Учитель. Назад в СССР (СИ) - Буров Дмитрий

— Что такое? — всполошилась Зиночка. — Вам плохо, Егор Александрович?

— Мне хорошо, — торопливо заверил я. — Как Иван Лукич?

— Пульс в норме, просто обморок, — ответила фельдшерица.

— И долго он так… лежать будет? — уточнил у девушки.

— Ну-у… — уклончиво протянула Зинаида. — По-разному бывает. Нашатырь надо, — решительно произнесла Зина. — Да где его тут взять?

Мы невольно оглядели пустые стены комнаты. Из мебели в помещении находился один цветочный горшок с землёй, но без цветка, выгоревшие занавески и табурет, сиротливо стоящий в углу. На него чья-то заботливая рука уложила постельное бельё. Видимо, для нового учителя, то есть для меня. Только на что новый жилец будет его стелить, никто от чего-то не подумал.

— Может, по морде его того-самого? — выдвинула предложение Степанида.

— Ты чего, Стёпка, — Митрич изумился до такой степени, что едва не выронил изо рта папироску. — Всё ж таки председатель! Не абы кто! Тут понимать надо! — для пущей важности дядь Вася задрал вверх указательный палец, пожелтевший от табака. — Не, тут с лекарской точки зрения надобно подходить. Медицина, что скажешь? — обратился к Зине.

— Да что тут говорить! — всплеснула руками Зинаида. — Нашатырь надо! Или скорую вызывать.

— Скорую вызывать резону нет, — скривился Митрич.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Да пока доедет, председатель окочурится, — доверительно пояснил мужичок.

— Дурак, ну, как есть дурак, — покачала головой бабка Степанида, аккуратно вытерла кончиком белого платка уголки губ, сурово сдвинула брови и приказала. — А ну-ка, Михална, хватит мямлить. Сынок, — обратилась ко мне. — Глянь-кось на кухне в ведёрке, вода стоит, али нет?

Два шага, и я уже в так называемой кухне. Оглядел нехитрые пожитки и обнаружил эмалированное ведро на печке. В нём действительно оказалась вода, и даже ковшик свисал с железного бока. Набрав немного, вернулся к честной компании.

— И зачем тебе вода? — проворчал Митрич. — Чай, не ведьма деревенская, заговоров не знаешь.

— Тьфу на тебя, дурак старый! У-у-у, так бы и дала в лоб!

Степанида закатила глаза, приняла из моих рук ковшик, набрала в рот воды. Щёки у старушки раздулись, я едва сдержался, чтобы не улыбнуться. До того боевая бабулька стала поводить на хомяка. Боевой такой худощавый хомяк.

Недолго думая, старушка подскочила к неподвижному председателю и фыркнула водой прямо ему в лицо.

— Степанида Фёдоровна! — ахнула фельдшерица.

— Ай, молодца! — задорно выкрикнул Митрич. — Ну, Степанида, ну огонь-баба!

— Тьфу на тебя, конь плешивый, — вернула комплимент бабулька.

— Пампушечка моя, дождик пошёл, бельё занести бы… — забормотал Иван Лукич, утёрся ладонью и попытался перевернуться на бок.

— Это он кого пампушечкой обозвал? — оживлённо воскликнула Степанида. — Люську свою, что ли?

— Так она ж вобла воблой, — поддержала Зиночка.

— Корма у неё что надо, да и спереди порядок, — хохотнул Митрич.

— Корма? Что корма? Помокли? Сгорели?

Иван Лукич подскочил в гробу, как подорванный. Попытался подняться, но у него не получилось. Председатель с размаху завалился на спину и замер, таращась в потолок.

— Что со мной, Люсенька? — простонал Звениконь голосом смертельно больного человека. — Что-то нехорошо мне, голова кружится и общее недомогание…

— Какая я тебе Люсенька? — передразнила Степанида. — Глаза разуй-то! Да и не дома ты!

— Степанида Фёдоровна? — слабо удивился Иван Лукич. — Вы как здесь? А я где? — заволновался председатель, приподнялся в гробу и тут сообразил, где он лежит.

Со щёк мужчины, только что пышущих деревенским здоровьем, опять стекли все краски.

— За что? — проблеял Звениконь.

— Хватит ныть! — рявкнула Степанида. — Пришёл в себя? Вылазь! Не для тебя гроб готовила. Ишь, разлёгся в грязной обуви! А мне стирай потом! Вона, и кружавчики помял, ирод. А ну, вылазь! Кому говорю!

Старушка смотрела на очнувшегося односельчанина, сурово поджав губы.

— Гроб? Какой гроб?

