Валерий Большаков - Корниловец
Широко и мощно раскинув по четыре крыла, воздушные корабли стояли ровно, не приседая на хвост, как «Ньюпоры» или «Фарманы». По их жёлтым бортам вились нарисованные вымпелы-триколоры, а на несущих плоскостях расплывались розетки для опознания — большие белые круги, окаймлённые узкими лентами синего и красного цветов.
Кирилл обрадовался, приметив на фюзеляже крайнего из бомбовозов великолепного Змея Горыныча — с перепончатыми крыльями, неизвестно как могущими поднять в воздух громадное тулово с тремя головами, пыхавшими огнём. В общем, чудище что надо. Дракон!
«Илья Муромец» покоился на сдвоенных колёсах, попарно обшитых кожей, и на одном из них сидел в ленивой позе, откинувшись спиною на стойку шасси, молодой мужчина в чёрной форме и в фуражке с высоким чёрным околышем, с крылышками на серебряных погонах. Лицо его выражало скуку и томление духа, он то и дело прикладывался к бутылочке с сельтерской и всякий раз морщился так, словно пил гадостную микстуру.
— Мне нужен штабс-капитан Томин, — обратился к нему Авинов. — Не подскажете, где я могу его найти?
— Подскажу, — кивнул авиатор и сделал ещё один глоток. — Вымываю излишек шампанского, — объяснил он доверительно. — А Томин — это я.
— Тогда… вот.
Кирилл передал записку генерала-адъютанта штабс-капитану, и тот ухмыльнулся, прочтя коротенький текст.
— Узнаю старого пестуна, — сказал он, заметил отчуждённость на лице Авинова и рассмеялся: — Я сказал: «пестун»! А вы что подумали? Любит старый генерал педагогию разводить, юных офицериков на крыло ставить… Ладно, полезайте в корабль. Вон, идут уже мои ангелочки, сейчас вознесёмся…
— Я ещё ни разу в воздух не поднимался, — сказал Кирилл, справляясь с неловкостью.
— Сейчас мы вас — опа! — и на небеси! — рассмеялся Томин.
— Вообще-то я Кирилл.
— А я вообще-то Иоанн!
Подошли ещё четверо пилотов. Двое — артофицер Игорь Князев и моторист Матвей Левин — ходили в поручиках, механика Спиридона Стратофонтова недавно повысили до прапорщика, а пулемётчик Феликс Черноус был вольноопределяющимся.
— Господа товарищи! — белозубо ухмыльнулся Иван, кладя руку на плечо Авинова. — Это Кирилл. За него челом бьёт генерал Алексеев — слёзно просит доставить пред светлы очи генерала Корнилова! Удовлетворим челобитную «дедушки»? Вижу ответ на ликах ваших. По местам, ангелы небесные!
Знакомясь на ходу, все по очереди полезли в широкую дверь, что раздвигалась сразу за нижним крылом. Гондола корабля была узкой, чуть больше полутора метров, зато в длину вытягивалась метров на восемь, да как бы не на все девять, а под потолком её даже высокий Матвей не пригибал головы. В гондоле было светло — борта впереди были прорезаны большими квадратными окнами, а ближе к хвосту — круглыми. И это была гондола не просто воздушного корабля, а боевого — шесть пулемётов и две пушки «гочкис» грозили врагу, а вдоль бортов громоздились бомбовые шкафы.
Экипаж забегал, готовя «Илью Муромца» к полёту, лишь один Томин торжественно восседал у штурвальной колонки, держась за рычаг, как за скипетр, да покрикивал:
— Шустрее, ангелочки! Шустрее, херувимчики! Левий Матфей, запу-у…скай!
— От винта! — гаркнул Матвей.
Один за другим заработали четыре мотора «Рено», раскручивая пропеллеры. Гондола загудела, задрожала. Спиридон отжал автолог[27] — моторы взревели, корабль качнулся, лениво сдвинулся с насиженного места. Сначала медленно, а потом всё быстрее покатил по полю. Кирилл мёртвой хваткой вцепился в откидное сиденье, следя за тем, как несётся за стеклом побуревшая трава. И вдруг желудок поднялся к самому горлу — аппарат взлетел.
