Александр Прозоров - Воевода
Судя по витиеватости слога, речь моряки готовили заранее. И уже успели узнать, что он не просто ватажник, а самый настоящий князь… Хотя Василий Московский и придерживался прямо противоположного мнения.
Егор задумался. Расхрабрившиеся северяне, как ни крути, были людьми мирными. Промысловики, рыбаки, охотники. Привычки резать глотки без колебания не имели. Однако же понимал атаман и то, что хороший стимул сделает моряков куда более старательными работниками. Да и дел на войне даже мирным людям всегда хватает.
– Передайте обществу, в равных правах с прочими ватажниками идут, – решился он. – Но только на берегу и при сечах слушать меня, как отца родного! Любой приказ исполнять, как бы страшно это ни было!
– Не сумневайся-то, княже! – обрадовались мужики. – Мы к порядку привычные-то. Не подведем!
Они уже собирались вернуться к остальным, когда Егор спохватился:
– Стойте! Первое поручение у меня уже есть. Груз у меня особый с собой. Надобно его на то судно погрузить, на котором я со старшим кормчим пойду.
– Все сделаем-то, не беспокойся, княже, – заверил средний из мужиков, чернобородый и с бритой головой, кивнул соседу, такому же чернобородому, но с белой выцветшей кожей и глубоко сидящими узкими глазами: – Гагар, проследи.
Егор усмехнулся. Он почему-то думал, что Гагаром местный купец кличет большеухого и веснушчатого мальчишку лет семнадцати, с голубыми, как у Елены, глазами.
– Клим, с нами-то пошли! – махнул рукой мужчина.
Бросив рогожу с курятиной обратно на сани, на призыв подбежал тот самый лопоухий паренек:
– Че звал, дядя Гагар?
– Пойдем, князь нам возок-то особый покажет. Товар из него на Бычий коч перегрузить-то надобно.
– Надо – погрузим, – деловито подтянул штаны мальчишка.
– И ты тоже гарпун метать умеешь? – спросил его Егор, направляясь к собравшемуся под обрывистым склоном ближнего холма обозу.
– А как же! – стараясь говорить низким голосом, подтвердил паренек. – У нас, поморов-то, каждый муж сему искусству-то сызмальства обучен.
– Так вы поморы?
– По морю-то ходим. Стало быть, поморы.
– Логично, – согласился Егор. – А кто такой Полунощник, ты знаешь?
– Ветер, что на север-то и закат дует. Под него из бухты выходить-то зело удобно, и в море отправляться. А ты отчего-то спрашиваешь?
– Да купец ваш, Трескач, сказывал, будто тот ему откликнулся. А я все не мог понять, кто это такой?
– Тс-с-с! – прижал палец к губам паренек. – Про то вслух-то не сказывай. Погоду спугнешь!
– Да? – вскинул брови Егор.
– Люди сказывают, род Трескача колдунам-то лопарским души баб своих продал в обмен на дощечку-то ветряную, – громко прошептал Клим. – С тех пор когда они в море ветер-то зовут, Шелонник там, Обедник, Побережник, али еще какой, те откликаются и на помощь приходят. А бабы у них в роду-то все злющие. Оно и понятно, коли-то бездушными растут. Их токмо ради приданого рыбаки замуж и берут. Иначе все до единой-то в девках бы ходили!
– Так у вас что, каждый ветер имя свое имеет? – атаман остановился возле саней с порозами.
– А как же! Мы к ним со всем-то уважением. Но токмо зазря вслух лучше-то не поминать. Услышат – придут все вместе, буря-то случится. Буянить до тех пор станут, пока-то не разберутся, кому оставаться, а кому за море уходить.
– Вот эти игрушки мне нужны будут в походе, – указал на рогожу Егор. – Вещи хрупкие, вы с ними осторожнее.
– Не беспокойся, княже. Даже снежинки-то с добра твоего не слетит. Мы свое дело знаем.
Это было правдой. За считаные часы поморы привели в порядок и полностью загрузили пять кочей, три из которых были двухмачтовыми, в полтора раза крупнее новгородских немаленьких ладей. Когда низкое северное солнце скатилось за горизонт – маленький флот порта Териберка уже был готов к выходу в дальний опасный поход.
Новым днем вошедший в раж купец Трескач поднял и своих земляков, и ратных гостей еще затемно. За неимением просторной церкви вывел всех к поставленному на берегу кресту, сам же прочитал молитву, призывая милость Христа к себе, своим спутникам и их начинанию, после чего все вместе люди отправились к кораблям.
Сходни с бортов были убраны, вместо них висели широкие веревочные лестницы.
– Нам бы только-то их с места сдвинуть, – деловито поплевал на ладони идущий слева поморец. – А там сама пойдет.