Председатель растерянно глянул на нас, потом опустил глаза вниз, обнаружил себя, сидящим в домовине, и букетик цветов, скатившийся ему в ноги. Подпрыгнул на месте, плюхнулся обратно, неудачно завалился на бок. Деревянный ящик перевернулся и под ругань Степаниды перевернулся.

Председателя накрыло кружевным покрывалом и домовиной. Я шагнул к мужику, подхватил гробовину за край, приподнял и поставил на пол. Тихо подвывая, то и дело поминая какую-то мать, Иван Лукич распластался на полу в позе большого неуклюжего жука, шевеля руками и ногами. Чуть погодя председатель поднялся на четвереньки, затем с моей помощью принял вертикальное положение.

— Ты какого чёрта, дура старая, в гроб залезла? — без перехода, моментально озверев, заорал Звениконь на Степаниду.

— Ты кого дурой старой назвал, Лукич? — взбеленился Митрич, подскакивая к председателю. — А ну, извинися перед женсчиной! — потрясая кулаком, завопил дядь Вася.

— А ну, цыц, петухи ощипанные! — командным голосом рявкнула бабулька божий одуванчик. — Раскукарекалися!

Да так рявкнула, что я не зааплодировал от восторга. Воплем примерно такой же мощи будил нас старший сержант Рыбалко, когда я служил в армии. Сколько лет прошло, а до сих пор помню, как вскакивал с койки, не продрав глаза, на чистом автомате. Просыпался уже на бегу, по дороге к умывальнику.

— Учётчица! — гордо приосанившись, крякнул Митрич, подкрутив несуществующий ус.

— Фёдоровна! — раненым зайцем заверещал Иван Лукич, тут же сменив тональность. — Ты с какого ляду в домовину полезла, а?

— Так примерить, — внезапно засмущалась старушка, вмиг растеряв весь боевой пыл.

— Чего? — в три голоса завопили председатель, фельдшерица и дядь Вася.

Я тихо давился смехом, наблюдая за бесплатным цирком из первого ряда, так сказать. Отошёл к окну, облокотился на стенку и не отсвечивал. Присесть на подоконник не рискнул, не дай бог, обвалится.

— Чего ты сделала? — в абсолютной тишине переспросил Иван Лукич.

— Примерить решила, — огрызнулась Степанида.

— Да с какого рожна, Степанида Фёдоровна? — устало вздохнула Зинаида.

Бабулька зыркнула на неё, недовольно поджала губы, но потом всё-таки поведала нам свою душещипательную историю.

— Иак, а что? — начала она. — Я у тебя на приёме надысь была?

— Была, — подтвердила фельдшерица.

— Вот! — бабка обвела нас взглядом победителя.

— И что? — встрял Митрич.

— А то, старый пень! Михална мне сердце-то послушала, и говорил: хикардия у меня. Вот! — Степанида гордо выпрямилась. — Так и помереть, говорит, недолго. Нервничать нельзя, отдыхать больше, — перечисляла старушка, старательно загибая пальцы. — А когда тут отдыхать? То уборка, то засолка, то огород! Помочь ить некому! У всех свои дела! Где тут матери дела поделать? — распалялась бабулька. — На работе суета, дома полно людей.

— Да тише ты, угомонись, — поморщился председатель.

Митрич стоял и восхищённо таращился на раскрасневшуюся Степаниду. На лице его застыла блаженная улыбка, дядь Вася явно вернулся мыслями в свою молодость. В ту саму пору, когда сцепились из-за него Стёпка и покойная Таисия.

— Степанида Фёдоровна, я ж вам капельки прописала, — встряла Зинаида. — Вы их пьёте?

— Пью, всё, как велено, утром и вечером, — кивнула бабушка.

— Да ты ещё нас переживёшь Стёпушка. Какие твои годы! — ухнул Митрич.

— Тебя так точно, конь плешивый, — хмыкнула подруга дней его суровых.

— Ну, хорошо, — повысив голос, снова заговорил Иван Лукич. — Решила ты, Степанида, гроб примерить. Тьфу ты, и ведь взрослая баба… женщина! А ума… — Звениконь махнул рукой и продолжил. — Домовину ты откуда взяла?

— Так я Рыжего попросила, он и притащил, — с готовностью объяснила старушка.

— Пьёт? — печально вздохнул Митрич.

— Пьёт, — кивнула баба Стёпа.

— Но почему сюда-то? У тебя что, своего дома нет? Тащи к себе и выставляй во дворе. Там и примеряй сколько влезет! — рявкнул председатель, не выдержав накала страстей.