Товарищ "Чума" 2 (СИ) - "lanpirot"

Точнее рассмотреть не удалось, но они мгновенно оплели забившегося в путах злыдня по рукам и ногам. Моя ручная нечисть панически забилась и жалобно заверещала, словно попавший в силки заяц. Но освободиться у него не получилось, от слова совсем.

Он даже попытался стать нематериальным — рассыпаться туманом, но и этот фокус не прошел. Тот, кто его пленил, пустил по «жилам» вьющихся растений какие-то «энергетические» потоки. Я их прекрасно улавливал, как, впрочем, и сам Лихорук. К тому же, удерживающих злыдня растений с каждым мгновением становилось всё больше и больше — какие-то мелкие вьюнки, травки и прочая зелень уже оплели трепыхающегося Лихорука до самого пояса. И продолжали ползти выше и выше.

Наконец, когда свободным у злыдня осталась только его несоразмерно большая голова, он перестал отчаянно дергаться, а продолжал неподвижно стоять, ожидая своей дальнейшей участи, испуганно подрагивая своим костлявым телом.

«Х-хос-сяин! — неожиданно вспомнил он про меня. — С-саклинаю, с-спаси! — истово взмолился он. — Ф-феш-шно тебе с-слуш-шить буду! С-спас-си! Прош-шу! Х-хо-с-сяин…» — И его униженная просьба превратилась в настоящий тоскливый вой.

[1] Психотро́нное ору́жие — вымышленное оружие, которое с помощью «биологической энергии» воздействует на мозг, что может вызвать физический дискомфорт, психическое расстройство или смерть.

[2] Дуалистические мифы — мифы, описывающие мироздание как единство противоположных явлений и символов. Представляют собой мифологические представления, основанные на противопоставлении двух рядов мифологических символов, считающихся полезными или вредными для племени, народа, религиозной или иной группы.

Дуалистические мифы последовательно воспроизводят универсальные двоичные классификации, основанные на соответствии биологических (мужское и женское), социальных (дуальная организация общества) и психологических характеристик мифологизированным оппозициям верха и низа, света и тьмы, правого и левого, солнца и луны, космоса и хаоса, чет — нечет и др., вплоть до этического противопоставления добра и зла.

Глава 5

Неожиданно «лианы» натянулись, растягивая руки и ноги злыдня в разные стороны. Его тело оторвалось от земли и зависло в позе Витрувианского человека[1] Леонардо да Винчи. Я слышал, как трещат от натуги его сухожилия, а сам Лихорук кряхтит и поскуливает от боли, которую я, благодаря нашей связи тоже чувствовал. Пусть и весьма-весьма ослабленно.

И какой-такой «хрен с горы» решил обидеть мою верную нечисть? Пусть Лихорук еще тот утырок и натуральный упырь, но это мой утырок! И обижать моего утырка никто не вправе, кроме меня самого. А я такого разрешения не давал! Ему еще благодарность за уничтожение роты ягдов надо выдать, с занесением, так сказать. А тут вместо заслуженных почестей — вона чё началось!

Не знаю, смогу ли я ему чем-нибудь помочь, находясь довольно далеко от места событий, но то, что я его не брошу в беде — сто пудов. Когда-нибудь, лет через сто, возможно, наши пути дорожки разбегутся, и мы, станем самыми заклятыми врагами. И тогда я его убью.

Но, во-первых, это случится не завтра, и даже не после завтра. А за этот, довольно долгий срок, я постараюсь его выдрессировать, и тогда мне не придётся его убивать. Железная логика! Логика — это вообще мой конёк! Постой, а чего он там про вечность талдычил? Так это и убивать его тогда не придётся… Так, стоп, его там сейчас какая-то тварь кошмарит, а я тут гипотетическим размышлениям предаюсь?

Я выскочил из летней кухни, и понесся со всех ног на помощь Горбатому. Пока он в моей команде, я его в обиду не дам! Каким бы гребаным утырком он не был! К тому же, он только-только встал на путь перевоспитания, и кое-какие «странности» ему пока простительны.

Короче, к черту все эти рефлексии, я ведь не какой-то рафинированный интеллигент, я — воин, я — боец, я — колдун-ведьмак, в конце концов! Только что же это за тварь, и как с ней бороться? Ладно, как там говорил Наполеон Бонапарт? On s’engage et puis… on voit! Вот так и поступим!

[Фраза, приписываемая Наполеону: «Начнем, а там посмотрим», или часто цитируемый вольный перевод: «Нужно сперва ввязаться в бой, а там видно будет» (фр.)]

Картинку с места событий, продолжающую транслироваться мне через единственный глаз злыдня, я отключать не стал. Хотя бежать по лесу, когда у тебя двоится в глазах, то еще удовольствие. Несколько раз я чуть не навернулся, не заметив торчащие из земли корни деревьев. Пару-тройку раз мне едва не выбило глаза торчащими веками и сучьями.

Но я, как те пресловутые Чип и Дейл, спешил на помощь, не обращал внимания на мелкие, но досадные неприятности. Я разодрал лицо до крови, решив срезать дорогу через какой-то колючий кустарник, порвал штаны в паре мест и превратил пиджак, экспроприированный у убитого мною полицая в натуральную ветошь.

Пока я бежал, спотыкаясь и падая, я не переставал следить за ситуацией. Ведь именно сейчас, по идее, и должен появиться «из тени» то самый фокусник. И фокусы у него — не чета моим. Его растительное шоу меня весьма «позабавило». Что же там еще за колдун такой выискался? Друид недоделанный, понимаешь!

Когда злыдень оказался растянут и надежно зафиксирован, бешеный ветер, ломающий тонкие ветки и срывающий листья с деревьев, так же неожиданно стих, как и начался. Низколетящие облака развеялись, а на полянку перед распятым Лихоруком выступил совершенно не страшный старичок-боровичок.

Выглядел он как обычный деревенский дедок-пенсионер, каких пруд-пруди в любом колхозе. Из тех, что даже летом не снимают основательно проношенный до дыр овчинный полушубок, либо фуфайку.

Лесной старичок, впрочем, фуфайки не имел, но был облачен в душегрейку-безрукавку из волчьей шкуры мехом наружу. Из-под душегрейки выглядывала грубая «домотканая» рубаха, относительно белого цвета, но с какой-то невнятной зеленцой. Полы длинной рубахи спускались чуть ниже колен старика, оставляя на виду растоптанные кожаные сапоги, размером бы подошедшие человеку куда большей комплекции.

Дедок был седым, как лунь, и заросший густой и длинной — чуть ниже пояса, слегка неопрятной бородой из которой торчал набившийся в неё лесной мусор — веточки, листочки и сухая трава. Но вместе с тем, смотрелась эта растительность весьма неплохо и придавала старику солидности.

Его лицо было изрезанное глубокими морщинами, и напоминало испещрённую трещинами кору столетнего дерева, а из-под раскидистых кустистых бровей, которым бы позавидовал и сам Лёня Брежнев, сверкали изумрудным огнём «глубокие» и проницательные глаза. Причем, один глаз был намного больше второго, да еще и постоянно прищуренного.

И только глядя в эту пронзительную зелень радужки, искрящейся неведомыми сполохами света, становилось понятно, что перед тобой не заплутавший в лесу путник, грибник или шишкарь, а вообще даже не человек. Из глубины разнокалиберных глаз на тебя взирала сама вечность. Но я, как-то, и не задумывался над этим, мне бы пока просто добежать.

Старик, постояв немного на месте, неспешно зашагал к злыдню, опираясь на кривую длинную клюку, из которой торчали молодые побеги и зеленые листочки. Не доходя пару шагов до моего зубастика, старик остановился и пару минут молча разглядывал «стреноженную» нечисть, задумчиво оглаживая свою седую бороду.

Мне это было как раз на руку, поскольку до места прошедшего (а возможно и будущего) боевого столкновения оставалось всего-ничего — преодолеть молодой перелесок, забраться на отлогий, но протяженный холм, а затем спуститься вниз.

«Держись, Горбатый! — послал я ободряющее сообщение злыдню. — Уже рядом — скоро буду! Делай, что хочешь, но чтобы дождался меня живым!»

«Быс-с-стрее, хос-с-сяин! Еще немного и ф-ф-с-с-сё для меня мош-ш-шет плох-х-хо конш-шитс-с-ся! Совсем плохо…» — жалостливым заканючил Лихорук.