Юрий Валин - Мозаика мертвого короля
Лошадей пришлось оставить. Их остался охранять Борода, а мы начали пробиваться сквозь колючие заросли.
— Милорд, пожалуй, здесь без верёвки не пройти, — заметил Сукс, оглядывая скалы.
Я вдохновил его чувствительным тычком.
Факелы пришлось бросить. Каменный гребень мы обошли по расщелине, порядком разодрав одежду. Влезли наверх, справа простиралось залитое лунным светом море. Катились волны, несли шелест издевательских приветов с проклятого Жёлтого берега.
Сукс, опираясь на копьё, заглянул в расщелину:
— Дохлятина, ишь как несёт…
Воняло действительно ощутимо. Я указал вперёд. Наверху темнела каменная «бородавка», заслонившая Тёмную Сестру и половину Луны. Парни меня подсадили, я ощупью отыскал опору в стене. С уступа протянул копьё, поднял Рыбоеда. Нас всё ещё преследовал запах падали.
— Вот дерьмо, аванк у меня отсоси, и здесь дохляк, — Рыбоед, пытавшийся пройти по карнизу, отшатнулся.
В камнях застряла безобразная масса — торчали рёбра, мелкая морда скалилась кривыми зубками, в сторону откинулось что-то, напоминающее крыло.
— Это чего такое-то? — поинтересовался, морщась, Сукс. — Что за тварь?
— Урод, — Рыбоед с надеждой посмотрел на меня. — Мы ищем уродов, так, милорд?
— Угу. Но кого-нибудь посвежее, — сказал я.
Мы поднялись наверх, где наше обоняние порадовала новая волна вони — ещё несколько трупов. Присматриваться мне не хотелось, но, похоже, околели здешние твари в разное время. Странный у них обычай сползаться подыхать к Бородавке.
— Я знаю, кто это, — объявил Сукс, разглядывая раскинувший крылья труп. — Маракукты. Как-то раз видел в Скара. Они живут в тамошних пустошах стаями в сто одну голову. Раз в двадцать лет похищают девственницу, и подносят ей великие дары из фруктов, нутта и розового жемчуга. Тот, кого изберёт девственница, становится вождём.
— Логично, — пробормотал я. — Девственницы — они могут. Парень, ты не думал составить бестиарий Жёлтого берега?
— Кого составить? — удивился Сукс.
— Не важно. Что встали? Боитесь за свою девственность?
Мы обогнули Бородавку. На левом склоне дохлые крылатые валялись еще гуще — прямо десятками. Я с сомнением смотрел на нижнюю часть склона — там тянулись уступы, густо заросшие ежевикой.
— Милорд, — неразборчиво сказал Рыбоед, прикрывая нос рукавом, — у меня от штанов одни лоскуты остались. Если полезем, гнилью прямиком до печенок пропитаемся.
— Наш король к запахам равнодушен, — напомнил я.
Мы продрались по одному из уступов, и я едва не приказал возвращаться — проклятые дохляки оказались навалены целой грудой, будто их нарочно сбрасывали сверху. Задыхаясь, мы обошли курган. Сукс, вскрикнув, шарахнулся:
— Этот шевелится!
Изнемогая, я взглянул. Лунный свет озарял череп твари: кожа уже слезла с него, словно кожура с ореха. Давненько лежит.
— Вперёд.
— Клянусь, он шевелился!
— Так успокой зверюшку, — не выдержал я. — Или помочь?
Дурень Сукс рубанул падаль топором. Небольшой череп твари откатился, застрял между мёртвых лап сородичей и отчетливо щёлкнул челюстью.
Мы смотрели в молчании.
— Не важно, — наконец, пробормотал я. — Дохлые или не совсем дохлые, это всего лишь обезьяны с крыльями.
— Маракукты, — с ужасом прошептал Сукс.
— Будем бояться мертвых обезьянок? — поинтересовался я у него.
Боец покачал головой. Мы знали, кого нам стоит бояться.
Опять заросли ежевики, за ними россыпи крылатой падали, но, слава богам, уже пореже. На камнях Рыбоед отсек лапы попытавшейся двигаться обезьяне. Бойцы настороженно поглядывали по сторонам, я оценивал обстановку. Собственно, идти дальше было некуда. Можно глянуть за последним утёсом, но там шумел прибой. Что бы там ни таилось, его давно смыло в море.
— Ещё один оживает, — сказал Сукс.
Я тоже заметил слабое шевеление в кустах.
— Сейчас успокою, — моряк, злорадно помахивая топором, направился к ежевике.
Шевеление усилилось, — тварь, словно не желая умирать во второй раз, забивалась в гущу колючек.
— Прыткий, — с удивлением заметил Сукс, — ишь, удирает.
— Стой! — рявкнул я.
Протиснуться глубже я не мог, лишь оцарапал щёку. Рыбоед срубил несколько ветвей. Стоя на четвереньках, я заметил прижавшуюся к камню тень. Маленькая и, вроде, без крыльев. Если я ничего не забыл о детях, вполне подходит под определение «ребёнок».
— Эй, вылезай, — неуверенно сказал я. — Мы люди. Слышишь?