Облепив кочи, словно муравьи, по команде Игнатия люди дружно навалились на борта первого корабля, самого большого:
– На велику силу дружно, поднатужились!
Послышался треск, огромная крутобокая туша дрогнула, чуть двинулась, разрывая ледяную корку, приклеившую ее к берегу, и дальше действительно сама с легкого уклона заскользила на лед бухты. Ватага перешла к соседнему кочу, нажала – и тоже с первой попытки столкнула с места. К тому моменту, когда утренние лучи осветили горизонт, команды уже торопливо забирались на палубы. Хотя Егор никак не понимал: зачем? Ведь суда пусть и не находились на берегу – но все равно на воду спущены не были, стояли на льду.
– Поднять паруса! – закричал Трескач, направляясь к кормовому веслу. Местоположение кораблей его, похоже, ничуть не волновало.
Егор открыл рот… И тут же закрыл, вспомнив, что на коче обещал во всем слушаться кормчего.
Поморы тем временем потянули канаты, разворачивая на мачтах белые полотнища. Те тут же выгнулись под порывами попутного ветра, скрипнули – скрипнул и лед под днищем. Коч качнулся, зашипел полозьями, заскользил по жалобно трещащему припаю, стал неожиданно резво разгоняться. Берега бухты поползли назад, корпус пару раз подпрыгнул на низких торосах, высек бортом белую крошку из стоящей торчком льдины, выскочил из бухты в открытое море, буквально долетел до края ледяного поля и с плеском врезался в пологую длинную волну.
Игнатий тут же переложил руль, уходя в сторону, медленно двигаясь вдоль кромки льда. Дождался, когда с припая на воду соскользнут остальные корабли его полярной эскадры.
Операция «отчаливания» прошла без накладок, и кормчий снова резко повернул прави́ло, ловя ветер и обгоняя остальные корабли, уводя их за собой в открытый океан, долгой пологой дугой поворачивая к западу.
Не успел Егор прийти в себя после столь фантастического способа отчаливания поморских судов, как они удивили его еще одной потрясающей способностью.
Оказалось, что все они отапливаются!
Не целиком, конечно же, однако в носовом отсеке, в сужающихся вперед помещениях для команды, имелась самая настоящая, сложенная из камня и хорошо промазанная глиной добротная печь с выходящей наверх трубой из выдолбленного дубового ствола. В печи можно было готовить горячую пищу, что в студеном море само по себе казалось чудом, возле нее можно было сушить промокшую одежду, отдохнуть в тепле после вахты на обледенелой палубе… В общем – настоящее сокровище!
Каютка на носу была небольшой, рассчитанной всего человек на десять – а потому ватажникам удобствами пришлось меняться. Четыре десятка – вольготно наверху, под ледяным ветром и солеными брызгами, остальные, стиснувшись, как кильки в банке, в тепле. А потом – наоборот.
Игнатий Трескач на море чувствовал себя куда увереннее, нежели на берегу: стоял, словно вросший в палубу, широко расставив ноги и пропустив прави́ло под мышкой, поглядывая то на небо, то по сторонам и ничуть не беспокоясь по поводу того, что берег давно скрылся за горизонтом, а на пути то и дело встречаются обширные ледяные поля, обсиженные ленивыми тюленями.
– Не заблудимся? – осторожно поинтересовался у северянина князь Заозерский.
– Дальше берег – меньше скал, – не моргнув глазом, ответил помор. – Коли-то ветер не переменится, завтра к полудню-то влево повернем. Там и посмотрим.
Океанский маршрут и вправду давал немалое преимущество: кочи могли идти под всеми парусами даже ночью, не опасаясь наскочить на мель или берег. Корабелы вывесили за корму и на кончики мачт масляные лампады, дабы не потеряться во мраке, и продолжали штурмовать одну волну за другой, которые раскачивали спящие команды словно в гигантских колыбелях.
Егор ушел в каюту уже глубоко за полночь, когда глаза начали слипаться. Ему как атаману выделили гамак, но на завтрак князь получил ту же еду, что и все: кусок тушеной рыбы в соусе из какой-то крупянистой пакости и ковш чуть разведенной вином воды.
Когда он поднялся наверх, кочи уже шли прямо на солнце. Видимо, Трескач решил повернуть к югу раньше, чем вчера намеревался. У штурвала ныне стоял Гагар, борода которого развевалась на ветру, подобно маленькому адмиральскому вымпелу, купец же, поглядывая на горизонт, прокручивал в руках длиннейший пергамент, смотанный в рулон и густо исписанный. Помимо букв на нем имелись и простенькие рисунки в виде темных силуэтов.
Атаман, ничего не говоря, встал к другому борту – не хотел отвлекать занятых прокладкой пути корабельщиков.
