Илья Бриз - Сбить на взлете
Отступаем и отступаем. Десятого июля сам смотрел по карте — немцы уже шестьсот километров в направлении Москвы от границы прошли. Эти их танковые соединения группы армий «Центр». Врагу приходится действовать по расходящимся направлениям. Несет большие потери, как говорится в сводках Совинформбюро, в живой силе, вооружении и технике. Линия боевого соприкосновения растягивается — оперативная плотность войск и ударная сила противника падает. Со второго числа нашим Западным фронтом командует сам маршал Тимошенко. Подтягивает резервы из второго стратегического эшелона. Но все дыры заткнуть не успевает. А я все равно на все сто уверен, что в этой войне мы победим. Хотя, может быть и не быстро. Почему-то начинаю немного верить своим дурацким снам. По ним Берлин будет взят в самом конце осени сорок пятого. Еще очень долго ждать. А что можно сделать, чтобы захватить вражескую столицу раньше?
* Терминология того времени.
** Полевые авиаремонтные мастерские.
* * *О взятии противником столицы Белоруссии в сводках Совинформбюро ни слова не сказали. Но «солдатский телеграф» донес страшные известия. В Белостокско-Минском сражении — отсчет с первого дня войны по восьмое июля — войска Западного фронта потерпели сокрушительное поражение. Большая часть сил попала в окружение или погибла. Две трети по личному составу и еще черт знает сколько техники. Спокоен в полку, наверное, только начальник штаба. Борис Львович назвал Адольфа идиотом, ни хрена не понимающим в экономике. Германцы, даже располагая ресурсами всей Европы, против нашего Советского Союза все равно не вытянут. Сейчас основная задача РККА — не дать противнику до зимы прорваться к Москве. И южнее не допустить к Волге, весьма важной транспортной артерии. Рассуждает прямо как стратег. Разлил на троих оставшуюся в бутылке водку — мой стакан опять не заметил, только дяди Вити, Елизарыча и свой — хлопнули и по спальным местам. Завтра с утра пилоты перегоняют самолеты подальше от линии фронта. За ними мы, наземники, своим ходом.
Перевезти все необходимое оборудование на другой аэродром всего на сотню-полторы километров — та еще морока. Потому что различного барахла, необходимого для нормальной работы полка на новом месте, выше крыши. Все загрузить — семь потов сойдет. Итого — десятка полтора грузовиков с чуть ли не полусотней телег на ржуще-гужевой тяге. Общая колонна с топливозаправщиками и автостартерами — это обычный «газон» с редуктором и вращающимся «хоботом» для запуска самолетного мотора за храповик на втулке винта — получается огромной. А пылищи-то… Хорошо я, уже зная по опыту как все будет, в комбинезон обрядился.
Долго «куковали» перед только что отремонтированным после бомбежки мостом. Пробка была приличная. Сначала регулировщики пропустили на ту сторону несколько тентованных машин с ранеными — крупные красные кресты были чуть кривовато намалеваны со всех сторон прямо на брезенте. Затем навстречу медленно тянулся стрелковый полк. Красноармейцы были уставшие, запыленные, навьюченные оружием и ящиками — патроны? Наконец-то и по нашей колонне пронеслось «Заводи!» Когда полуторка, в кузове которой мы с Серым вольготно устроились на ящиках запчастей, подстелив в несколько слоев все те же самолетные чехлы, была уже всего в паре десятков метров от моста, кто-то надсадно заревел:
— Воздух!
Вокруг еще кто-то кричал, дублируя команду. Где? Я крутил головой во все стороны, но никак не мог понять, из-за чего вокруг орут. Немецких самолетов не видно. Елизарыч выкатился из кабины, вскочил обратно на подножку и рванул за ремень. Пришлось подчиниться. Кубарем бросившись в кювет, рухнул навзничь. Да вот же они — прямо над нами высоко в небе. Сразу их не услышал из-за шума моторов машин. Девятка «лаптежников» уже выстроилась в круг — чем-то напоминают деревянных лошадок на карусели. Как-то игрушечно выглядят. Один перевернулся через крыло и устремился, кажется, прямо ко мне. Одновременно послышался и все время нарастал вой — у гадов специальные сирены на шасси установлены. Какой-то жуткий, вибрирующий, он буквально давил своим низким визгом на уши, заставляя тело вжаться, врасти в мелкий кювет. От увеличивающегося на глазах пикирующего «юнкерса» отделились из-под крыльев черные точечки. Штука* вдруг взяла выше, показав себя во всей грозной красе снизу — широкие крылья со зловещими черными крестами в белой окантовке. А точки росли размером, вытягиваясь — бомбы! Сейчас, еще миг и вдарят, разорвут! Я, в ужасе закрыв глаза, перевернулся ничком, прикрыл голову руками, еще сильнее вжался, пытаясь спрятаться. Жахнуло где-то, тут же еще раз ближе — все вокруг вздыбилось, с силой больно приложило в грудь, в ноги! Оглушило близким взрывом, опалило жаром! Часто застучало чем-то по рукам, спине, ногам. Обволокло кислой вонью сгоревшего тротила, с первым же вздохом попало в горло, заставило надсадно кашлять, выворачивая легкие. А вой вновь нарастал, буравил голову, раздирал череп изнутри, наполняя всего липким страхом, жутью происходящего, испугом. Перевернулся — почему-то вдруг захотелось увидеть бомбу, которая сейчас убьет. Мама, меня сейчас тоже не станет. Лаптежник пикировал и пикировал прямо в меня как огромный коршун. Вот отделилась снизу от фюзеляжа тяжелая капля фугаски, растет, удлиняется — все! Ухнуло, опять подкинуло и приложило. Еще живой, следил за новыми появляющимися из-под вражеских крыльев точками, быстро превращавшимися в чуть вытянутые черточки. Земля вокруг стонала и билась в агонии. Бомбы воют, каждая, кажется, летит прямо в тебя. Но нет, еще не конец — черные точки смерти растут, чуть удлиняются и отходят в сторону. Вжимаюсь в кювет, а так хочется уйти в землю, зарыться, спрятаться в ее глубине, но она сейчас вся какая-то открытая, твердая и безразличная… Нет солнца, нет неба, нет меня, только чувствую конец всего и вся. Вокруг взрывы, огонь, едкий дым… Зажимаюсь как могу, руки накрыли голову, а глаза через просветы между пальцами не могут оторваться от все увеличивающейся черной капли смерти. Она, почему-то, в отличие от других, не вытягивается в черточку, а только растет все больше, больше и больше. Мама, я сейчас умру… Что-то тяжелое, большое, страшное вминается прямо в меня…
Прочухался от оглушающей тишины, юнкерсы улетели, кто-то тонко визжит — раненый? Ноги и низ живота мокрые — обоссался от ужаса — продранный рукав комбинезона тлеет, а под ним почерневшая кожа. Бензином от рванувшего невдалеке заправщика плеснуло? И почему-то никакой боли. Сам не понял, как сообразил кинуться в речку, сесть и утопить в воде руку. Смотрел на дорогу, на чадящие разбитые машины, на дергающуюся ногу убитой лошади. На потерянно бродящих оглядывающихся бойцов, вздрагивающих и втягивающих в плечи головы непонятно от чего.
В речке меня и нашел Елизарыч, вытащил по грудь мокрого, осмотрел закопченную руку. Покачал головой и отвел в коротенькую очередь к Савушкину, пробормотав себе под нос:
— Угораздило, екось-мокось.
* От немецкого Stuka или Sturzkampfflugzeug — пикирующий бомбардировщик.
* * *— До свадьбы заживет, — заверил военврач третьего ранга Савушкин, неровно обкорнав ножницами рукав комбинезона и намазав почерневшую кожу какой-то вонючей гадостью. Открыл, называется, Америку. Забинтовал, «обрадовал» парой недель грядущей боли — по опыту знает — и приказал ежедневно являться на перевязку.
Под бомбами мы потеряли почти все газоны-автостартеры и большую часть бензозаправщиков. У одного бочку развернуло рванувшими внутри парами бензина причудливым цветком. Стартеры-то хрен с ними — больше для «Ишаков» нужны. Моторы Яков нормально от воздуха из баллонов запускаются. А вот без заправщиков плохо — готовить боевые машины к новому вылету надо как можно быстрее сразу после посадки. Качать горючее из бочек ручными помпами очень долго. Но, что хуже всего, погибли два человека — шофер БАО с автостартера и наш рыжий Серега-оружейник. Успел убежать метров на семьдесят, там его и достало осколком в шею. А на полуторке с ящиками запчастей ни царапинки. Только деревянную кабину немного перекосило ударной волной. Даже завелась после всего двух оборотов мотора «кривым стартером».
Хоронили быстро и как-то слишком уж деловито. Опустили завернутые в брезент тела в вырытые не очень-то и глубоко могилы. Закидали землей, утрамбовали похлопыванием лопат холмики. Писарь накорябал что-то на дощечках, воткнул наклонно. Младший политрук из второй эскадрильи потерянно пробубнил несколько слов о том, что никогда не забудем тружеников войны, сложивших головы на фронте защиты социалистического отечества. Я стоял, слушал, баюкая забинтованное предплечье — ныло все больше и больше — и вспоминал, как рыжий Синицын заразительно смеялся всего несколько часов назад над каким-то плоским анекдотом. Прозвучала команда «По машинам» и все вокруг преувеличенно бодро заторопились, наверное, радуясь про себя, что это кто-то другой, а не они лежат завернутые в брезент под этими холмиками. Меня Елизарыч тоже потянул, усадил в покривившуюся кабину полуторки рядом с хмурым водилой, а сам полез в кузов, объясняя, что наверху мне одной рукой держаться будет сложно.
