Вячеслав Федоров - Симбиот
— Павлов у аппарата.
— Павлов? Дмитрий Григорьевич? Ожидайте, с Вами будет говорить товарищ Поскребышев.
В трубке послышалось треск и щелканье. Около минуты ничего не происходило, но вот раздался долгожданный голос:
— Дмитрий Григорьевич? Здравствуете, говорит Поскребышев…
— Здравствуйте Александр Николаевич…
— Дмитрий Григорьевич, товарищ Сталин интересуется вашим здоровьем и спрашивает, сможете ли вы прибыть сегодня для доклада?
Я промокнул рукавом халата выступивший на голове пот, и твердо проговорил:
— Александр Николаевич, передайте товарищу Сталину, что я здоров. Здоров и готов немедленно прибыть к нему для доклада.
— Хорошо. Ожидайте, через час за Вами прибудет машина. До свидания Дмитрий Григорьевич.
— До свидания Александр Николаевич.
В трубке раздались короткие гудки. Я положил трубку и рассеянным взглядом окинул кабинет. Взор задержался на массивных напольных часах. На циферблате отчетливо было видно время. 22.05 по Москве. Двадцать два часа пять минут шестнадцатого марта одна тысяча девятьсот сорокового года.
Отсчет почти завершен.
Глава четвертая
Как можно передать словами мысли человека идущего на встречу с историей? Нет, не с мертвой. Не с той, что пылится на полках библиотек, не с той, что томится в запасниках музеев и картинных галерей, и не с той, что сияет отполированной дождем бронзой и гранитом надгробий и монументов. А с живой. С той, запах которой можно вдохнуть. С той, тепло которой можно ощутить кожей рук. С той, ослепительную яркость которой можно увидеть глазами. И с той, чью мощь и неумолимость можно испытать на собственной судьбе. Наверное, никак. Человеческий язык слишком беден для этого.
Каждый шаг по этим, кажущимся бесконечными, коридорам и переходам приближал меня к заветной двери. К двери, за которой ждал ОН, человек, на плечах которого лежала ответственность за жизни миллионов и за судьбы целых стран и континентов. К двери, за которой ждал ТОТ, от кого зависела МОЯ жизнь. Как много людей прошло этот путь до меня и, лишь на краткий миг, почувствовав сладкий вкус величия, словно опаливший крылышки мотылек, подобравшийся слишком близко к манящему огоньку свечи, рухнули вниз и исчезли в пучине безвестности? И как много тех, кто несмотря ни на что, презрев все горести и напасти, взлетели на недостижимые высоты власти и признания? На этот раз испытать капризность дочерей Зевса и Фемиды предстояло мне.
Весь путь, от больничной палаты до приемной будущего Верховного главнокомандующего, я потратил на поиск окончательного ответа на мучивший меня долгие годы вопрос: "А кем же Сталин был для меня?". Одним из величайших вождей в человеческой истории, принявшим под свое крыло босое и голодное революционное пепелище, и передавшим на руки потомков империю, готовую вот-вот ступить за пределы земной атмосферы? Или же безжалостным палачом, сгноившим цвет русской нации в колымских лагерях и утопившим в крови бесконечных котлов сорок первого ее лучших мужчин? Искал и все никак не мог найти.
На одной чаще весов лежала тяжеленная свинцовая гиря бесспорного блага. Десятки тысяч заводов, электростанций, шахт, лабораторий и конструкторских бюро, которые до двадцать первого века составляют основу экономики России и бывших республик Союза. Тысячи и тысячи школ и институтов, породивших невероятное количество выдающихся ученых, инженеров и рабочих, построивших Магнитку и создавших космическую ракету. Множество больниц, госпиталей и фельдшерских пунктов, которые стали залогом здоровья нации на долгие-долгие годы. Все то, что было создано под его руководством и благодаря его несгибаемой целенаправленной воле. Армия. Та армия, которую боялись и уважали враги России. Та армия, на которую с гордостью и надеждой смотрели ее граждане и друзья. Та армия, которую, как не старались, так и не смогли развалить до конца многие последующие правители. И, наконец, ПОБЕДА. Та победа, которой по праву гордились ОНИ и гордимся мы. Та победа, которую стремится оплевать и растоптать мерзкая свора предателей и лизоблюдов. Та победа, которая осталась последним фактором, объединяющим разноголосое скопище индивидуумов под названием Россия. Та, которую мы получили во многом благодаря ЕМУ: сплотившему воедино огромный народ, выковавшему из него стальной кулак и сокрушившего им своего смертельного врага.
А на другой чаше лежала скромная оловянная гирька. Гирька, отлитая из тысяч и тысяч жизней и судеб маленьких, незаметных людей. Нет, не тех взрослых и самостоятельных мужчин, которые пали жертвой собственных интриг и некомпетентности или ставших случайной пешкой в чужой игре за власть и богатство. Настоящий мужчина должен сам определять свою судьбу, нести ответственность за собственные поступки и защищать собственную жизнь. Нет, я имею в виду их женщин и детей. Женщин, которые были убиты за поступки своих близких или попали в лагеря, став еще одной козырной картой в бесконечном политическом покере. Детей, которые были вынуждены прилюдно отказываться от собственных родителей! Имеет ли право настоящий мужчина поднимать руку на слабых и беззащитных? Достойно ли для настоящего мужчины числить среди своих врагов заведомо слабейших или даже равных себе? Конкретно на эти вопросы у меня ответ есть. А у Вас?
Так все-таки, кто Вы, Иосиф Виссарионович Джугашвили? Кто ты такой, Коба?
Так и не найдя для себя исчерпывающего ответа, я, глубоко вздохнув, распахнул дверь и, остановившись на пороге, произнес:
— Разрешите войти?
— Входите…
* * *— Входите. — послышался из недр кабинета так хорошо знакомый многим голос.
Я прошел. Остановившись, точно по центру комнаты, произнес:
— Здравствуйте товарищ Сталин.
— Здравствуйте товарищ Павлов.
Сосредоточив все внимание на фигуре Вождя, я не сразу обратил внимание на то, что он был в кабинете не один. По правою руку от Иосифа Виссарионовича за столом сидел еще один человек. Тот самый комиссар государственной безопасности первого ранга. Тот, чья фигура не менее противоречива, чем фигура Сталина. Тот, чья оценка разнилась от "палач" и "провокатор", до "гений" и "лучший менеджер двадцатого века". Тот, о роли которого в истории страны с пеной у рта спорили многочисленные историки и любители. Там сидел Лаврентий Павлович Берия.
— Здравствуйте Дмитрий Григорьевич. — в нарушение всех неписанных правил произнес он.
— Здравие желаю товарищ Народный комиссар внутренних дел.
— Присаживайтесь. — оценивающе глядя на меня, произнес Сталин, при этом кивком головы указывая на левую сторону Т-образного стола.
Я подчинился и приготовился слушать. Вождь направил пристальный взгляд мне в глаза. Я буквально чувствовал, как щупальца его могучего разума опутывают мой мозг, разбирают его на части, систематизируют и складывают их обратно. Так продолжалось довольно долго. Внезапно он отвел свой всепроникающий взор, поднялся со стула и начал неспешно прогуливаться за моей спиной. Наконец, послышался его хриплый голос:
— Товарищ Павлов, ми ознакомились с вашей докладной запиской. В ней ви выказываете недовольство нашей неустанной борьбой с внутренними врагами советского государства. Как это понимать товарищ Павлов? Ви считаете, что нами были допущены ошибки и осуждены невиновные? Ви считаете, что враги коммунизма, эти собаки, за обглоданною кость с чужого стола предавшие родину, не заслуживают смерти?
— Нет, товарищ Сталин. Я так не думаю. Для предателей существует только одна приемлемая мера наказания — пуля в лоб. Более того. Я считаю, что в условиях нарастающей военной угрозы, излишняя мягкотелость со стороны государства и его карательных органов по отношению к внутренним врагам, станет преступлением. Наш народ уже заплатил высокую цену за становление на путь коммунистического развития, не стоит сворачивать с него в самом начале этого пути. — произнес я, в надежде на то, что он поймет мой отсыл к неудачному опыту либерального отношения к смутьянам, полученному царской Охранкой, точнее к тому, чем закончился для Империи этот эксперимент.
— Так чем же ви недовольны? — несколько озадачено произнес Вождь.
— Товарищ Сталин. Я недоволен некоторыми … косвенными последствиями таких действий. — с небольшой паузой промолвил я.
— Поясните… — с заметно проявившимся акцентом сказал Иосиф Виссарионович.
— Товарищ Сталин. Аресты, проведенные среди руководства Наркомата обороны и командного состава армии, привели к резкому падению уровня дисциплины в армейских частях, и лишили командиров, пришедших на смену предателям, воли к проявлению разумной инициативы. Командный состав практически лишился рычагов воздействия на своих подчиненных. Малейшее проявление признаков ужесточения дисциплины, или попытка навести элементарный порядок во вверенных частях, немедленно вызывают целый поток анонимных жалоб и ложных сообщений на инициаторов таких мер, которые во многих случаях заканчиваются для них печально. В боевой обстановке, командиры, опасающиеся несправедливых обвинений со стороны подчиненных и вышестоящих начальников, стремящихся за счет них скрыть свои ошибки и неудачи, предпочитают с тупой непосредственностью исполнять поступившие приказы. Если приказ гласит взять позицию "в лоб", они с необычайной настойчивостью, не считаясь ни с какими жертвами, продолжают дословно его исполнять, даже если существует реальная возможность его выполнить с наименьшими потерями и большим результатом. Достигнув же указанных в приказе рубежей, они останавливаются, предпочитая не предпринимать вообще никаких действий, до поступления указаний сверху, даже при условии того, что этого неотложно требует сложившаяся ситуация. Все это не могло не сказаться на общем уровне боеспособности Красной Армии, и привело к необоснованному росту человеческих и материальных потерь. Товарищ Сталин, — несколько повысив голос, произнес я. — считаю необходимым, в кратчайшие сроки, разработать и внедрить комплекс мер, направленных на изменение сложившейся ситуации. Оставлять то, что существует сейчас, на самотек — нельзя.
