Конторщица 5 (СИ) - Фонд А.

— Ну да… — начала отвечать я, но закончить фразу не успела — Горшков захлопнул дверь прямо перед моим носом.

Я аж отшатнулась от неожиданности, больно стукнувшись локтем об стену, аж ток по руке пошел.

Нет, ну я, конечно, ожидала всякого, а увидев Валеру, вообще всякого, вплоть до прыжков на меня с ножом и криками «Зарежу, убью, ненавижу!». Но вот так вот тупо — просто взял и захлопнул дверь перед носом — я даже не знаю, как это всё и прокомментировать. И вот что мне теперь делать? Долбиться в двери? Лезть в окно? Караулить бывших родственников у подъезда, ведь рано или поздно продукты у них закончатся, и они вынуждены будут выйти на улицу.

Я растерянно оглянулась, немного подумала и нажала на звонок.

Потом еще.

И еще…

И опять еще…

В общем, я мучила звонок до тех пор, пока в модной по этим временам мелодии (птичья трель) не начали проявляться обречённые хрипло-лающие нотки. То ли программу заглючило, то ли контакты я прожгла.

— Что тут происходит? — раздался возмущённый голос снизу.

Я оглянулась — по лестнице поднималась ещё одна лидочкина эксродственница, Элеонора Рудольфовна, к которой, в принципе, я и пришла. Хоть свекровушка изрядно запыхалась, таща тяжелые авоськи вверх, но в принципе выглядела довольно неплохо и даже не растратила остатки былой красоты: всё такая же лоснящаяся, с масляными глазками-буравчиками и настороженно-возмущённым взглядом на весь мир.

Увидев, что это я, она резко затормозила:

— Лидия⁈ — обличительно взвизгнула она и, пошатнувшись, неловко взмахнула руками, выронив одну авоську. Раздалось смачное «блям-с» и на ступени лестницы обильно потекло что-то белое и желтое. Скорей всего, разбились яйца и молоко.

— Добрый день, Элеонора Рудольфовна, — вежливо поздоровалась я и, ткнув указательным пальцем на дверь, поинтересовалась. — А что, разве Валерия уже вылечили?

— Да ты! Ты! — от возмущения и осознания причиненного ущерба Элеонору Рудольфовну переклинило, и она, словно выброшенная на берег камбала, смешно пучила глаза и разевала в беззвучном крике рот.

— Что ж вы так неосторожно, — приветливо сказала я. — Продукты вон разбили, лестницу запачкали, теперь мыть придётся. Ещё и шумите.

— Аааххха… — Она хватала ртом воздух и от усилий её вспотевшее лицо налилось дурной кровью, и я аж испугалась, что её хватит удар. Ещё инфаркта мне тут не хватало.

— Тихо, тихо, Элеонора Рудольфовна, — постаралась придать своему голосу мягкости я, где-то, ещё в прошлой жизни, я читала, что при истерике с потерпевшим нужно разговаривать как с ребёнком. — Ничего страшного ведь не случилось. Ещё раз потом в магазин сбегаете…

Элеонора Рудольфовна издала мучительный стон и схватилась за сердце.

— Мне только спросить, — торопливо сделала заявление я, пока она окончательно не упала в обморок. — Это правда, что Ольга возвращается и хочет забрать Свету?

— Да! — справившись с собой выпалила Элеонора Рудольфовна, и столько концентрированного злорадства было в её голосе, что я прямо удивилась, насколько бессердечна эта женщина.

— С чего это вдруг? — продолжила допрос я, участливым голосом.

— И Светлану заберёт, и квартиру, которая ей полагается, и которую ты незаконным путём выманила у её умирающего мужа! — взвизгнула Элеонора Рудольфовна, да так громко, что под соседней дверью послышалось какое-то торопливое шорканье — там явно подслушивали, а в квартире Горшковых резко распахнулась дверь — видимо, Валера тоже услышал вопли мамочки и решил прийти на помощь (ну, или же был голоден и хотел спасти продукты).

— А что, чешский муж, владелец заводов и поместий, её под зад ногой пнул? — вполне миролюбиво поинтересовалась я, просто из вежливости, исключительно для поддержания разговора.

— Да ты! Ты! — заверещала Элеонора Рудольфовна, но от переизбытка эмоций сбилась и фразу закончить внятно не смогла.

