Владимир Контровский - Томагавки кардинала
— Я восхищаюсь вами, мадам де Грие, — Тонти галантно поднял бокал. — За вас, наша дорогая хозяйка!
— А я могу вас обрадовать, — добавил де ла Саль. — Мы завершили нашу экспедицию, и теперь все эти земли, от Великих озёр до побережья Мексиканского залива, стали землями Франции. Я решил назвать их Луизианой — в честь нашего короля Людовика, поддержавшего наши начинания, и отныне любые посягательства на спокойствие французских жителей этих мест будут пресекаться всей мощью французского оружия. Ваше здоровье, мадам де Грие!
…Мечта Ришелье сбылась: английские поселения Виргинию и Плимутскую колонию, рассечённые к тому же вбитым между ними клином Нуво-Руана, опоясали французские владения.
* * *1690 год
10 июля 1690 года у мыса Бичи-Хэд в Ла-Манше французский флот нанес жестокое поражение объединённому англо-голландскому флоту. Имея семьдесят линейных кораблей против шестидесяти трёх линейных кораблей союзников, адмирал Турвиль, не потеряв ни одного своего корабля, сжёг шестнадцать кораблей англичан и голландцев и двадцать восемь тяжело повредил. В том же году фрегаты знаменитого французского капера Жана Бара под Нуво-Руаном наголову разгромили английскую эскадру, пытавшуюся атаковать эту колонию Франции. Воины онондага, наблюдавшие с берега, как ненавистные инглизы, спасавшиеся с тонущих кораблей, пытаются до него доплыть, невозмутимо сняли скальпы со всех, кому это удалось. Франция закрепила за собой Нуво-Руан, вернув Англии — в качестве компенсации — остров Ямайку.
Завещание Ришелье исполнялось: Франция всё увереннее выходила на первое место среди ведущих мировых держав. Но её решающая схватка с Англией за Северную Америку была ещё впереди.
ИНТЕРМЕДИЯ ПЕРВАЯ. Трава под ветром
1700 год
Дом на окраине Лондона не был каким-то особенным. Дом выглядел солидным — да (в таких жилищах обитали преуспевающие купцы Вест-индской, Ост-индской, Московской и прочих компаний, цепко державших всю мировую торговлю и на этом богатевших, а также ростовщики, кредитовавшие и вечно нуждавшуюся в деньгах знать, и вообще всех, кто был готов отдать больше, чем взял в долг), но не бросался в глаза нарочитостью, свойственной королевским дворцам. Дом был тёмен и тих, и могло показаться, что он необитаем, или что хозяева его привыкли рано ложиться спать, заперев все двери и погасив экономии ради все свечи.
Из гига,[18] остановившегося у этого дома, выбрался тучный человек в широкополой голландской шляпе с высокой тульей и в тёмном плаще. Моросил мелкий дождь, с Темзы налетал промозглый осенний ветер, и такой наряд был обычным для зажиточного лондонца, который по своему достатку может позволить себе более-менее приличную одежду. Вылезая, человек угодил туфлями в лужу, разлёгшуюся от середины дороги до ступенек у входа в дом, сердито фыркнул и, подойдя к двери, постучал — с уверенностью человека, которого ждут. Двери тут же отворились, быстро и без малейшего скрипа, — похоже, хозяева дома держали вышколенную прислугу и считали смазку дверных петель необходимой статьёй расходов.
В прихожей молчаливый слуга в ливрее принял у гостя шляпу и плащ и тут же исчез, а тучный человек поправил парик и прошёл в гостиную — он не раз бывал в этом доме и знал, куда идти. И его действительно ждали: в комнате с окнами, задёрнутыми портьерами, и освещённой стенными шандалами, за дубовым столом сидели несколько человек — судя по одежде, все они были почтенными негоциантами.
— Прошу вас, мессир Шильд, — приветствовал гостя хозяин дома. — Желаете пунша?
— Не откажусь, мессир Феллер, — вошедший поёжился. — Никак не могу привыкнуть к этой английской погоде. Память предков, знаете ли, — в солнечной Испании, где мы когда-то жили, было тепло.
— О да, — тонкие губы хозяина, одетого в чёрный бархат, тронула ироничная улыбка, — там было тепло. Но беда в том, что в Испании стало жарко… от костров святой инквизиции. Лучше уж лондонский туман, чем дым аутодафе.
Остальные присутствующие молчали — по своему иерархическому статусу они были ниже хозяина дома и его гостя и соблюдали ритуал встречи. Мессир Шильд с кряхтением опустился в приготовленное для него кресло и с видимым удовольствием отхлебнул пунш.
— Какие новости с материка? — спросил Феллер, выдержав положенную паузу.
— Обычные, — Шильд дёрнул плечами. — Болезный король Испании переселился в лучший мир, и в Европе вот-вот разразится война: война за испанское наследство.
— Война, — хозяин дома поморщился. — Все эти короли и герцоги привыкли считать, что история пишется их шпагами и пушками, тогда как на самом деле…
— Пусть их, — Шильд небрежно махнул пухлой ладонью, — оставим сильных мира сего пребывать в этом сладком для них заблуждении… до поры. Меня заботит другое, мессиры, — он обвёл всех сидевших за столом взглядом, внезапно утратившим сонную флегматичность и ставшим хищно-ледяным.
— Америка? — полувопросительно-полуутвердительно уточнил Феллер.
— Именно, — Шильд кивнул. — А все эти войны — они важны для нас только тем, как они помогают или мешают достижению нашей главной цели. Проносящиеся бури ломают высокие деревья, а трава, покорно склоняющаяся под порывами ветра, растёт себе и растёт…
— …и в конце концов оплетает всё и вся, — закончил за него Феллер. — И если эту траву сеять…
— В Северной Америке сложилось равновесие сил, — продолжил Шильд, мгновенно перейдя с языка поэтических метафор на сухую деловую речь. — Французские владения там гораздо более обширны, но Виргинию и Массачусетс рано списывать со счетов. Британия как держава ничуть не слабее Франции, и в Англии много лишних людей — они едут и едут за океан в поисках лучшей доли.
— Но ведь и Франция поощряет эмиграцию в свои американские колонии, — сказал кто-то из сидевших за столом.
— Вы правы, молодой человек, — снисходительно произнёс мессир Шильд. — За годы религиозных гонений Францию покинуло почти двести тысяч гугенотов, и большинство из них нашли себе место в Канаде и Луизиане. Это большая сила!
— И англичане, и французы, обосновавшиеся за океаном, в основной своей массе протестанты, — многозначительно заметил мессир Феллер, — а протестантизм с его догматами «Богатство угодно богу» и «Падающего — подтолкни» подходит нам как нельзя лучше. И поэтому уже не столь важно, кому в итоге достанется Америка, — я, например, одинаково хорошо говорю и по-английски, и по-французски, и по-испански, и по-немецки.
— А как насчёт языка ирокезов? — Шильд усмехнулся.
— Если понадобится — выучу, — невозмутимо отпарировал Феллер, — хотя до этого, думаю, дело не дойдёт: индейцам ещё очень долго расти до понимания наших ценностей, и я сомневаюсь, что они вообще сумеют до них дорасти. Что поделаешь, дикари…
— Вы совершенно правы, — на этот раз Шильд был предельно серьёзен, — неважно, какая из великих держав возьмёт верх в борьбе за Северную Америку: важно, чтобы мы были готовы к люб[19] ому повороту событий. Вам ведь известно, что наши активы в равной степени вложены и в Англию, и во Францию, и кто бы не победил в европейской сваре, мы не останемся внакладе — деньги легко и просто перетекут туда, куда будет нужно нам; туда, где им будет проще размножаться и прокладывать нам дорогу к вершинам власти. Никогда не складывай все яйца в одну корзину — так, кажется, гласит английская пословица? Думаю, что эта пословица применима и в отношении Америки — страны нашего будущего.
— Совершенно верно, — Феллер тоже был очень серьёзен. — И поэтому, — он оглядел сидевших за столом. — Ты, Джозеф, поедешь в Бостон; ты, Бокэ, — в Квебек; ты, Жером, — в Луизиану; ты, Джошуа, — в Джеймстаун в Виргинии. Вы знаете, что там надо делать — год за годом, медленно, кропотливо, но безостановочно, — а деньги у вас будут. In God we trust!
— Деньги будут, — повторил вслед за ним Шильд. — Dans Dieu nous faisons confiance!
Четверо названных молча склонили головы — Люди Круга понимали друг друга с полуслова.
«Карфаген будет построен, — думал мессир Феллер, — Новый Карфаген».
«И Рим падёт, — думал мессир Шильд, — Новый Рим».
Старейшины Людей Круга понимали друг друга с полумысли.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. СЛОМАННЫЕ ШПАГИ
1755 год
«Мне это очень не нравится, — думал молодой майор Джордж Вашингтон, командир виргинских ополченцев, нагибаясь в седле, чтобы проехать под нависающими над узкой лесной дорогой ветвями могучих деревьев. — Генерал Брэддок упрям как бык: он считает обучение солдат приёмам войны в лесу «недостойным джентльмена». Он полагает, что к форту Дюкен надо идти парадным строём, под барабанный бой, и надеется устрашить французов и заставить их тут же сложить оружие одним лишь видом своей блестящей армии. И это в лесу, где пушки приходится тащить через прорубленные просеки, и где за нами уже наверняка внимательно следят сотни вражеских глаз! Ох, как мне это всё не нравится…».
