Марат Ахметов - Сталин. Разгадка Сфинкса
Климковский полагал, что физическое устранение генерала было выгодно не только его недоброжелателям-сородичам, но британцам. Так как «со смертью Сикорского англичане также получили свободу политических действий в польском вопросе»…
Во время своего нахождения в Париже Климковский отметил, что французы были не слишком гостеприимными хозяевами. Русские вели себя в более поздний период времени совершенно иначе. Французы ошибочно полагали, что «война разразилась из-за Польши», и, по меньшей мере, каждый третий не хотел сражаться. Они пребывали в подобном заблуждении вследствие недальновидной и непоследовательной политики своих руководителей.
Андре Моруа горько сожалел, что не внял в свое время настоятельным советам Черчилля «глаголом жечь» сердца соотечественникам с целью восстановления Францией былой воинской мощи. Позже, в книжке «Трагедия Франции» Моруа скажет, что непримиримая вражда двух наиболее влиятельных политиков: Даладье и Рейно, «которые несмотря на весь свой патриотизм беспрерывно боролись за власть», стали едва ли не главной причиной несчастий французов. «Вместо того, чтобы помогать друг другу и править страной сообща, они только и делали, что ссорились, а когда в дело вмешались женщины, взаимное ожесточение переросло в ненависть», отметил французский писатель.
В период, когда Франция вступила в страшнейшую из войн, доходило до абсурда. Два руководителя воюющей державы не разговаривали между собой.
Добившись полного отстранения, в конечном счете, Даладье от руководства государством, Рейно назначил своим заместителем 84-летнего маршала Пэтена, обретя тем самым в одном лице преемника и судью. Престарелый маршал, прекращая борьбу с Гитлером, очевидно, руководствовался изречением прусского монарха 18 века, но в противоположном смысле. Как известно, Фридрих Великий, получив известие о тяжелом поражении, воскликнул: «Все потеряно, кроме чести». Пэтен, в отличие от именитого пруссака, предпочел бесчестье и унижение, нанесению, возможно, непоправимых разрушений Парижу. Впрочем, возможно, он поступил правильно.
Неправда, писал Моруа, что рядовые французы пали духом еще до немецкого наступления. Народные массы верили в победу, как в 1914 году, вплоть до самого конца. На их сознание не давили, как на правительственную верхушку, многотысячные жертвы, принесенные Францией на алтарь победы в Первой мировой войне.
Цвет британской нации также немалым числом полег на французских полях, вследствие чего волны пацифизма захлестнули и Англию. Ее руководители также испытывали гнет моральной ответственности и до последнего оттягивали необходимость посылки своих подданных на фронт — сражаться насмерть с германцами.
Сталин, не понаслышке знавший войну, также испытывал подобное моральное давление, но волевым усилием отбрасывал прочь все сомнения и колебания. В ходе длительного военного противоборства он отшлифовал до блеска стиль своего руководства — КООРДИНАТОРА всех многообразных усилий страны по отражению врага.
Все попытки приписать Жукову решающую роль в германско-российской кампании исключительно неправомерны. Он был лишь первым из советских военачальников, не более того. Сталин использовал Жукова и других генералов и офицеров Ставки, преимущественно, как особый инструмент на местах. Все многочисленные бразды руководства кампании он твердо держал в руках у себя в Москве, силой абстракционного мышления представляя ситуацию и подкрепляя ее точными и достоверными сведениями своих надежных и испытанных полномочных представителей. Безусловно, исключительно благодаря личным качествам Сталина как руководителя, Россия одержала победу в столь суровой и продолжительной борьбе с нацизмом.
В первые летние кампании Красная Армия по меньшей мере дважды попадала в крайне неблагоприятное положение, неблагоприятное до такой степени, что Жуков со знанием дела выразился следующим образом: «никакое военно-политическое руководство любой другой страны не выдержало бы подобных испытаний и не нашло бы выхода». Под «военно-политическим руководством» Жуков имел в виду, кроме себя самого, в первую очередь Сталина, добивавшегося своей требовательностью порой невозможного.
Черчилль, отношение которого к кавказцу оценивается как любовь-ненависть (почитание-зависть), от своего лица и покойного Рузвельта заверял, что Сталин «обладал глубокой, лишенной всякой паники, логически осмысленной мудростью, был непревзойденным мастером находить пути выхода из самого безвыходного положения» и огромным счастьем для России было его премьерство в годину сильнейших испытаний.
Если верить Риббентропу, Гитлер высказался однажды о Сталине с большим восхищением. «Он сказал: на этом примере снова видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941— 1942 г.г., вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления… Сталин, без сомнения, — историческая личность совершенно огромного масштаба».
Очевидно, Сталин исключал категорически даже в самом крайнем случае, в самые напряженные лично для него моменты в 1941 году вариант, избранный Петэном. Вождь отлично сознавал, что в подобном случае он будет немедленно расстрелян без особого суда и следствия как презренный предатель и изменник.
Менталитет подавляющего большинства русских, способных переносить тяготы военных бедствий со стоическим терпением в корне отличался от жителей Запада, в частности французов и англичан. В России, несомненно, посчитали бы неприемлемыми действия, предпринятые англичанами в 1940 году во Франции. То есть поспешную эвакуацию с Дюнкеркского плацдарма, суть бегства, без оружия и прочего снаряжения.
Из высказываний Сталина послевоенного времени ясно, что он имел отчетливое представление о том, насколько эта война была для России жестокой и кровопролитной. Самой ужасной из всех войн, когда-либо пережитых ею в истории. Но уже 9 мая Вождь объявил: «Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь Отечества, не прошли даром и увенчались полной победой над врагом. Вековая борьба славянских народов за свое существование и свою независимость окончились победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией. Отныне над Европой будет развеваться великое знамя свободы народов и мира между народами».
В Потсдаме Сталин в присущем ему предельно мужественно стиле сказал: «Я не привык жаловаться, но должен сказать, что наше положение еще хуже. Мы потеряли несколько миллионов убитыми, нам людей не хватает. Если бы я стал жаловаться, я боюсь, что вы тут прослезились бы, до того тяжелое положение в России».
Но не были ли эти огромные жертвы и лишения, на которые обрек себя русский народ по воле Сталина чрезмерными и даже напрасными? При несомненной риторичности постановки подобного вопроса он все же требует отдельного рассмотрения.
В 1812 году, как известно, Наполеон Бонапарт во главе вооруженных сил материковой Европы вторгся в Россию. Какие военно-политические цели он преследовал при этом, не совсем ясно. Разрушать самодержавный режим корсиканец не намеревался, равно, как и освобождать русских крестьян от оков крепостничества. Нельзя же считать серьезным намерение Наполеона побить русскую армию на ее территории. Наказав тем самым Россию за несоблюдение континентальной блокады и заставив идти в фарватере политики Франции. Так же, как младший партнер идет за старшим. А затем укротить извечного соперника — Британию. Хотя другого логического объяснения не имеется.
Но в таком случае в качестве политика и дипломата, то есть деятеля истинно государственного, Наполеон показал себя весьма слабым. Адольф Гитлер, которого многие историки сравнивают с императором французов, а Мазер вообще оценил много выше Наполеона, безусловно, постарался максимально учесть негативный опыт последнего. Его цели относительно бонапартовских были более конкретными и отсюда грозили большими последствиями не только для России, но и для всего мирового сообщества.
Русских Гитлер собирался не просто поставить на колени и унизить (чем Наполеон, в крайнем случае, удовлетворился бы). Фюрер собирался уничтожить державную мощь России в корне, истребив и изморив голодом часть населения, а другую часть превратив в неких гастарбайтеров, сиречь рабов.
На совещании 16 июля 41 года он изложил следующие взгляды на будущее оккупированных восточных территорий: «Хотя немецкие цели и методы следует скрывать от остального мира, мы будем предпринимать и, во всяком случае, мы можем предпринимать все необходимые меры — расстрелы, выселения и тому подобное. Порядок действий таков: первое — захватить, второе — править, третье -эксплуатировать».
