Морье Дю - Стеклодувы
Когда брат работал в Ла Пьере, и отец куда-нибудь отлучался, он при каждом удобном случае уезжал в Ле-Ман, ибо общественная жизнь в городе была в то время чрезвычайно оживленной: то и дело давались балы, концерты или спектакли, и многие аристократы, которые обычно проводили время в Версале, считали нужным – это стало модным – держать открытый дом в провинции. Они принимали гостей в своих замках и шато, соревнуясь друг с другом по поводу того, чей салон будет наиболее остроумным. В те годы самое широкое распространение получило масонство, и я боюсь сказать точно, тогда ли брат вступил в масонскую ложу или несколько позже, но так или иначе, он постоянно меня уверял, что занимает твердое положение в масонском обществе; как только он вышел из-под опеки отца и зажил самостоятельно в Шен-Бидо, ему ничего не стоило уехать, чтобы встретиться с друзьями, всякий раз, как этого хотелось. Матушка, естественно, ничего об этом не знала. Робер всегда был на месте, когда мы приезжали к нему с визитом, и она тут же погружалась с головой в дела "дома" – приводила в порядок торговые книги, хлопотала на ферме, заботилась о том, чтобы работники, их жены и дети ни в чем не терпели нужды. К тому же Робер стал отличным мастером, и она с гордостью отмечала высокое качество изделий, которые каждую неделю отправлялись в Париж.
Для меня не было большей радости, чем быть поверенной Робера, без конца выслушивать рассказы о его любовных делах и различных эскападах. В награду за это он давал мне уроки истории и грамматики, ибо наш отец считал, что, поскольку мя с Эдме девушки и нам предостоит выйти замуж, скорее всего, за человека нашего круга, то есть ремесленника-стеклодува, то нас незачем и учить, с нас достаточно элементарного воспитания.
– Он глубоко ошибается, – возражал Робер. – Каждая молодая женщина должна уметь себя вести, должна знать, как следует держаться в обществе.
– Но это же зависит от того, какое общество, – отвечала я, несмотря на мое горячее желание учиться. – Возьми, например, тетушку Анну из Шериньи, ни она, ни ее муж Вио не умеют толком подписать свое имя и, тем не менее, прекрасно живут.
– Конечно, – говорил Робер. – Но ведь они так и будут всю свою жизнь жить в Шериньи, никуда оттуда не двинутся. Вот подожди, когда у меня будет мое собственное дело в Париже, и ты приедешь ко мне в гости, смогу ли я представить свою сестру обществу, если она будет недостойна меня?
Стекольный завод в Париже… Какие смелые мечты! Интересно, что бы подумали родители, если б узнали об этом?
Робер тем временем продолжал трудиться в качестве управляющего в Шен-Бидо без особых осложнений, и вскоре к нему присоединился Пьер, который, в свою очередь, получил звание мастера. Я подозревала, что это устроил Робер для того, чтобы иметь возможность беспрепятственно отлучаться всякий раз, когда ему вздумается "показаться в обществе", но ни отец, ни мать, разумеется, не имели об этом ни малейшего понятия.
В голове у Пьера тоже бродили новые идеи, но совершенно другого рода. Вернувшись с Мартиники, он постоянно рассказывал о бедственном положении туземцев, о тех страданиях, которые они испытывают. В результате он стал много читать, без конца цитировал Руссо и неустанно повторял: "Человек рожден свободным, но повсюду скован цепями", к великому раздражению отца.
– Если уж тебе хочется заниматься философией, – говорил он, – читай, по крайней мере, каких-нибудь достойных авторов, а не этого негодяя, который наплодил незаконных детей и отдал их всех в приют.
Однако разубедить Пьера было невозможно. Каждое государство, заявлял он, должно управляться в соответствии с теориями Жан-Жака, на благо всех в нем живущих, без всякого различия. Мальчиков нужно воспитывать "естественно", на природе, их не следует ничему учить, пока они не достигнут пятнадцати лет.
– Как жаль, – отвечал отец, – что ты не остался на Мартинике и не сделался туземцем. Такая жизнь подошла бы тебе больше, чем та, что ты ведешь здесь – жизнь мастера стекольных дел да еще и весьма посредственного.
Сарказм, заключенный в этих словах, не произвел на Пьера никакого впечатления. Он постоянно чем-нибудь увлекался, заражая своими идеями Мишеля, то и дело выступал в защиту того или иного дела, и отец, несмотря на то, что и сам в молодости был человеком прогрессивным – был известен своими химическими и научными изобретениями – не мог понять, что происходит с его сыновьями.
Матушка относилась к этому более спокойно.
– Оба они еще молоды, – говорила она. – Молодые люди всегда носятся с какими-то фантазиями. Это у них пройдет.
Однажды Робер прискакал в Ла Пьер якобы для того, чтобы обсудить некоторые деловые вопросы, касающиеся обоих заводов, но в действительности чтобы сообщить под большим секретом мне и Пьеру о своем новом проекте, о котором никто не должен был знать, кроме нас двоих.
– Я поступил в аркебузьеры, полк избранных, – сообщил он мне в состоянии чрезвычайного возбуждения. – В качестве времененного офицера, разумеется, однако это означает, что в течение трех месяцев я буду проходить службу в Париже. Меня уговорили мои друзья в Ле-Мане, и я получил необходимые рекомендации. Самое главное вот в чем: во время моего отсутствия нужно всеми силами постараться, чтобы отец не ездил в Шен-Бидо.
Я покачала головой.
– Это невозможно, – сказала я. – Он обязательно узнает.
– Нет, – уверял меня Робер. – Пьер поклялся молчать об этом, и все работники тоже. Если случится так, что отец все-таки приедет в Шен-Бидо, ему скажут, что я отправился в Ле-Ман по каким-нибудь делам. Он ведь никогда не задерживается там надолго – на день-два, не больше.
В течение следующих нескольких недель я делала все возможное для того, чтобы стать необходимой отцу. По утрам шла вместе с ним к печи, дожидалась его возвращения после работы и делала вид, что меня очень интересуют все дела в мастерской. Отец был польщен и в то же время удивлялся, говоря, что я делаюсь разумной девицей, и что со временем из меня выйдет отличная жена для хозяина стекольного "дома".
Мой замысел осуществился столь успешно, и отец получал такое удовольствие от моего общества в Ла Пьере, что за все это время он ни разу не побывал в Шен-Бидо. Но однажды, незадолго до того, как Робер должен был вернуться, когда мы все сидели за ужином, отец посмотрел на меня и спросил:
– Как ты смотришь на то, чтобы поехать со мною в Париж? Нанести, так сказать, первый визит в столицу.
Я сразу же подумала, что все открылось и что это просто уловка, чтобы заставить меня проговориться. Я быстро посмотрела на матушку, но она только ободряюще улыбнулась.
– Почему бы и нет? – Она кивнула отцу. – Софи уже достаточно взрослая, она вполне может тебя сопровождать. И у меня будет спокойнее на душе, если она поедет с тобой.
Мои родители постоянно делали вид, что отца опасно отпускать одного в столицу, это была их обычная шутка.
– Я, конечно, поеду с огромным удовольствием, – ответила я, снова обретая уверенность. Эдме потребовала, чтобы ее взяли тоже, однако матушка проявила твердость.
– Со временем придет и твой черед, – сказала она моей сестре, – но если ты будешь хорошо себя вести, мы с тобой поедем в Шен-Бидо навестить Робера, пока отец и Софи будут в Париже.
Этого мне как раз совсем не хотелось, но тут уж ничего нельзя было поделать, и когда два дня спустя мы с отцом сидели рядом в дилижансе, который направлялся в столицу, я уже не вспоминала о своих тревогах.
Париж… Мой первый визит… А я – всего-навсего невежественная деревенская девчонка, которой нет еще и четырнадцати лет и которая видела в своей жизни лишь один город Ле-Ман.
Мы находились в дороге часов девнадцать, а может быть, и больше выехали ранним утром, а когда подъезжали к столице, было уже, вероятно, часов шесть или семь, и я сидела, прижавшись носом к оконному стеклу, полуживая от усталости и волнения.
Был, как мне помнится, июнь, над городом висела теплая дымка, повсюду было разлито ослепительное сияние, деревья уже оделись пышной листвой, на улицах толпилось множество людей, и длинные вереницы экипажей катились по мостовой, возвращаясь в Версаль после скачек. Король Людовик Шестнадцатый и его молодая королева Мария-Антуанетта были коронованы всего год назад, однако при дворе, как рассказал мне мой отец, уже произошли изменения прежний строгий тон был забыт, королева ввела моду на балы и оперу, а брат короля граф д'Артуа вместе со своим кузеном герцогом Шартрским соперничали друг с другом в новом спортивном увлечении – скачках, столь популярных в Англии. Возможно, думала я, нетерпеливо выглядывая из окна экипажа, я тоже увижу какого-нибудь геруога или герцогиню, возвращающихся со скачек; может быть, эти модные кавалеры, которые пробираются сквозь толпу на площади Людовика Пятнадцатого перед Тюильрийским дворцом, и есть братья короля? Я указала на них отцу, но он только рассмеялся.