Оно не шевелилось.
Пришлось лезть. Бормоча ругательства и проклиная колено, я протискивался, извиваясь на животе. Оно сидело и смотрело на меня. Наверное, всё-таки ребёнок. Я разглядел перепуганные глаза на замурзанной рожице.
— Вылезай. Не бойся, — я протянул руку.
Ребёнок вдруг отчаянно дёрнулся. Я крякнул, получив прямо в лоб. В лапке мелкого существа явно был зажат камень, да и целило оно мне в глаз. Хорошо, кусты не дали как следует размахнутся.
Я вывернул маленькую лапку, отобрав камень. Потянул из кустов — оно отбивалось яростно, но в полном молчании. Я ухватил покрепче. Оно содрогнулось и обмякло. Я выволок добычу из зарослей.
— О, мальчишка! — воскликнул Сукс.
Это уж точно. Одета моя бессознательная добыча была лишь в разодранную рубашку — виднелись запавшие ребра, ну, и всё остальное. Младенец неподвижно лежал на камнях, чудовищно тощий, чёрный от грязи, вонючий, но дышащий. Боец, однако. И как только мог трепыхаться? Не чересчур я его помял?
— Лапа у него, — тихо сказал Ри-Рыбоед.
Я рассмотрел повернутую под неестественным углом ступню ребенка и выругался. Явно сломана нога. Но это не моя вина — за ноги я не хватал. Вот, значит, почему он сомлел.
Мы сделали лубок из древка копья. Рыбоед пожертвовал подолом своей рубахи для повязки. Мальчишка пару раз приходил в себя, но вновь лишался чувств, видимо, боль была изрядная. Ни малейшего звука он так и не издал. В момент, когда глаза мальчишки были открыты, я спросил:
— Эй, воин? Как тебя зовут?
Молчание. Наверное, немой. Почему бы и нет? Дохлые обезьяны едва ли хорошие собеседники. С ними онемеешь.
Парни волокли добычу поочерёдно. Мальчишка почти ничего не весил, но вонял немилосердно. Даже когда мы выбрались с обезьяньего кладбища, облако мерзкого аромата следовало вместе с нами.
«Бородавка» осталась за спиной, когда мы услышали испуганное ржание лошадей и вопли Бороды. Подгонять бойцов нужды не было — мы напрямую проламывались сквозь кусты и прыгали по камням. У меня мелькнула мысль оставить Рыбоеда, волокущего на плече улов, в тылу, но это было бы опрометчиво. Отягощённый мальчишкой, он может не отбиться, да и не ясно, что случилось с Бородой.
Скатываясь по камням, я как раз успел увидеть, как лошади рвут поводья и исчезают во тьме. У маленького костра катался пёстрый клубок: Борода и несколько диких кошек. Ещё одна, волоча неподвижные задние лапы, пыталась отползти во тьму. Глухое рычание и фырканье кошек, треск разлетающихся головней, вопли Бороды — нашему однорукому кормчему приходилось туго.
Одна из кошек при моём приближении совершила дивный прыжок и исчезла в камнях. Второй повезло меньше — я с оттяжкой рубанул её по шее. Кошки, яростно шипя, рассыпались: размера они были среднего — едва ли самая крупная из самок, поднявшись на задние лапы, превысила бы ростом взрослого человека. Всего четыре киски — ту, с разрубленным хребтом, брать в расчёт нет смысла. Справимся.
— По голове их, милорд! — завопил Сукс, уже прикинувший стоимость жёлто-серого меха.
Очевидно, кошки отправлять свои шкуры на глорский рынок не торопились, потому что прыгнули в темноту. Лишь короткохвостый подросток устрашающе зашипел и кинулся на меня. Я сунул ему в пасть защищённое наручем предплечье, устоял на ногах и распорол мечом пушистое брюхо. Рыбоед, подскочив с другой стороны, всадил своё сильно укоротившиеся копьё в горло коту.
— Шкуру! Шкуру! — горестно вопил Сукс, норовя метнуть копьё в кошку покрупнее. Но кошки уже скрылись в расщелинах, лишь из темноты донесся раздражённый вой.
Кот-придурок, подбитый нами, ещё извивался, упрямо полз к моим ногам. Должно быть, в его пятнистую родословную и осёл затесался. Я разрубил коту голову и рявкнул на Рыбоеда:
— Груз держи!
Боец отпрыгнул к мальчишке, оставленному на камнях. Сосунок пришёл в себя, во все глаза пялился на нас и подыхающих котов.
— Живей, парни! — сказал я, поглядывая в темноту. Едва ли коты рискнут напасть вновь, но следить за нами определённо будут. Таких злопамятных зверушек ещё поискать.
У нас осталось две лошади. Мне было жаль удравшего Смыка, отличный был мерин. Впрочем, нужно было что-то срочно предпринять — Борода был плох, и король нам потерю лучшего кормчего едва ли простит. Мы кое-как замотали разодранное брюхо однорукого — кошачьи когти располосовали его от грудины до паха — странно, что потроха ещё не вывалились наружу. Борода стонал. Я смочил ему губы из фляги и вытер окровавленные руки о штаны раненого:
