Арсений Миронов - Двенадцатая дочь
— Вы правы, папаша, вразумите ее как следует! Только… не теперь, ладно? Кстати, хотите чарочку меда?
— Отчего бы не теперь? — Катома отмахнулся от чарки и сделал решительный шаг к двери… Мамочка моя. Сейчас он войдет и увидит. Похищенная дочка в моем чулане. В мокром пеньюаре. И зачем я родился на свет?
— Нет! — пискнул я, хватаясь за расшитый боярский рукав. — Умоляю! Моя невеста занята! У нее важное дело, к тому же она… больна. И неодета. Вот.
Ой, тошно мне. Четвертуют, обезглавят, сошлют. Посадник уже взялся за крючок на двери… Обернулся через плечо и глянул почти насмешливо:
— Угу… Что за дело такое, что больной да неодетой делается?
— Суперважное дело! Актуальное дело! — забулькал я, тщетно пытаясь оттянуть боярина от роковой дверцы. — И неотложное притом.
— Ха! Неужто рожает?!
Вот молодец папаша — сам подсказал!
— Вестимо, рожает, — брякнул я. — А как же.
— УЖЕ?!!
Тьфу, подумалось мне. Пусть я погибну красиво:
— Да, а что вы так удивляетесь, она очень часто рожает, она у меня такая бой-баба, просто огонь. Весьма часто рожает, практически постоянно. И очень быстро, такая порода, такой организм. Очень здоровый организм, плодородный, с позволения сказать, точно-точно. Только поженились, сразу хоп — уже рожает. Ничего удивительного.
— Это, должно быть, волшебство… — Катома отодвинулся от двери с видом человека, окончательно сбитого с толку. — А отчего же… кричать перестала?
Действительно, Метанка как на зло затихла.
— А она у меня… мужественная, она не кричит. Никогда не кричит, зубы стиснет и все. Такой организм. Железная воля, пластиковые нервы. У нее нет эмоций, нет сердца…
— Ы-ы-кхы-кхы-ы… — вмиг донеслось из-за стенки. На этот раз ведьма не стала визжать, а негромко заплакала. Видимо, для разнообразия.
Катома снова помрачнел, прислушиваясь к девичьему хныканью в соседней комнатке. «Йоперный театр! — выругался мой внутренний голос. — Пора заканчивать эти жуки-пуки на скользком канате. Время выпроваживать старика!»
— Ну, не будем отвлекаться, — жарко зашептал я, склоняясь к загорелому боярскому уху. — Поскольку я подрядился вернуть вашу дочь к рассвету, нужно спешить. Мне уже пора. Собираться в жутко дальнюю дорогу, навстречу опасностям. Сосредоточить волю в кулак. Наточить стрелы. Препоясаться, так сказать, мечом. Ну и все такое.
Чтобы произвести пущее впечатление на лысого боярина, я сделал вид, что препоясываюсь мечом.
— Надеюсь, вы понимаете: я могу и не вернуться, будучи сражен вражеской пулей. В смысле — стрелой. Правда страшно! — нахмурился я, пушя Катому диким таращеньем глаз. Обернулся к тупо притихшим спецназовцам. — Твердо знаю: все вы, друзья, будете ждать меня. И переживать. Поэтому хочу, по традиции… оставить вам что-нибудь на память!
Быстро сунул руку за пазуху… Ну уж нет! Половинку пряника я вам не отдам! Так… куриная ножка, серебряная гривна, оторванная пуговица — тоже пригодится… Что же оставить?
Вдруг меня осенило.
— Вспомнил древнюю традицию! — серьезно сказал я, ковыряя в носу. — Герои, уходя на опасное задание, оставляли боевым товарищам пробирки с собственной кровью. Если кровь почернеет — значит, герой сгинул. Вот! Хотите, я тоже оставлю вам частицу самого себя? Видите, она зеленоватая — значит, все в порядке. Если потемнеет — сразу бегите на помощь.
— Прекрати! — Катома снова начал скрежетать зубами. — Не время шутковать, скомрах! Время дело делать!
— Хорошо, юмор в сторону, — сразу согласился я. — Итак, выслушайте мои условия…
Катома вздрогнул: ах да, конечно-конечно, условия. Я убрал с лица улыбку, выпрямился и огладил волосы. Мой голос прозвучал твердо. Слова прогремели как обрез трубы по черепу Баумана:
— В качестве награды за вызволение вашей дочери из рук гадских похитителей прошу… помиловать моего старого друга и соратника — князя Алексиоса Геурона, известного также под прозвищем Вещего Лисея.
Боярин удивленно дернул плечом; глянул искоса… Смолчал. Я понимаю ваше недоумение, посадник Катома. Кто мог предположить, что грязный скоморох Мстиславка окажется преданным другом заносчивого иноземного аристократа, потомка базиликанских императоров. Откуда тебе знать, дикому средневековому дядьке, сколько бутылочек портвейна мы с Вещим Старцевым употребили на двоих в прошлой, московской жизни…
Катома задумался. Левый ус его дрожал, приподнимаемый кривой полуулыбкой. Хитрый старый козак… боюсь, не догадался бы.
И тут Метанка, как водится, вновь решила проявить себя в самый неподходящий момент:
— Ы-ы-кхы! Шмыг-шмыг… У-укху-кху! — послышалось из смежной комнатки. — Не хочу-у-у… Ничего не хочу-у, кхы-кхы! Жить не хочу больше-е…
— Гм! Так вот, любезный папаша! — я резко возвысил голос, перекрывая сдавленные рыдания за стенкой. — Я вызволю деточку из чеченского плена, если вы, в свою очередь, поможете выручить моего друга Лисея из крайне неудобного положения, в которое…
Бух! Внезапный грохот, сухой неприятный треск — краткий истошный вопль — и тишина! Только слабый звук, жутко похожий на скрип туго натянувшейся веревки…
Кошмар. Видимо, Метанка повесилась…
Катома распахнул рот, но не успел ничего озвучить — я уже кинулся к дверце. Кто-то из боярских дружинников пытался вбежать следом — ага, щаз! Осади малость! С негаданной силой я отпихнул кольчужного дядьку плечом, стремительно развернулся и — захлопнул за собой дверь. Кажется, дядька получил по гулкому шлему.
Судорожно задвинув засов, я вытаращил глаза в полумрак — ожидая увидеть, как остывает, медленно раскачиваясь на веревке, девичье тельце. Хе. Не тут-то было. Метанка смирно сидела на полу и, сосредоточенно выпячивая губы, дула на разбитую в кровь коленку. Периодически она хныкала и страдальчески морщилась. Я заметил, что на худенькой шее болтается обрывок тонюсенькой ветхой бечевки.
— Зайчик мой… Хотела повеситься? — ласково поинтересовался я, приближаясь бочком по стенке.
— Ну да, — прозвучало в ответ. — Ведь у меня… нет сердца. Ты сам сказал!
— Йошкин коготь! — Убитый женской глупостью, я вяло всплеснул руками. — Суслик мой, ты все портишь. Я тут пытаюсь разрулить нашу свадьбу, а ты в петлю нацелилась. Потерпи до завтра. Уже через несколько секунд мы сделаем долгожданный сюрприз папе-боярину…
— Не хочу сюрприз. Хочу вешаться. А ты не обращай внимания. Иди-иди, разговаривай с Катомой. Мне твоя помощь не нужна. Я сама прекрасно повешусь, не волнуйся, пожалуйста.
— Ты это кинь, подруга. На хрена нам удавленная невеста? — Я протянул руку и осторожно похлопал по влажному плечику. — Давай бодрись. Почему ты мокрая, а нос красный? Возьми вон в шкафчике красивейший сарафан. Надо сюрприз красиво обустроить, чтобы все пышно. Чай, не каждый день свадьба! Наряжайся тщательно, не торопись — только не шуми, умоляю. Я еще немного поболтаю с Катомой, а потом хлопну в ладошки — и вау! Сюрприз-суперприз! Невесту — в студию! Ты влетаешь, как Натаха Ростова, вся прелестная, недотрогательно-невинная и жаждущая простого человеческого счастья, и тогда…
«Тук-тук», — сухо сказала дверь.
Кто-то ломится. Решительно и требовательно…
— Эй, Мстислав? Чай, стряслось чего? — из-за тонкой дверцы прогремел нетерпеливый голос посадника Катомы. — Отворяй!
— Никак не могу, господин боярин! — поспешно крикнул я, подскакивая и плотнее задвигая засов. — Жена рожает!
— Отопри, говорю!
— Дык… руки заняты! Как раз принимаю роды!
— Не дури, Мстиславка!
— Ах, боже мой! — завизжал я идиотским голосом, налегая широкой спиной на танцующую дверь. — Какое счастье! Это… мальчик!!!
— Мальчик?! Хвала Мокоше! Пусти, я хочу поглядеть! Открой живее!
— Никак не могу, дядя боярин! Помогаю жене рожать! Перегрызаю пуповину!
— Я те помогу!
— Не стоит беспокоиться! Уже перегрыз!
— Как жинка?! Отчего не кричит? Не померла ли?!
— Ну да, щас, помрет она. Живехонька! Пышет здоровьем!
Метанка исподлобья окатила злобной зеленью, будто серной кислотой; в юном взгляде отчетливо читалось неприличное.
— Не фыркай, зайчик мой, — сдавленно прошептал я, вытирая хладный пот с чела. (Влажной спиной чувствовал, как под напором боярского плеча дергается дверь). — Лучше это… поорала бы малость, а?
— Не хочу кричать. Не хочу рожать. Хочу вешаться, — спокойно сказала ведьмочка и отвернулась. Добавила глухо, глядя в угол: — Незачем все, если сердца нету. Ты сам сказал, сам!
Девочку клинит на сердечной теме, припомнил я. Как мог, попытался успокоить:
— Ну подумаешь, нет сердца. Это все фигня, на карьере не сказывается. Главное, ноги у тебя длинные! Ну просто звери!
Фр-р-р! Метанка почему-то зашипела, вскочила на ноги и — бросилась! Нет, не на меня — к двери! Ага — хоп! К счастью, я поймал ее плечом — сграбастал в объятиях — ловко и нежно, как гениальный вратарь Филимонов грабастает мячик, пущенный неумелым малоросским форвардом.
