Кирилл Еськов - Америkа reload game (с редакционными примечаниями)

*Один из крупнейших раскольничьих центров в Российской Империи. Находился на границе с Речью Посполитой (на территории нынешней Гомельской области), в 1735 году был уничтожен русскими войсками, а жители, не успевшие бежать, были вывезены на территорию России – была осуществлена так называемая «выводка» Ветки (прим. ред. ).

*Некра́совцы (некрасовские казаки) – потомки донских казаков, которые после подавления Булавинского восстания ушли с Дона в сентябре 1708, сначала в Крымское ханство, впоследствии – в Османскую империю (прим. ред. ).

* Юнион Джек (Union Jack) – флаг Великобритании (Соединенного Королевства). Был введен в 1606 г. вступившим на английский престол под именем Якова I сыном Марии Стюарт (Яков VI Шотландский) как единый флаг для обоих государств. Объединил в себе английский георгиевкий и шотландский андреевский кресты (красный на белом и белый на синем). Первоначально использовался лишь как гюйс (jack) военных кораблей (прим. ред. ).

6
Избранный Елизаветой Петровной modus operandi, исчерпывающе описываемый максимой «Не сломавшееся – не чини!», оказался вполне удачен. Отступные в размере сорока процентов чистого дохода Компании, безвозвратно уплывающие в Петербург в виде налогов казне и дивидендов Императорской фамилии, казались Петрограду не столь уж высокой платой за то, чтоб на их землю и впредь не ступала нога «всех этих фискалов, профосов и обер-прокуроров». Калифорнийский Navy, которому и так уже настала пора «вырасти и повзрослеть» в видах защиты бурно растущей морской торговли Компании в Китае и Южных морях, обязался также блюсти от иноземных посягательств пацифические рубежи Российской империи («…Хотя с трудом представляю себе, compañeros, стратега, чтоб покусился на оные рубежи…»); взамен же те корабли получили право при нужде поднимать, в дополнение к компанейскому вымпелу, имперский Андреевский флаг – весьма нелишнее при трениях с китайскими властями и европейскими конкурентами. Петербургское представительство Компании, обзаведшееся еще и иркутским филиалом, успешно организовало названную впоследствии «Вторым Исходом» эмиграцию через Охотск тридцати с лишним тысяч так и не прижившихся в Забайкалье и Якутии веткинских староверов (по ходу дела там, правда, пришлось раздать на разного рода взятки умопомрачительное количество золота – ну, это дело житейское); из Европейской части России удалось отправить, через Мексику, еще восемь тысяч, в том числе, кстати, и нескольких подавшихся вдруг в раскол видных предпринимателей-новообрядцев: тем, видать, вконец обрыдло бодаться тут с неистребимым племенем подьячих, что «любят пирог горячий»…
В остальном же отношения Петрограда с Петербургом свелись к почтительному переименованию пограничного Новоархангельска в Елизаветинск и наречению в честь государыни новооткрытого архипелага в центре Пацифики – цепи вулканических островов, расположенных почти точно на полпути между Америкой и Азией и ставших впоследствии ключевым звеном в системе коммуникаций, связавших Калифорнию с Южными морями (на сей раз удалось обойти даже фундаментальный географический закон: «Эти чертовы англичане всегда успевают воткнуть свой Юнион Джек в каждую кучу вулканического пепла, едва лишь она возвысится над поверхностью океана, и наречь ее именем текущего лорда Адмиралтейства»). Государыня, в свой черед, вовсе не стремилась смущать умы подданных картинами американской жизни, почерпнутыми из отчетов Панина (вроде всеобщей грамотности тамошних крепостных, обучаемых – в обязательном порядке – в школах Компании), предпочтя, чтоб та Русская Америка и впредь пребывала для всей прочей России в своем китежеподобном зазеркалье; исправно платя при этом денежки, разумеется.
Петербург настолько вошел во вкус брать деньги из той волшебной тумбочки, не задумываясь об их происхождении, что у Екатерины Великой дошли руки обревизовать унаследованное ею заокеанское хозяйство лишь год спустя после восшествия на престол. Как известно, впечатление, произведенное на нее панинским архивом, а в особенности историей «Гишпанской клятвы», оказалось таково, что из груди монархини исторгся исторический вопль: «Да они же там все бунтовщики, хуже Пугачева!!» На что воспоследовал исторический же ответ князя Потемкина, в ту пору еще не Таврического: «Другой Америки, матушка, у нас для тебя нету!» (Исторические фразы, заметим, тем и хороши, что на их общеизвестность никоим образом не влияют скушные исторические реалии – вроде того, что на момент монаршего вопля будущий «Анпиратор Петр Третий» еще исправно нес службу в казачьих частях Ея Величества…)
Впрочем, по части как ума, так и незашоренности Екатерина ничуть не уступала своей предшественнице. Сами посудите: есть у нас… ну, скажем так: протекторат, что неукоснительно соблюдает взятые на себя непростые обязательства перед Метрополией, обеспечивая едва ли не пятую часть поступлений государственной казны (не говоря уж о доходах царствующей фамилии) и избавляя Империю от разорительной необходимости заводить на Пацифике собственный флот. Можно, конечно, попытаться обратить тот протекторат в губернию (рискуя потерять его вовсе), но – чего, собственно, ради? И – как, какими силами? А еще того важнее – мы ведь тоже брали на себя… некоторые обязательства, и ни единого повода отступить от таковых нам пока не дали; ну а коли так – Pacta sunt servanda *,

* Договоры должны соблюдаться (лат. ) (прим. ред. ).

с мудростью древних не поспоришь…
На аудиенции, данной ею вскорости главе петербургского представительства (читай: послу) Компании, императрица живо интересовалась последними свершеньями compañeros (эффектно поставив посла в тупик вопросом – вправе ли она сама претендовать на сие обращение; сошлись на том, что в общем-то вправе, но лучше всё-таки оставить более традиционное «Ваше Императорское Величество»…) – такими, как учреждение в Петрограде собственной школы навигаторов, открытие богатых золотых россыпей на реке Юко в Новой Сибири и заключение союзного договора с королем Хавайи – самого крупного острова в архипелаге Елизаветы. Особенно впечатлили государыню масштабы и темпы строительства флота на петроградских верфях; на ее потрясенный вопрос: «Но как умудряются?..» последовал лаконичный ответ: «Не воруют».
Засим императрица передала послу депешу для Панина, доверительно сообщив о ее содержании: государыня жалует графа за верную службу орденом Андрея Первозванного, имением о тысяче душ в Курской губернии и именованием Панин-Калифорнийский; она надеется, что тому хватит сил и бодрости духа продолжить свою службу в Америке, ну а коли ностальгия по курским соловьям уже неодолима – что ж, пусть тогда сам подберет себе преемника, с тем, чтобы тот «сохранил курс». Никаких иных слов государыней сказано не было – да они и не требовались: молчаливое Елизаветинское «Не сломавшееся – не чини!» дополнилось молчаливым Екатерининским «Не тобой построено – не тебе и ломать!» – вполне недвусмысленный Наказ всем грядущим привилегированным акционерам из дома Романовых…
Массовую эмиграцию староверов императрица, впрочем, остановила – но ни на йоту не отступив от позиций предшественницы: своей собственной политикой предельной веротерпимости, так что ехать тем стало, в общем-то, незачем; ну и благо. Более того, именно в Калифорнии и укоренилась по-настоящему Единоверческая церковь – активно продвигаемый Потемкиным проект примирения старообрядцев с новообрядцами-«никонианами»: ладно, пускай все обряды, чины и уставы ваших общин будут старообрядческие – только признайте новообрядческое священноначалие! В России проект особого успеха не возымел, а вот в Русской Америке он неожиданно пришелся ко двору: прагматичные калифорнийцы, столкнувшиеся к тому времени с неразрешимой местными средствами проблемой отсутствия епископата, оказались вполне готовыми признать административное главенство иерархов из Петербурга (все равно далекого, как другая планета) – в обмен на присылку епископа, который «состоял бы “при старообрядчестве”, совершал бы все богослужения по старым книгам и рукополагал бы для старообрядцев священнослужителей, каких они сами изберут» (конец цитаты). Каковой епископ и был им в итоге прислан: государыня (по наущению Светлейшего) лично надавила на отчаянно противившийся тому Синод – и сплела тем самым одну из немногих ниточек, реально связывающих заокеанскую Колонию с Метрополией.
Любопытно, что единственный эпизод сколько-то массовой эмиграции из России в Екатерининскую эпоху опять-таки был связан с Америкой, когда Русско-Американской Компании (в лице Панина) удалось, а Российской империи (представляемой Потемкиным) – пришлось на пАру сложить совершенно головоломный пазл, обернувшийся спустя полвека появлением на мировой карте Свободной Конфедерации Техаса. Дело было так.
В то время на всем гигантском пространстве субтропических равнин, окружающих с севера Мексиканский залив, постоянные поселения европейцев существовали лишь в долине Миссисипи – во французской колонии Луизиана, да еще на западе испанцы возвели крепость Сан-Антонио, в тщетной попытке защитить от непрестанных атак апачей и команчей несколько католических миссий. Проиграв вчистую на Американском театре Семилетней войны, Франция принуждена была отдать Восточную Луизиану, вкупе с Канадой, победительнице-Англии; содержание же «подвешенных» миссисипских поселений посреди дикого Североамериканского континента сделалось бессмысленным, и Западную Луизиану, от Нового Орлеана до Сент-Луиса, Париж уступил союзной Испанской короне. Это послужило испанцам некоторым утешением за потерянную в результате той же войны Флориду, однако легкость, с какой британские десанты захватывали перед тем испанские владения – от Гаваны до Манилы, – ясно показала и Мадриду, и Мехико: удержать ту Луизиану без нормальной, регулярной колонизации земель к северу от Рио-Гранде все равно не выйдет. Колонизация же та невозможна из-за ожесточенного сопротивления немирных индейцев Техаса, а на то, чтоб его сломить, у Мехико нет ни ресурсов, ни куража: замкнутый круг.
Между тем в Южной Америке, в Парагвае, подошел к трагической развязке проект ордена иезуитов по приобщению к цивилизации индейцев-гуарани. Успехи «Государства иезуитов» были столь ошеломляющи (всеобщая грамотность и переход к мануфактурному производству, при достаточно бережном сохранении общинной структуры индейского социума), что окружающие «цивилизованные народы», испанцы с португальцами, почли необходимым быстренько стереть ластиком с мировой карты этот обижающий их исторический феномен – истребив примерно треть тамошнего населения и вернув уцелевших в более приличествующее им первобытное состояние. «Парагвайский эксперимент», вкупе с не менее впечатляющими успехами иезуитов по части организации в самОй Европе системы элитного образования и «социальных лифтов», практически неподконтрольных местным властям, переполнил чашу терпения католических монархов. Испанский король Карл III обошелся с иезуитами примерно как некогда Филипп Красивый – с тамплиерами: в один прекрасный день, согласно его указу-«Прагматике», по всей Империи иезуиты разом были взяты под стражу, а их вкусненькая собственность, на фантастическую сумму 71 483 917 серебряных песо, конфискована; жечь, правда, никого не стали – на дворе всё-таки не XIV век, а просвещенный XVIII – ограничившись изгнанием из страны; ну, а что при этом из 2260 членов и послушников Ордена, арестованных в Новом Свете и препровождаемых в метрополию, больше сотни до Кадиса не дожили – так это ж вам, чай, не морской круиз… Пример Карла вдохновил королей Франции, Португалии и Неаполя, причем в Португалии всё прошло не в пример жестче, чем по относительно вегетарианскому «испанскому варианту»: большинство здешних иезуитов оказалось в тюрьмах, где иные из них провели по восемнадцать лет, до смены режима. Через небольшое время под давлением тех монархов Папа Климент XIV запретил Орден, а генерал его Лоренцо Риччи окончил жизнь в подземельях римского замка Сан-Анджело.
За изъятием некатолических Пруссии и России, где Фридрих Великий и Екатерина Великая иезуитов не только не тронули, но и всячески обласкали (в пику Святому Престолу), деятельность запрещенного Ордена продолжилась лишь в Новой Испании, которой управлял дальновидный, энергичный и вообще много себе позволявший вице-король Эмилио Мола, близкий друг и родственник всесильного королевского министра-реформатора Флоридабланка. Получив от последнего инсайдерскую информацию о грядущем королевском указе, Мола немедля провел в Мехико секретную встречу с тамошним викарием Ордена и представителем Русско-Американской Компании, так что ко «времени Ч», когда настала пора «вскрыть красный конверт», все мексиканские иезуиты уже находились вне пределов вице-королевства – в русской Калифорнии.
Важная деталь: королевская «Прагматика» строжайше предписывала подданным хранить молчание по поводу изгнания иезуитов, а любые публичные высказывания на сей предмет – неважно, «за» или «против» – трактовала как государственную измену (мудро предвосхищая, к примеру, попытки любителей арифметики обсудить результаты деления «уголком» многозначного числа 71 483 917); под страхом суровых наказаний запрещалась испанцам и всякая переписка с изгнанниками. Эти обстоятельства позволяли членам Ордена, оказавшимся в момент провозглашения «Прагматики» в Калифорнии, оставаться в формальном неведении о содержании указа, и в частности – того его пункта, согласно которому изгнанные иезуиты в будущем могли, при условии выхода из Ордена, вернуться в испанские владения – однако без права заниматься там церковной и преподавательской деятельностью. Это «неведение» было весьма важно для вице-короля, который рисковал своей карьерой (а то и свободой) из соображений никак не сентиментальных, а вполне прагматических – планируя использовать возможности изгнанников на благо вверенной ему провинции. Когда Орден вскоре был – как и ожидалось – запрещен Папой, настала пора привести в действие план, разработанный на том тайном совещании в Мехико.
К тому времени Испанская корона перешла к политике привлечения иноплеменных иммигрантов: даже в Метрополии, в пустынных засушливых предгорьях Сьерра-Морена, появились поселения германских колонистов-трудоголиков. Поэтому никого особо не удивило, что и в Техасе объявились во множестве законтрактованные вице-королем калифорнийцы – служащие Русско-Американской Компании, получившие от него задание поднять миссионерскую работу среди индейцев «до Парагвайского уровня»; болтали, правда, вполголоса, будто многие из тех compañeros и без того были связаны прежде с пресловутым Орденом Иисуса – но ведь Ордена того вообще больше не существует, разве не так? Надобно заметить, что Компания провела для вице-короля титаническую работу, собирая по всему миру уцелевших бойцов той разбитой армии, в том числе и ветеранов настоящего Парагвайского проекта (правда, и плата была царской: полностью укомплектованные европейской профессурой Университет о трех факультетах – медицинский, инженерный и математический – плюс три колледжа, в каждый из городов Колонии). Однако для разработанного Молой плана колонизации земель за Рио-Гранде (кстати, претенциозное название оного «Стальной кулак в бархатной перчатке» в действительности было выдумано вовсе не им, а позднейшими историографами), требовались не только миссионеры, но и бойцы.
Тем временем за тремя морями от Техаса – Атлантикой, Средиземным и Черным – разыгралась драма, в чем-то схожая с печальной историей иезуитов. Там императрица Екатерина издала манифест об уничтожении Запорожской Сечи, «со истреблением на будущее время и самого названия Запорожских казаков». Два с лишним века казаки то более, то менее успешно обороняли рубежи православных земель по Днепру от басурман и ляхов (постоянно вступая во временные альянсы то с теми, то с другими); когда же Российская империя, прочно утвердившись на Украине и покорив Крымское ханство, приступила к хозяйственному освоению северного Причерноморья, существование тут своевольной «флибустьерской республики» было сочтено «невместным»… А поскольку с остальных казачьих окраин Империи – с Дона и Урала – тоже уже отчетливо тянуло гарью, в одно прекрасное утро запорожцы обнаружили себя окруженными армией генерала Текели, с уже изготовившейся к бою артиллерией. Деморализованные таким вероломством недавнего союзника, казаки сложили оружие, Текели конфисковал казну и архив Сечи, уничтожил все ее укрепления и убыл получать орден за бескровную победу, объявив напоследок, что все желающие могут завербоваться на службу в регулярную Российскую армию. Таких нашлось немного, да и те вскоре пожалели о своем решении; большая же часть запорожцев колебалась, склоняясь то ли уйти за Дунай, в туретчину (по примеру некрасовцев), то ли вообще «запалить всё с четырех концов» (по примеру Пугачева). Десять тысяч озлобленных вояк, которым, в общем-то, нечего терять, грозили стать долгоиграющей головной болью губернатора Новороссии Григория Потемкина; однако сам Грицько Нечеса (нареченный так казаками в прошлую войну за свой пышный парик) пользовался среди той вольницы достаточным авторитетом, чтобы его предложение было выслушано со вниманием: «Чем за Дунай уходить, к басурманам, езжайте-ка вы лучше, козаки, за море, в Америку! Там король Гишпанский жалует вас землями, охотными да рыбными промыслами и огневым боем казенным за порубежную службу!..»
Появление в Техасе десяти тысяч европейских поселенцев, для которых война была естественным способом бытия, изменило тамошний расклад сил до неузнаваемости. Сызмальства приученные к верхоконной службе и никогда не расстающиеся с оружием, казаки очистили провинцию от таборов воинственных команчей и апачей с той же легкостью, с какой конкистадоры некогда обрушили кровожадную империю ацтеков – и к такой же, кстати, радости мирных земледельческих племен, от пуэбло на западе до чероки на востоке. Надежно защищая и иезуитские миссии, где вовсю уже был запущен проект «Парагвай-бис», и аккуратные поселения германских иммигрантов (испанцы и креолы из самОй Мексики, к огорчению Молы, перебираться на благодатные земли за Рио-Гранде всё равно не спешили), казаки, однако, доставляли вице-королю постоянные неприятности в виде протестов французских и британских соседей из Луизианы.
Дело в том, что для флибустьерско-казацких вольниц всего мира принцип «несть ни эллина, ни иудея» вообще вполне органичен, а уж у запорожцев, чья жизнь проходила на землях вековечной войны двух империй, пяти народов и трех мировых религий, тот участок мозга, что отвечает за расовые предрассудки, атрофировался, похоже, полностью и необратимо: «Водку пьешь? В Бога веруешь?» – целуй на верность осьмиконечный крест, выпивай до дна чарку да и становись в общий строй; никаких предрассудков не было у казаков, кстати, и по части местных красоток-скво … По этой причине беглых нигритян, добравшихся до Новой Сечи, спокойно принимали там в товарищи, а попытки луизианских плантаторов истребовать обратно свое двуногое имущество натыкались на тяжелое (аккурат в вес свинца…) непонимание казаков. Со временем, конечно, всё устаканилось: плантаторам – как когда-то российским помещикам – пришлось смириться с тем фактом, что «из-за Миссисипи выдачи нет», казаки кое-как приучились разрешать имущественные конфликты с соседями не прибегая к оружию (и не ставя в двусмысленное положение Его Католическое Величество), а иные из тех нигритян успешно дослужились до атаманов.
…Любопытно, что когда испанские колонии в Америке надумали отложиться от оккупированной Наполеоном метрополии и от Рио-Гранде до Ла-Платы полыхнула гражданская война между патриотами и лоялистами, Техас безоговорочно встал под пурпурно-золотые знамена Кастилии. Вольные казаки (подразбавленные православными – за компанию… – нигритянами и команчами), скучно-законопослушные колонисты-лютеране, индейские ополченцы, предводительствуемые иезуитами (имевшими понятно каких размеров счет к испанской монархии) – все они, единожды присягнув Его Католическому Величеству, упорно сражались сперва против патриотов –республиканцев, потом против Мексиканской империи («…Что это еще за географические новости?»), превратив свою землю в «последний бастион испанского колониального владычества на Американском континенте».
Свои обязательства перед испанской короной техасцы сочли исчерпанными, лишь когда корона та пала сама собой, по независящим от них обстоятельствам, – в результате революции в самОй метрополии. Может, они и дальше продолжали бы хранить верность свергнутому испанскому монарху – кабы не испанские монархисты, съехавшиеся к ним в Техас со всех бывших испанских владений: битые генералы, немедля вознамерившиеся покомандовать вполне победоносными ополченцами; благородные доны, непрестанно чинившиеся между собой – кому из них положен салют из двадцати одного орудия, а кто обойдется и ковровой дорожкой с почетным караулом; и, конечно же, раззолоченные католические иерархи и скромно одетые отцы-инквизиторы (по традиции, в основном доминиканцы – старые ненавистники иезуитов). Понаехавшие провозгласили себя «Хунтой» (никому из местных – не только выдвинувшимся в войне командирам ополченцев, вроде Незамайко с Хаусхофером, но и весьма популярному в народе губернатору полковнику Альварадо – места в ней не нашлось) и объявили всеобщую мобилизацию с реквизициями в видах похода на Мехико; инквизиторы же, «Псы Господни», окинув пристальным взглядом плоды трудов братьев-иезуитов, горестно воскликнули: «У-у, как всё запущено!» и, засучив рукава, взялись за лечение… Впрочем, кое-кто из историков на полном серьезе доказывает, будто пришельцев погубило – посредством широко практикуемой индейцами симпатической магии – само слово «хунта»: русскоязычное население Техаса абсолютно неспособно было употреблять его без похабных ухмылок и многозначительных словообразований; ну и какой авторитет может быть у власти с таким имечком?
Как бы то ни было, в один прекрасный день в зале губернаторского дворца в Сан-Антонио, где шумело очередное заседание Хунты, возник командир гарнизона куренной атаман Неупокой-Карга – двухсаженного роста арап, черный как душа клятвопреступника и с чудовищным сабельным шрамом через вытекший глаз, – и, не сымая папахи, возгласил раскатистым басом церковного певчего: «Караул устал! Давайте-ка, сеньоры, до дому – пора и честь знать. Вот вам Бог, а вот порог!» После чего обвел оцепеневшую ассамблею оценивающим взглядом каннибальского вождя и присовокупил по-русски: «HuntAmi pomeryatsa – nikto ne zhelaet?»; русским сеньоры не владели, но, ориентируясь чисто на интонацию и поясняющий жест, всё поняли верно… А назавтра представители трех цивилизованных индейских народов – навахо, пуэбло и чероки, двух Казачьих Войск – Миссисипского и Аризонского, и семи самоуправляемых городских общин (да-да, те самые 12 звезд на флаге…) провозгласили образование Свободной Конфедерации Техаса; первым президентом Конфедерации стал полковник Альварадо, Незамайко с Хаусхофером – главнокомандующим и начальником штаба, соответственно, столицу перенесли из Сан-Антонио в портовый Новый Гамбург, а государственным языком, «чтоб ни в вашу, ни в нашу», объявили испанский – как язык самой малочисленной из национальных групп.
Впрочем, малочисленной она оставалась недолго: в Мексике вскоре разразилась очередная революция с очередной гражданской войной, и измученный голодом и беззаконием народ повалил в Техас и русскую Калифорнию многими десятками тысяч. Впрочем, это уже совсем другая история…

7
<иконка из Civilization >
Сообщает Scientific Advisor: «О Лидер, наши мудрецы открыли новую технологию из гуманитарной ветки: корпоративное государство!»
Сообщает Domestic Advisor: «О Лидер, нуждаемся ли мы в смене общественного строя? (Выберите из: Деспотия, Военная демократия, Монархия, Олигархическая республика, Теократия, Просвещенный абсолютизм, Военная бюрократия, Корпоративное государство)»

Когда на Атлантическом побережье Североамериканского континента начались известные драматические события и, выражаясь словами литературного классика, «американские колонии, не столько в силу собственных устремлений, сколько в силу закона тяготения, оторвались от Англии», русскую Императрицу (и без того уже изрядно подрастерявшую прогрессистский запал первых лет своего правления) наверняка стали одолевать мрачные предчувствия насчет дальнейшей судьбы Калифорнии. К чести государыни, она не дала воли тем предчувствиям, ни словом, ни жестом не обнаружив подозрений относительно лояльности заморского Протектората. Петроград же, в свой черед, вел себя с утроенной осмотрительностью: он даже независимость Тринадцати колоний официально признал лишь после Российской империи (при том, что негласные связи между Конференцией двенадцати негоциантов и Континентальным конгрессом были весьма тесными и разнообразными – включая масштабную финансовую помощь последнему, а флот Компании активнейшим образом поучаствовал в провозглашенной Екатериной антибританской, по сути, политике «вооруженного нейтралитета» – вот когда по-настоящему пригодилось пожалованное ему право ходить под имперским Андреевским флагом); от выражения же поддержки идеям Американской революции там береглись как от чумы – причем, как не без удивления открыла для себя Императрица, ничуть при этом не лицемеря.
Знаменательный диалог произошел в свое время в Филадельфии между молодым французским аристократом, приехавшим сюда волонтером сражаться за дело Свободы, и неутомимым Никитой Паниным, отвечавшим здесь за те самые, неафишируемые, связи между восставшими британскими колониями и Калифорнией. Волонтер осведомился (видимо, полагая свои вопросы риторическими), отчего даже в русских колониях, вдали от despotisme de Moscou, не возникло и тени той свободы, что одушевляет ныне народ Соединенных Штатов, и не есть ли это печальное и, увы, необратимое следствие le joug de l'esclavage de Tatar*?