Василий Звягинцев - Вихри Валгаллы
— Ну а я что говорил? — словно сожалея, развел руками Воронцов. — Кормовой плутонг — залп!
Новикову никогда раньше не приходилось слышать, как стреляют корабельные пушки большого калибра. Впечатление куда более сильное, чем от танковой стомиллиметровки. Хотя и там в ушах долго стоит мучительный звон. Десятидюймовки шарахнули так, что Андрей присел и, ошеломленный, долго мотал головой, в пустой след глотая открытым ртом воздух, тошнотворно и остро завонявший сгоревшим кордитом.
Мостик под ногами дернулся. Воронцов вскинул к глазам бинокль. Первый фонтан взметнулся выше мачт эсминца и обрушился на его палубу тоннами бурлящей воды, а второй снаряд лег точно между трубами. Идущий полным ходом корабль дернулся и вроде бы даже подпрыгнул на мгновение над волной, хотя по идее должен был, наоборот, просесть от удара.
Очевидно, снаряд перебил штуртросы или заклинил руль, потому что эсминец вдруг понесло на циркуляцию. Из лопнувшей палубы хлестали струи белого пара. Быстро теряя ход, он стал лагом к волне, начал заметно крениться.
— Видал? Ювелирная работа. А я специально болванкой стрелял. Так что ничего страшного. Турбина, наверное, вдребезги да дырка в борту или днище. Как говорят доктора: жить будет. Если у них аварийный дивизион знает, что делать. Пробить водяную тревогу, задраить переборки, пластырь завести… — Он говорил, спокойно, специально для Андрея.
— А убитых сколько? — спросил для чего-то Новиков.
— Это как повезет. Бывает, что и ни одного. Наоборот тоже бывает. А если бы они нам сейчас в рубку залепили? Нам их сотки вот так вот хватило бы… — Воронцов чиркнул себя большим пальцем по горлу. И тут же воскликнул удивленно: — Ты погляди, второй-то что делает! Крутой, мать его!..
Второй эсминец, вместо того чтобы правильно среагировать на намек, выйти из боя и заняться оказанием помощи терпящему бедствие флагману, отказавшись от явно опасной агрессии, то ли сдуру, то ли в припадке оскорбленного британского достоинства дал своим машинам полный форсаж и рванулся в отчаянную торпедную атаку. Иначе расценить его намерения кое-что понимающий в военно-морских делах Воронцов не мог.
Набрав выходящую даже за пределы проектной скорость, узлов тридцать пять, не меньше, бритвенно узкий миноносец, подняв выше полубака пенный бурун, стал догонять «Валгаллу». В двадцать раз превосходящий его водоизмещением пароход так резко разгоняться не умел. Расстояние между ними начало опасно сокращаться.
Отчетливо было видно, как разворачиваются на своих вертлюгах трехтрубные торпедные аппараты.
Вдобавок «Виттори» (как он назывался на самом деле, Воронцов не знал, видел только белые цифры «15» посередине борта) открыл беглый огонь из обеих своих баковых пушек.
На верхней кромке первой трубы «Валгаллы» возникла дыра с рваными краями. Еще один снаряд с журчанием прошел над кормой.
— Этак он в натуре может нам парой торпед засветить… Ну, я тоже не Христос! — Даже сейчас Дмитрий не удержался от обычного флотского трепа. У них в дивизионе траления острить в моменты опасности считалось хорошим тоном. Изящно выходило или нет — второй вопрос.
— Залп!
Двухсоткилограммовая болванка, летящая со скоростью восемьсот метров в секунду (энергию удара желающие могут посчитать сами), вонзилась в форштевень эсминца прямо под гюйсштоком. Такого эффекта от попадания не ожидали ни Воронцов с Новиковым, ни тем более мичман Белли, жадно следящий за перипетиями первого в его жизни боя.
Прочная сталь палубы мгновенно собралась в гармошку, плюща между складками орудийные площадки вместе с расчетами, многотонный комок мятого металла накрыл мостик и боевую рубку. Полетела в сторону опутанная вантами мачта, повалилась набок дымовая труба.
Полубак эсминца раскрылся, как сардиночная продолговатая банка, вывернув наружу начинку офицерских кают. Впрочем, наблюдать эту жуткую в своей театральности картину пришлось не больше двух-трех секунд. Второй снаряд двухорудийного залпа ударил в борт ниже ватерлинии, очевидно, достал до киля, и перенапряженный корпус корабля не выдержал. Обшивка лопнула точно по мидельшпангоуту. Эсминец стал складываться пополам, словно перочинный нож. Набежавшая волна довершила дело. Исковерканный полубак, мелькнув суриком днища, ушел под воду почти мгновенно, а кормовая часть корпуса попыталась задержаться на поверхности и могла бы остаться на плаву, как это не раз случалось с кораблями, подрывавшимися на минах. Несколько черноморских и балтийских эсминцев и крейсеров в Отечественную войну теряли нос или корму и не только сохраняли плавучесть, но добирались до родных портов и вновь вступали в строй после ремонта.
Но английские моряки были настолько самонадеянны или отвыкли за два мирных года от настоящей службы, что пошли в бой с незадраенными водонепроницаемыми дверями в переборках. И море тут же захлестнуло раскаленные бешеным пламенем форсунок котлы.
Взрыв был такой, будто сдетонировали все шесть приготовленных к выстрелу торпед.
Через минуту на бурлящей поверхности остались только обломки рангоута, шлюпок и пробковые матросские койки. Живых же людей на месте гибели миноносца не осталось. Ни одного человека.
Точно так же в четырнадцатом году, раньше, чем успел опасть полукилометровый столб воды, дыма и пара, исчез в балтийской глубине русский крейсер «Паллада» с экипажем в восемьсот офицеров и матросов.
— Боевым постам — дробь! — скомандовал Воронцов. — Вернуть стволы в диаметральную плоскость. Пробанить орудия.
Не снижая хода, «Валгалла» продолжила свой путь по маршруту, слегка уклоняясь к весту, чтобы четко выйти на створ херсонесского маяка.
На экране и в бинокли было видно, как последний уцелевший эсминец, переложив руль, пошел к месту гибели своего «систер-шипа» и бессильно болтающемуся лагом к волне, окутанному облаком пара из разбитых машин флагману.
Мичман Белли хлопал глазами в полном обалдении от этой блистательной виктории. Душу его переполнял восторг, который только из-за воспитания и присутствия рядом неизмеримо старших по возрасту и положению особ не мог вылиться наружу наиболее естественным образом.
Это надо же, как повезло! В первом его офицерском выходе в море, да еще на обыкновенном, пусть и очень большом, коммерческом пароходе оказаться участником такого сражения! Кто бы поверил — четыре выстрела, и один новейший британский эсминец утоплен, второй поврежден почти безнадежно! Нет, годы позора позади, возвращаются славные времена российского флота! Не зря он верил в свою судьбу. Прадед, капитан-лейтенант Белли, взявший со своим десантным отрядом в 1799 году Неаполь и получивший за это от императора Павла I орден Андрея Первозванного, по статуту положенный только генералам и коронованным особам, может быть им доволен.
В историю вошли слова императора, сказанные при возложении на скромные обер-офицерские эполеты голубой орденской ленты: «Капитан-лейтенат Белли, ты меня удивил, так вот и я тебя удивлю!» Вот и он сам, получив за участие в спасении Колчака орден, недостижимую мечту многих и многих, наверняка может теперь рассчитывать еще и на «Владимира» или хоть «Станислава», а с ним и на третью, лейтенантскую звездочку…
Воронцов словно бы прочитал мысли мичмана. Да и труда в том особого не было.
— Вот так вот, мичманец! — хлопнул он его тяжелой ладонью по погону. — А то ли еще будет…
Новиков же, отойдя к крылу мостика, закурил, испытывая странное ощущение, что все это уже было точно так или почти так, как только что случилось, хотя и знал абсолютно точно, что впервые в жизни участвовал в морском сражении. Тогда откуда же это яркое воспоминание — вспененная кильватерными струями вода, грохот орудийных выстрелов, свист снарядных осколков, уходящие под воду корабли? Из бредового видения, явленного ему внутри Гиперсети?
Одновременно Андрея мучила совсем другая, совершенно практическая забота — а что, если английский адмирал, напуганный или хотя бы насторожившийся от такого капитального разгрома, не рискнет продолжать столь удачно завязавшийся конфликт и потребует от своего начальства решить дело миром? Это сломает весь тщательно спланированный и подготовленный план летней кампании…
…Но сомневался Новиков зря. Во-первых, адмирал Сеймур не принадлежал к типу людей, склонных делать здравые выводы из критических ситуаций. Встречая сопротивление своим планам и действиям, он приходил в сильнейшее раздражение и начинал ломиться к цели с утроенной энергией.
Такие люди составили славу Британии в восемнадцатом-девятнадцатом веках, и они же привели ее к историческому краху в веке двадцатом, когда соотношение сил в мире перестало соответствовать пропорции между уровнем имперских притязаний и реальными возможностями.