— Так вот, Элеонора Рудольфовна, — воспользовалась паузой я, и мой голос стал на градус холоднее, — передайте своей доченьке, что если она хоть рыпнется в сторону Светки, я её уничтожу!

— Света — Олина дочь! — выдала сакраментальную фразу бывшая свекровь.

— И что?

— Её родная дочь!

— От которой она отказалась, — сказала я, — и вы, кстати, тоже. У меня даже расписки ваши есть. Суммы правда помню не точно, но могу глянуть.

— Ты воспользовалась её трудной ситуацией! — зашипела Элеонора Рудольфовна и свирепо зыркнула на Горшкова в поисках поддержки.

— Бессовестная! — поддакнул Валера, правда неубедительно.

— Валера, закрой рот, я с мамой говорю!

— Хамка!

— Валера, ещё одно слово и тебе будет не только Кобзон завидовать, но и хор китайских мальчиков!

— К-каких? — не понял Горшков.

— Выхолощенных, Валера! — уточнила я и для иллюстрации указала пальцем на горшковские бубенчики.

— Да ты! Ты! — резко сдулся Валера, на всякий случай прикрыл ладошкой достояние, и бочком, бочком начал пробираться обратно к двери.

— Вернемся к теме разговора, — строго сказала я и пригрозила Элеоноре Рудольфовне, — а если будете лезть в нашу со Светой жизнь — я куда надо пожалуюсь. Ваша Олечка теперь неблагонадёжная, так что посмотрим, кто кого!

— У меня есть связи! — гордо парировала Элеонора Рудольфовна, — так что всё у Оленьки будет хорошо! И Света скоро уже будет жить с родной матерью.

В этот момент Валера Горшков оказался у двери и изо всех сил дёрнул ручку, так, что дверь аж скрипнула.

— Валера! — возмутилась я, — не шарпай ручку! Аккуратнее!

— Какое твое дело? — вытаращилась бывшая лидочкина свекровь, — пусть шарпает, сколько хочет.

— Как это какое? — удивилась я, — эта квартира — Светино наследство. Так что попрошу поаккуратнее. Не хочу потом за ремонт переплачивать.

— Какое наследство? Что за бред? — лицо Элеоноры Рудольфовны пошло пятнами.

— Это не бред, — ответила я. — У вас же, кроме Светочки, больше внуков нет, Ольга явно больше рожать не собирается, от Валеры толку не было и не будет. Получается, что квартира скоро достанется Свете.

От осознания столь простого и логичного факта перекосило теперь уже не только Элеонору Рудольфовну, но и Валеру.

Ни слова не говоря, бывшая свекровь подхватила уцелевшую авоську и, зло поджав губы, направилась к двери.

— Мамо! — воскликнула я и, когда она обернулась, показала пальцем на мутную лужу на лестнице — омлет свой не забудьте.

В ответ родственнички демонстративно захлопнули дверь, так что кусок штукатурки обвалился.

Я нахмурилась. Вот гады, таки ремонт потом делать придется.

Следующим пунктом моего променада был пединститут.

После того, как я пугнула свекровушку, и заодно бывшего муженька, настроение слегка поднялось, и я устремилась в храм знаний, словно торпеда.

Я впорхнула в вестибюль, пролетела по мраморной лестнице, мимо барельефа с античными героями, мимо бюста Гегеля, на мраморной щеке которого красовался отпечаток губной помады какой-то весёлой студентки.

Мне повезло, у деканата очереди не было. Я постучала.

— Войдите! — послышался надтреснутый голос.

Я вошла. Пахнуло знаниями, старыми бумагами и несбывшимися надеждами. В деканате было пусто, если не считать щуплого дедка, который практически уткнулся носом в бумаги и остро отточенным карандашиком что-то тщательно выписывал в старый потрёпанный блокнот каллиграфически-бисерным почерком.

Это был замдекана, насколько я помнила. Илларион Игнатович Чвакин, так его звали.

— Что вы хотели? — сварливым голосом спросил он, всем своим видом демонстрируя, сколь сильно он занят и что я отвлекаю его от крайне важных дел.

Однако этим меня смутить было сложно:

— Я хочу сдать сессию, — многозначительно ответила я.

— Сессия давно закончилась, приходите на следующий год, в феврале, там будет двухнедельный период, чтобы сдать «хвосты», — равнодушно пожал он плечами и хотел вернуться обратно к своим записям, но я не позволила: