Владислав Кузнецов - Крылья империи
Миних, не нарушая своих принципов, потраченные в дороге пушнинные деньги Баглиру возместил примерно на треть — то, что извел на себя. Другую половину сибирской добычи Баглир продал сам — всю сразу, в среднем вышло около тридцати рублей за шкуру. Хотя иные сослуживцы советовали нанять приказчика и торговать розно. В гвардии многие имели свои дела — кто лавку, кто заводик, а кто и торговый корабль. Большинство же жили с жалованья и с поместий. Жалованье платили не в срок и не в размер, а поместья давали слишком уж простой продукт, чтобы их владельцы не нуждались в побочном золоте. Оставалось пускаться во всевозможные авантюры, при удачах соря рублями, а при неудачах — занимая у более удачливых товарищей. Отдавать же долги, кроме карточных, было не в чести.
Баглир понял, что ему, хочешь, не хочешь — придется заняться коммерцией. На вопрос — куда в городе можно вложить деньги, большинство знакомых советовало — отдать им в рост. Глаза их при этом делались умоляющими, и становилось ясно, что проще деньги проиграть в карты или пропить. Так нашептывали другие, надеясь выиграть или погулять за чужой счет. Миних советовал вложить средства в голландский банк. Малодоходно, но надежно. Баглир подсчитал свой возможный доход от операции — копейки! На такую сумму прожить гвардейскому офицеру было нельзя. Кужелев предлагал создать литейный или пороховой заводик — но на это денег было недостаточно. Комарович предлагал купить хорошего жеребца — и продавать его услуги по произведению жеребят.
Однажды, ужиная в ресторации, расположенной аккурат между кирасирскими и конноартиллерийскими казармами, Баглир познакомился с полковником голштинской гвардии. Тот подсел к нему за столик, извиняясь тем, что за прочими — семеновцы и преображенцы. А под их взглядами ему кусок в горло не полезет.
— А против кирасир, у вас предубеждения нет? — поинтересовался Баглир.
— Это у них против меня предубеждения, — заявил голштинец, махнув рукой в сторону старой гвардии, — не любят они нас. Ревнуют. БЛИЖНЯЯ гвардия теперь мы. Кстати, я — Сиверс, Давид Рейнгольдович. А вы — князь Тембенчинский?
— Меня трудно с кем-то перепутать, — улыбнулся Баглир, демонстрируя длинные, загнутые назад клыки, — Между прочим, полковник, вы который год живете в России — а разговор мы ведем по-немецки. Я тоже нездешний — однако дал себе труд избавиться даже от акцента. Хотя мне, с моими зубами, это и далось тяжело.
— Я голштинец, и служу не столько русскому императору, сколько своему герцогу, — заметил полковник, — Вы, кажется, тоже не любите немцев. За что?
— А вот за это самое. За заносчивость. И за непонимание русского характера. Вы, немцы, даже подыхая, будете делать вид, что все в порядке, все хорошо, все пристойно. А русский даже при редкостном успехе будет мочить слезами чужие жилетки. Время от времени. И будет прав. Чужое счастье порождает зависть. А судят не по нутру — по отделке. У кого харя глянцевитее — тому ее и бьют. Ваше здоровье!
Как быстро льется водка под подобный разговор. Хорошо хоть закуски вдосталь.
— Зависть — это дурно. Прозит!
— Кто же спорит? Но это универсальное человеческое чувство.
— Но мы, немцы, скромны. А посмотрите на здешних вельмож.
— Зато их беды известны всем. А их расточительность как раз и возвращает деньги беднякам. Если они не тратятся на заграничное. Но у большинства вполне простонародные вкусы. Да и всякий представляет себя на их месте. И думает — вел бы себя так же. А жалобы на жизнь убивают зависть. Почему императрица Екатерина так популярна среди них? Потому, что регулярно рыдает на широкой груди Гришки Орлова. Спорим — если вы сейчас, насосавшись, пойдете к вооон тем преображенцам, поставите им выпивку и будете им рассказывать, как вам, несчастному, плохо, они вас не просто перестанут сверлить взглядами, а утешат и сопли вытрут. И, по крайней мере, до конца пьянки станут вам приятелями. А то и дольше. Спорим?
— На что?
— По-русски — на щелбан или на годовую получку.
— Тогда — на щелбан.
— Сразу видно — немец. Гансик. Рейнгольдович.
— Разумеется. А на что мне жаловаться? На колики в животе?
— Нет, не пойдет. Боль телесная есть ничто в сравнении с болью душевной. Будешь жаловаться на то, что тебя никто не любит. В том числе, кстати, и они. Это очень по-русски. И на то, что я тебя обидел, обозвал немчурой бескопытной, жополизом голштинским, и всяко еще, сам придумаешь…
— А почему бескопытной?
— Потому что кавалерия пехоту не уважает.
— Так я же гусар!
— Так значит, тем более обидно. Ну — пошел, вперед, вперед…
Наутро Сиверс заявился к Баглиру домой. Под глазами синяки, вид болезненный — но счастливый.
— Князь, все подействовало! И когда у меня деньги кончились, они меня еще поили за свой счет! Я должен вам годовое жалованье.
— Мы же спорили на щелбан.
— Тогда я был немцем. А тут обрусел за ночь.
Баглир захохотал. Но денег не взял, объясняя это тем, что из спорщиков, ежели не на щелбан, как правило, один — дурак, а второй — подлец. А он слишком хорошего мнения о Сиверсе и о себе. Денег же у него и так полно. Девать некуда. Полковник скептически скалился, пока Баглир не сказал сколько. Тут всю смешливость Сиверса как оторвало.
— Купи землю, — посоветовал он, — и знаешь где? В Шлезвиге. Причем купи государственную. Она сейчас как бы датская, поэтому взять можно много и дешево. А скоро станет наша. И тогда за нее можно будет взять очень хороший барыш. Знаю я одного человека, который распоряжается временно оккупированными территориями. Он охотно продаст, только надо составить проект полезного использования — хотя бы для отвода глаз.
Баглир решил — да будет так. Авантюра, конечно, но хоть без человекоубийств. А проект — можно составить. В сельском хозяйстве он ничего не понимал. Какие там, в Шлезвиге, могут быть полезные ископаемые — тоже представления не имел. Для заводика вообще много земли не требовалось. Он сгрызал перья, дергал из себя новые, сгрызал и их — а дело не шло. Наконец, решил — проект нужен для проформы — пусть будет с юмором. Пусть это будет канал, за проход которым с морских судов будем брать плату. Канал, укорачивающий путь вокруг Дании. Вот смехота! Велик крюк — Данию обплыть. Но писал серьезными, увесистыми словами, разве излишне канцелярскими. Потом остановился. Задумался. А возможен ли этот канал в принципе? При здешнем уровне развития?
Что же, он знал, кто может ответить на этот вопрос. Миних, тогда еще не фельдмаршал, был выписан Петром Великим, дедом нынешнего государя, для строительства Ладожского канала. Подлиннее, чем Данию от материка отчеркнуть. И построил! Баглир собрал бумаги в стопку и едва не бегом отправился к дому фельдмаршала. Весенняя слякоть плюхала под сапогами. И плевать ей было на начало июня.
Миних был дома, изучал план какого-то укрепления и тихо возмущался устарелостью конструкции. Узнав, что Баглир принес проект, взглянул на записку по диагонали.
— Отчего же нельзя? — спросил он, — Очень даже можно. И весьма полезно. И экономически, и — стратегически. Имеем: изрытый скалами штормовой Штральзунд и тихий, уютный канал, в котором утонуть можно — только если очень хотеть. Куда пойдет торговый корабль, если плата за проход каналом не велика? А это весь морской грузопоток России, Швеции, Польши, Пруссии исходящий из Балтики в Северное море. Нет, ты еще умнее Манштейна. Везет же мне на порученцев, а? Завтра же подсуну императору. Или лучше прихвачу тебя с собой. А то тебя уже почти месяц при дворе не видали. На маскараде третьего дня почему не был? Как капитан гвардии имел право.
— Но эччеленца! Я ведь и так Янусом двуликим отходил месяца два, и без маски мне приятнее. Хотя на улицах, бывает, пугаются.
— Но при дворе надо бывать. Иначе забудут. Память у царей короткая.
А вечером все в той же ресторации он встретил Комаровича. Прапорщик пил водку, на закуску никакого внимания не обращая. При этом строил свирепые гримасы, будто водка была его смертельным врагом. Рядом с ним, лицами в салат, возлежали еще двое конноартиллеристов: прапорщик и подпоручик.
— Кого я вижу! — обрадовался Баглир, — Догоняете друзей?
Комарович недовольно зыркнул на него, дернул щекой. Выглядел он едва не хуже Миниха — лет на шестьдесят старше, чем был.
— Наши лафеты Вильбоа велел изрубить в щепу, — сообщил, дыша в лицо водкой и луком, — и заменить на старый образец. За счет нашего жалованья, заметь, — прервался и из последних сил выдохнул, — Сволочь.
— Подлец, — согласился Баглир, — но как он посмел? Проект же был утвержден высочайше!
Комарович не ответил, присоединившись к товарищам. Баглир же изловил лихача и велел гнать к конноартиллеристам. Часовые перед входом в расположение его не пустили.
— Пароль!
— Запал!
