Герман Романов - Спасти Отчизну! «Мировой пожар в крови»
Как же выиграть время? Не может Франция с Англией оставить их один на один с Россией! Это будет предательство!
— Пшекленты москали! Зрадники!
Пилсудский с омерзением подумал о белых русских — они, в отличие от союзников, уже стали изменниками, сговорившись с красной сволочью о перемирии и оставив Польшу на растерзание. Как были злобными врагами его несчастной страны эти мерзкие и подлые русские царьки, так ими и остались. Нет, ничего у них не выйдет — русские еще перережут друг друга и подохнут в собственной вони, а Польша воссияет, раскинув свои границы от Одры до Днепра, от Балтийского моря до Черного, как в той клятве — «от можа до можа». И так будет!
— Союзники нам помогут!
Слова Пилсудского прозвучали заклинанием для него самого, именно они за последние дни овладели не только его душой, но и всеми добрыми поляками, впавшими в безнадежное отчаяние. В этом была их последняя надежда.
— Они помогут! Матка Бозка Ченстоховска!
ГЛАВА ВТОРАЯ
И в процессе представленья…
(12 августа 1920 года)
Москва
— Я думаю, товарищ Троцкий, что сибирякам не потребуется месяца для проведения мобилизации…
— Они успеют провести заблаговременно?! Я вас тут правильно понял, Борис Михайлович?!
Троцкий сверкнул стеклами пенсне, по своей привычке и горячности перебив начальника Полевого штаба РККА Шапошникова. Тот взглянул в ответ так, что Льву Давыдовичу сразу же показалось, что над его вопросом усмехнулись, — слишком выразительным был в тот момент взгляд бывшего офицера Российского Генерального штаба. Немое превосходство еще больше разгорячило наркома по военным и морским делам Советской республики.
— Нет, Лев Давыдович. — Шапошников отвечал спокойно, и этот тон не дал выплеснуться ярости предреввоенсовета. — На проведение мобилизации они затратят не менее четырех-шести недель. Но все дело в том, что боевые действия сибиряки и казаки могут начать незамедлительно.
— Как? Не дожидаясь окончания мобилизации? — Троцкий был удивлен, если не ошарашен. — С чего вы так решили?
— Стрелковые бригады Сибирской армии полностью укомплектованы по нормам военного времени, с большим излишком офицерского состава. Их запасные батальоны имеют более чем тройной комплект офицеров и унтер-офицеров. Казачьи части первой очереди всегда боеготовы.
— Вы хотите сказать…
Троцкий осекся, мозг сразу лихорадочно заработал, увязывая концы с концами. Через минуту лицо прояснилось, нарком пришел к определенному, обоснованному выводу:
— Как я понимаю, товарищ Шапошников, сибиряки могут начать войну именно этими кадровыми бригадами и казаками и не ждать, пока в тылу на их основе развертываются резервные дивизии из запасных батальонов, мобилизованных и излишков офицеров. Ведь так?!
— Так точно, товарищ Троцкий, — бывший генштабист посмотрел на наркома с нескрываемым уважением. За долгие месяцы работы он научился ценить его быстрое мышление и почти мгновенное понимание сложившейся ситуации.
— Офицерья много, девать некуда, — задумчиво пробормотал Троцкий и быстро прошелся по кабинету. Остановился напротив Шапошникова, жестом запретив тому встать со стула. Нарком напряженно размышлял:
— Генерал Арчегов обещал выехать в Москву уже завтра. Две недели займет у него дорога. — После долгой паузы Лев Давыдович заговорил без признаков даже малейшей горячности: — И будет ясно, для чего они проводят эти военные приготовления и когда намерены ими воспользоваться!
— Я думаю, товарищ Троцкий, что имеем дело с подобными майским событиям…
— Оставьте, Борис Михайлович, — невежливо перебил военного нарком — так он делал постоянно, показывая им место. Ибо войну вершат политики, а не те, кто мнит себя полководцем.
— В одну и ту же реку невозможно дважды зайти! Тут что-то другое, и не совсем война…
Пауза затянулась надолго — Троцкий закурил, Шапошников терпеливо сносил ползущий по кабинету дым, молча — выкладывать свои соображения было нельзя. Только ожидать того момента, пока сам председатель РВС не спросит его мнения.
— Слишком нарочитая демонстрация тогда имела место, откровенная, в глаза бьющая! Вы не находите?
— Так точно, товарищ Троцкий! Обстрелы велись постоянно и разведка аэропланами.
— То-то и оно. А почему скрытничают? Дивизии расформировали по нашему требованию, а взамен бригады готовят?
Борис Михайлович промолчал — вопрос был слишком риторическим, казалось, что нарком задает его сам себе. А Троцкий, дернув себя за бородку, быстро прошелся по кабинету.
— Военный министр поедет сюда на переговоры. «Дружбу» выказывать? Мы на Висле, а их войска тайком стягиваются к границе?! И нам в спину могут хоть завтра ударить? Нет, я с ним поговорю по приезде, потерплю уж две недели. Хотя бестия этот генерал, право слово. Тут что-то другое…
Троцкий с минуту предавался самым мучительным размышлениям, но неожиданно его лицо прояснилось, и председатель РВС Республики, не попрощавшись, по своему обыкновению, стремительно вышел из кабинета.
Черемхово
— Прошло восемь месяцев, а как все здесь изменилось! Впрочем, как и везде. Надо же… — Генерал Арчегов пристально посмотрел на приземистые станционные здания. Военный министр тяжело вздохнул и уселся за стол, продолжая смотреть в вагонное окно.
Действительно, изменилось — видно, если народ захочет чего-либо добиться, то он это сделает. «Спокойствие и порядок» оказалось не пустой декларацией, а весьма достижимой целью. Хотя способы достижения…
Перед глазами генерала промелькнуло окровавленное снежное покрывало, темная кайма отвалов из угольных шахт, похожих на маленькие курганы — «Черемховская бойня» оставила на его сердце незаживший рубец. Нет, он отнюдь не сочувствовал тем сотням убитых, что легли под пулями и штыками маньчжурцев. Именно здесь он впервые с пронзительностью понял, что такое революция, в том первом, самом разнузданном виде, первобытном — в котором началась.
Здесь, в этом городке, время будто замерло в октябре семнадцатого, а потом бешено пошло вперед с первого дня года двадцатого. Почему так произошло в «царстве победившего пролетариата», Константин Иванович отнюдь не сразу разобрался, только прочитав сотни документов и опросив десятки живых свидетелей, осознал со всей горечью, какая же она была на самом деле, эта пролетарская революция.
Уже в ноябре 1917 года черемховские шахтеры дружно решили, что теперь пришла их власть, «рабочая», а потому нужно жить так, чтоб губы в табаке, — трудись поменьше, получай побольше, и желательно совсем не вкалывать до обильного пота «гегемону». И цены на уголь моментально взлетели до небес, опрокинув расчеты рентабельности.
И без того слабую сибирскую промышленность просто парализовало. По таким безумно завышенным ценам даже железная дорога отказалась покупать жизненно необходимое топливо. Одновременно с этим и на других предприятиях рабочие пришли к тем самым выводам — и экономика Сибири просто рухнула, как пьяный мужик в канаву, уже в самом начале весны восемнадцатого года.
Но вместо ожидаемой, вожделенной «денежной реки» черемховские шахтеры получили здоровенный кукиш. А ведь жен и деток кормить нужно. И что делать прикажете? Ну не работать же!
А потому в декабре семнадцатого на поверхность всплыл актуальный лозунг — «экспроприируй экспроприаторов», который большевики перевели на более понятное и доступное для победивших пролетариев выражение — «грабь награбленное». Случай удачный выпал, прямо по заказу — 8 декабря красные попытались разоружить военное училище и школы прапорщиков, но юнкера оказали сопротивление, и такое, что ВРК призвал на помощь всех, до кого мог только телеграммы отстучать.
И шахтеры откликнулись на призыв немедленно — с жаждой, с бабами и с мешками, предназначенными для богатой добычи, которой можно было хорошо «затариться» в купеческом, никогда не бедствующем городе. И прибывшая орда, а именно так ее оценили иркутские обыватели, ринулась на понтон, чтобы переправиться по нему в город и устроить экспроприацию. Не вышло — пулеметы юнкеров просто снесли в ледяную ангарскую воду мародеров и прошлись свинцовым ливнем по противоположному берегу, оставив там лежать десятки «охотников за черепами».
Этого за глаза хватило большей массе прибывших. Они немедленно загрузились в вагоны и отправились обратно. К сожалению, далеко не все так поступили. Часть «пролетариев» перебралась на другую сторону, вот только многие из них отнюдь не стали сражаться с казаками и юнкерами. Они слились в революционном экстазе с криминалом, в городе начался сплошной грабеж и убийство «буржуев».
Время от времени юнкера пленяли таких «красногвардейцев» и у «защитников равенства и свободы» находили в карманах и мешках вещи, золотые и серебряные изделия. Особенно много было золотых перстней и колец, и не просто снятых с несчастных жертв — встречались окровавленные, вместе с пальцами (да-да, в документах это хорошо описывалось, чуть рвота не пробила), а также и серьги, тоже с тем, на чем они раньше крепились, и многое другое.
