробьи. Сразу от березы тянулись деревянные ряды с разномастными тканями: атласом, камчой, шелком и прочими. За суконниками Иван заприметил и ряд с золоченой посудой – там тоже могут знать восточных купцов и вон там, где дорогое оружие: узорчатые щиты, изящные шлемы, изогнутые сабли с рукоятями, украшенными сияющими самоцветами. Раничев потолкался среди покупателей, приценивался:
