Станислав Гагагрин - Страшный суд
Какие чувства испытывает Одинокий Моряк при общении с вождем? Познакомить Сталина с Левой:
— Дедушка Сталин? А там стоит дедушка Ленин… Только он каменный, а ты живой…
Как взорвали Игналинскую АЭС.
Непредвиденная, но роковая роль Стаса Гагарина.
В ночь с 20 на 21 сентября 1993 года. Проснулся в 01–45. Видел во сне президента во время поддачи. Два пистолета: один в легкой кобуре на поясе, скрытый под пиджаком, второй — в заднем кармане брюк. Я видел контуры его сквозь ткань, когда «всенародно любимый» нагнулся.
И подумал — Ни хрена себе! Президент сидит в собственных владениях до зубов, точнее до задницы вооруженным… Зачем ему это? Кого он боится?
И ситуация показалась мне такой глупой и смешной, что я проснулся…
Замечание, сделанное при вычитке этих записей с машинки утром 29 сентября 1993 года:
— Теперь мой сон не кажется мне смешным…
В 22–30 23 сентября 1993 года подумал, едва завалившись в постель, что в романе «Страшный Суд» неплохо бы исследовать категорию власти, идею власти, стремление к власти…
Александр стал царем в 20 лет, а перестал быть царем в возрасте Иисуса Христа.
Олег сказал северянам, платившим дань хазарам: «Я враг хазарам, а не вам…» Примерно такой же разговор был у него с радимичами.
А теперь потомки этих племен решили вдруг, будто враги им мы, рюриковичи. Абсурд и историческое невежество!
Кто он, Одинокий Моряк — добавить отзывы из «Русского пульса».
Дом-Идея! Смотри стр. 126 «Вечного Жида».
Как я заметил, что товарищ Сталин перестал курить, это он и в самом деле сумел сделать незадолго до смерти, о чем рассказал мне в личном письме читатель «Вторжения».
23 сентября 1993 годаРусская Тимоклея.
Фиванская трагедия, в которой раскаивался македонский царь всю оставшуюся жизнь. Убийство Клита и предательство в Индии — месть Александру бога Диониса.
Ответ Диогена.
Александр разбирает судьбу и положение Одинокого Моряка в этом мире.
Благородство Александра, описанное Плутархом.
К проблеме власти.
Философ Псамлон говорил в Египте Александру о том, что людьми управляет Бог, ибо руководящее начало в каждом человеке — божественного происхождения.
Каков уровень божественного в Горбачеве, Ельцине, Гайдаре, Шахрае и Шумейко?
Утром 24 сентября 1993 годаВечером 24 сентября 1993 года решил приступить к чтению сборника из серии «Неизвестный детектив», который выпустил мой сын Анатолий вкупе с тестем.
Здесь и опус Элери Куина о Джеке Потрошителе, сексуальном, по версии автора, маньяке.
Меня, честно признаться, смутил выбор сына. Нормального человека не привлекают сочинения, смакующие патологию.
Лучше бы меня издал, стервец… Я б и от гонорара в его пользу бы отказался!
Ниндзюцу — искусство незаметного проникновения в логово врага, искусство быть невидимым и крайне опасным для противника.
Возникло во времена феодальных войн в Японии. В Двадцатом веке модернизировано с учетом опыта западных специальных служб и советской разведки.
Диалектика суть слово греческое, и означает оно просто-напросто «развитие». И в этом смысле философия порядка немыслима без диалектики.
Ну какое же развитие может быть беспорядочным?
Школа матадоров — обучение приемам убивать людей.
Катакесино-дзюцу. Термин «икс» от глагола «extinguish».
«Моя борьба» Адольфа Гитлера.
Опыт конспектирования.
Увидел я эту черного переплета объемистую книгу, вытесненные золотой фольгой буквы «Mein Kampf» на книжном лотке в Трускавце. Случилось сие 17 июня 1993 года. Без колебаний выпросил у Веры пятнадцать тысяч купонов и тут же приобрел труд германского фюрера, на который бессчетно ссылался в собственных сочинениях, обильно цитировал в том же «Мясном Боре».
А в руках сочинение не держал! Сейчас же целый роман пишу, в котором действует Адольф Алоисович и как же мне от корки до корки не прочитать «Мою борьбу»?!
Гитлер нигде не говорит, что он против евреев. «Ныне я уверен, резюмирует он вторую главу книги, что действую вполне в духе творца всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело божие».
В книге «Оккультный мессия и его рейх» Валентин Пруссаков отводит идеологии еврейства целую главу, которую он назвал «Дети Дьявола».
Чем больше руководитель сам потерял веру в то, что он говорил, тем более пустой и плоской становится его аргументация и тем более неразборчив он в выборе средств.
Адольф ГитлерВесьма показательны в этом отношении прорабы перестройки. Яковлев, Горбачев и другие — олицетворение не только предательства, но и политической пошлости.
«Прессе удавалось, — пишет Гитлер, — в течение каких-нибудь недель вытащить на свет Божий никому неизвестные детали, имена, каким-то волшебством заставить широкие массы связать с этими именами невероятные надежды, создать этим именам такую популярность, которая никогда и не снилась людям действительно крупным.
Имена, которые всего какой-нибудь месяц назад еще никто и не знал или знал только понаслышке, получали громадную известность. В то же время старые испытанные деятели разных областей государственной и общественной жизни как бы совершенно умирали для общественного мнения или их засыпали таким количеством гнуснейших клевет, что имена их в кратчайший срок становились символом неслыханной низости и мошенничества».
Встретив в тексте слово «мошенничество», я в который раз вспомнил, что в переводе на украинский язык это слово звучит как «шахрайство», а «шахрай» — переводится на русский язык как мошенник. Неужели об этом не знают оппозиционные газеты? А что думают хохлы, когда имеют дело с госдеятелем, обладающим фамилией Мошенник? А кто призывал его на подобного рода деятельность, они знали?
Впрочем, в расейском театре абсурда возможно любое шахрайство.
Наши журналисты слишком воспитаны и благородны, чтобы использовать, мягко говоря, подозрительное значение фамилии, которую носит весьма подозрительный в собственных действиях вице-премьер.
Далее Адольф Алоисович с негодованием пишет:
«Надо видеть эту низкую еврейскую манеру: сразу же, как по мановению волшебной палочки начинают поливать честного человека грязью из сотен и тысяч ведер; нет той самой низкой клеветы, которая не обрушилась бы на голову ни в чем неповинной жертвы; надо ближе ознакомиться с таким методом покушения на политическую честь противника, чтобы убедиться в том, насколько опасны эти негодяи прессы.
Для этих разбойников печати нет ничего такого, чтобы не годилось бы как средство к его грязной цели».
Германский фюрер пишет так о журналистах Вены накануне Первой мировой войны. Что бы он написал о наших плюралистах из «Московских новостей», «Собеседника», «Курантов», «Литгаза», «Московского, с позволения сказать, комсомольца» и совсем уже бульварных «Скандалов», «Еще» и «Частной жизни»?
Я хотел ограничиться приведенной выше цитатой, но Адольф Алоисович так современен в собственном негодовании по поводу панельных представителей второй древнейшей профессии, что я не удержался и выписал еще один кусок, тем более, сочинение фюрера есть далеко не у всех соотечественников моих…
«Они постараются проникнуть в самые интимные семейные обстоятельства и не успокоятся до тех пор, пока в собственных гнусных поисках не найдут какой-нибудь мелочи, которую они раздуют в тысячу крат и используют для того, чтобы нанести удар несчастной жертве.
А если, несмотря на все изыскания, не найдут ни в общественной, ни в частной жизни противника ничего такого, что можно было бы использовать, тогда эти негодяи прибегнут к простой выдумке.
И они при этом твердо убеждены, что, если даже последуют тысячи опровержений, все равно кое-что останется. От простого повторения что-нибудь да прилипнет к жертве.
При этом такие мерзавцы никогда не действуют так, чтобы их мотивы было легко понять и разоблачить.
Боже упаси! Они всегда напустят на себя серьезность и «объективность». Они будут болтать о журналистской «чести», в особенности если получат возможность выступать на заседаниях съездов и конгрессов, т. е. будут иметь возможность воспользоваться теми поводами, вокруг которых эти насекомые — эти мандавошки: уточнил Станислав Гагарин — собираются в особенно большом числе.
Именно эти негодяи более чем на две трети формируют так называемое «общественное мнение». Из этой именно грязной пены потом выходит парламентская Афродита».
Так писал Адольф Гитлер в 1925 году. Я прочитал его оценку свободной прессы Геннадию и Людмиле, и родичи мои сокрушенно качали головами, приговаривая: «Один к одному про нас написано…»
