Евгений Сартинов - Последняя Империя
— Да, кое в чем митингующие были правы. Я согласен, что цензуру в стране можно уже отменить. Именно этому будет посвящено завтрашнее заседание Временного Военного Совета.
Конечно, сам Андрей никогда бы не решился произнести подобные слова, не посоветовавшись с Сизовым. Но на следующий день в России действительно отменили цензуру и разрешили проведение митингов и демонстраций, но только при соответствующей регистрации и под надзором властей. Студенты бурно отметили свою победу массовым митингом перед зданием МГУ на Ленинских горах. Правда, после этого в течение трех месяцев по всем институтам были потихоньку арестованы сорок человек, организовавших первомайский митинг. Но естественное возмущение их товарищей было сведено на нет усилиями провокаторов, внедренных Жданом в исполком Конфедерации российских студентов.
Власти признали гибель на Красной площади двух студентов и ранение еще сорока трех, но причиной этого назвали образовавшуюся при драке давку.
ЭПИЗОД 58
— Рота, подъем!
Голос дневального прозвучал, как всегда, не вовремя, Вовка Фомичев видел во сне здоровущий хот-дог, громадную булку, почти батон, и торчащую из белого, ноздреватого разреза толстую, хорошо прожаренную сардельку, а сверху кроваво красную, бархатистую струю кетчупа, медленно оседающую на коричневую, дымящуюся шкуру сардельки.
— Подъем, рота! — снова взвизгнул тонким дискантом дневальный, и вслед за растаявшей в небытие сарделькой пришло ощущение досады, что это был только сон.
"Семин орет, — подумал Вовка. — Только у него такой противный голос. Запустить, что ли, в него подушкой?".
Но когда Фомичев поднял голову и открыл глаза, кто-то опередил его и в сторону уходившего на свой пост щуплого невысокого пацана в больших очках уже полетела тощая подушка, попавшая по затылку дневального. У того от удара очки слетели на пол, и вся казарма грохнула единым дружным хохотом. Пробуждение теперь не казалось уже такой досадной неприятностью.
Спрыгнув вниз, Владимир оделся, быстро и ловко заправил кровать. Через пятнадцать минут он уже стоял в строю вместе с сотней таких же как он подростков тринадцати-четырнадцати лет. Они болтали, смеялись, толкали друг друга, но только до той поры, пока дежурный не рявкнул ломающимся баском традиционное:
— Рота, смирно!
По коридору училища медленно двигались трое: невысокий, полноватый седой капитан с черной перчаткой протеза на левой руке, а за ним два длинных, худых прапорщика. У капитана фамилия была Даев, руку он потерял в Чечне, два его спутника носили созвучные фамилии: Симонов и Пимонов. В прошлую неделю кадеты проходили по астрономии Марс, и когда Юрий Иванович сказал, что рядом с планетой двигаются два спутника, Фобос и Деймос, на самом деле переводимые как "Страх и «Ужас», сидевший рядом хохмач Карпов шепнул на ухо Фомичеву:
— Это как Симон и Пимон вокруг нашего Колобка.
Шутка удалась, тем более что прапорщиков в роте боялись гораздо больше, чем самого капитана.
Тем временем дежурный рапортовал:
— Товарищ капитан, третья рота Рязанского кадетского корпуса имени фельдмаршала Голенищева-Кутузова в количестве ста трех человек построена. Отсутствует кадет Морозов.
"Ба, неужели опять Мороз деру дал?!" — удивился Вовка. Пока проводили поименную проверку, он думал об этом парне, из-за чего чуть было не прозевал свою фамилию. Слава богу, вовремя очнулся и рявкнул традиционное: "Я!"
Про Морозова Владимир думал и позже, когда они шли в столовую.
Странный он парень, этот Мороз. Что ему еще надо — кормят, поят, одевают! Каждую субботу на стрельбах, прошлый раз возили на танкодром, дали каждому прокатиться внутри грохочущего, пропахшего соляркой и маслом чудовища. Несколько орудийных залпов дополнили восхищение пацанов. Почти все сразу решили по окончании курса подать рапорт на зачисление в роту со специализацией танкист-механик. Правда, человек десять бредили авиацией, трое давно и осознанно добивались перевода в Нахимовское училище — так было велико их желание связать свою судьбу с морем. И только Морозов выбивался из общей колеи.
А ведь был он, как и все, из беспризорников, которых пять лет назад отловили в столичных подвалах, чердаках, на вокзалах. Поначалу они бунтовали, пытались бежать, рвали и жгли не по размеру длинные гимнастерки и галифе, оставшиеся в наследство еще от Советского Союза. Но тотальный невод под названием "Операция «Кадет» беспощадно продолжал отлавливать беспризорных подростков по всей стране. Шло сличение фотоснимков и отпечатков пальцев, потом беглецов быстро возвращали в приписанное им место назначения.
Сотни военных заведений открывались в самых разных уголках страны, от Сахалина до Калининграда. Постепенно волна побегов пошла на убыль: хорошая кормежка, новенькая щеголеватая форма — камуфляж, черный берет и высокие армейские полуботинки — многих смирили со строгой армейской жизнью. Сознание подростков менялось. Их учили, кормили, они имели ясную перспективу на будущую жизнь. Из кадетского корпуса их выпускали прямиком в армию, причем каждому автоматически присваивалось звание младшего сержанта. Те, кто больше преуспел в рвении и армейских дисциплинах, могли получить сразу и сержанта. По истечении года службы в армии бывшие кадеты могли подать прошение на зачисление в школу прапорщиков. Бывшие беспризорники, как правило, отлично подготовленные, проходили ускоренный курс и уже через три месяца возвращались в свою часть со звездочками прапорщиков на погонах.
А отличники сразу после окончания кадетского корпуса могли подать рапорт на поступление в высшее военное училище. Отбор здесь был жесткий: тех, кто изъявлял такое желание, гоняли по особой программе и по тактике, и по школьным дисциплинам, и по физподготовке. Обычно после такой школы девяносто шесть процентов кадетов с блеском проходили экзамены, беспощадно выбивая из конкурса соперников, пришедших с «гражданки». Подобную карьеру наметил себе и Вовка Фомичев. Вот почему он не мог понять Витьку Морозова. На памяти Фомичева это был уже седьмой побег Мороза, или, как звал его капитан Даев, "Отморозка".
А внешне никто не мог сказать, что этот парень — "стыд и позор третьей роты". Учился Виктор хорошо, был подтянут, весел, лучше всех печатал строевой шаг, да и внешне выделялся из кадетов рано созревшей мужской красотой: высокий, узкий в талии, но широкоплечий, с томными темно-карими глазами, правильным носом и густыми черными бровями. На припухлых губах его всегда играла улыбка, а в запасе имелся свежий анекдот, причем Фомичев был готов поклясться, что Витька выдумывает их сам.
В отличие от сверстников Мороза уже не мучили юношеские угри, и, возвращаясь после побегов, он со смехом рассказывал о своих подвигах на сексуальном поле боя. По его словам, никто не мог устоять перед его чарами, особенно одинокие базарные торговки тридцати и более лет. До поры его слова воспринимались как нечто фантастическое — байки и есть байки. Но как-то через неделю после очередного побега Виктора в кадетский корпус нагрянула симпатичная женщина лет сорока, требовавшая свидания с Морозовым. На все вопросы начальства она отвечала, что является кадету двоюродной сестрой, притащила целый мешок жратвы, мгновенно уничтоженный кадетами, и выбила для Витьки самое настоящее увольнение. С него Мороз вернулся довольный как кот и под хмельком, за что был лишен всех отпусков на полгода вперед.
В ту же ночь Витька слинял из корпуса и был обнаружен через неделю как раз по адресу той самой мнимой сестры, причем повязан был поисковой группой тепленьким в ее кровати.
После этого случая скандальная слава Мороза пошла на взлет. Вот это и бесило ротное начальство. Бесшабашная вольница Мороза в глазах ребят выгодно отличалась от размеренной, скучной кадетской жизни. Кроме того, из-за побегов Витьки рота никак не могла взять первое место по училищу, хотя по всем остальным показателям законно претендовала на него.
День шел по заранее определенному порядку. Строевая подготовка сменилась тактической, и после пятикилометрового марш-броска в каске и с автоматом за плечами ужин и сон казались самой высокой наградой. За тяготами учебы все потихоньку начали забывать о беглеце, и потому, когда на уроке геометрии по партам прошелестело: "Мороза привезли", все, соскочив с места, кинулись к окнам.
На плацу действительно два солдата срочной службы вели Морозова. В этот раз он выглядел как никогда странно: джинсы в обтяжку, узкая черная рубашка с заклепками, длинные, до плеч, волосы и реденькая, юношеская бородка.
— Прямо поп! — засмеялся кто-то из кадетов.
— Ну-ка сядьте сейчас же на место! — взвизгнула учительница математики по кличке Ежжа.
Ее прозвище произошло сразу от двух слов: еж и уж. Геометричка была длинная, худая, но волосы на ее голове торчали густым ежиком. Фомичев помнил, что кличку ей в свое время присвоил как раз Морозов. Он почти всем давал клички, и они часто приживались. Того же Фомичева он прозвал Фомой, а командира корпуса за хриплый голос Контрабасом.