«Илья Муромец» плавно набирал высоту, за полчаса достигнув потолка в три тысячи метров. Это ж как шмякнешься отсюда — мокрого места не останется…
Авинову было удивительно смотреть на землю сверху — на крошечные домики, на ленточки дорог, на лоскутья рощиц, на чёрные заплаты пашен. Отсюда, из поднебесья, мелкими и пошлыми казались земные дрязги, здесь лучше верилось в победу. Кирилл прижал ладонь к блокнотику в кармашке гимнастёрки и прошептал:
— Всё будет хорошо! У нас всё-всё получится!
— Что? — громко отозвался поручик Левин, приняв движение губ Кирилла за не услышанный им вопрос.
— Я говорю, — нашёлся Авинов, — как это вы погоны уберегли? Я свои в кармане ношу, а вы — вон, на плечах!
Матвей жизнерадостно рассмеялся.
— Это всё наш Иоанн! — сказал он. — Комитетчики явились — золотые погоны сдирать, а командир им: «Пошли, говорит, вон! У нас, говорит, серебряные, имеем право!» Те потоптались, почесали за ушами, да и пропали. А мы так и ходим, серебром сверкаем!
— Здорово…
— Ну!
Постепенно Кирилл привык к тому, что он летит со скоростью сто вёрст в час наперерез облакам. Гудели моторы, поскрипывали стойки, позванивали расчалки из рояльной проволоки. С востока то и дело наваливался ветер, доносивший крупные капли дождя, и Томин стал забирать правее, к западу, обходя тучи подальше. В принципе, «Ильюшка» мог и в тумане лететь, и даже ночью: Сикорский оборудовал его приборами — в кабине висели указатели скорости и скольжения аппарата, имелся и креномер — шарик, катавшийся в желобке.
Западную Двину миновали аккурат между Полоцком и прифронтовым Двинском. Тут-то всё и случилось — корабль атаковали три немецких аппарата. Сначала один «Альбатрос» появился, он летел на полсотни метров ниже «Ильи Муромца» — Кирилл обомлел, когда посмотрел в нижний люк и увидел аэроплан с чёрными крестами на крыльях. Потом в отдалении зловеще закружилась пара «фоккеров».
— Ёп-перный театр! — выразился Томин. — Игорь, вниз!
Князев мигом покинул гондолу, выбираясь на орудийно-пулемётную площадку, расположенную перед носом фюзеляжа, на средних полозах шасси. Авинов видел, как артофицер пролез к ружью-пулемёту «мадсен», цепляясь за перильца, как набегавший поток воздуха треплет его одежду.
«Альбатрос» быстро поравнялся с кораблём и атаковал его. В ответ Игорь открыл огонь из «мадсена», а вольноопределяющийся Черноус разряжал «льюис» из хвостового гнезда. Со звоном и треском рассыпались окна правой стороны, прошитые пулями, — «Фоккеры» постарались. Кирилл упал на пол и зашипел от бессильной злости — что толку падать, если вокруг фанера?! Один только пол «застелен» стальным листом в палец толщиной. Из винтовки такой не пробить, а если из «льюиса»?.. И что это за запах? Бензином, что ли, воняет?..
— Командир! — заорал Левин. — Оба верхних бака пробиты!
— Ё-перный театр!
Авинов поднял голову, высматривая латунные бензобаки под верхним крылом, похожие на бочонки. Не дай бог, загорятся…
— Фильтр правой группы моторов гавкнулся! — продолжал докладывать Матвей. — В радиаторе второго мотора дырка, обе бензинопроводные трубки левой группы моторов перебиты!
— Левые краники закрой! Живо! Ах, канальи…
Гул изменился — корабль летел на двух правых моторах.
Один из «Фоккеров» зашёл в атаку на корабль с левой стороны, но Князев не подкачал — полностью выпустил из ружья-пулемёта кассету в двадцать пять патронов, зато подбил-таки аэроплан с пиковым тузом, намалёванным у хвоста.
— Ваша карта бита! — заорал Томин.
Второй «фок» пролетел выше — замерцал злой огонёк, хлещущий из «максима». Попал! Матвей вскрикнул, зажимая струйку крови, брызнувшую из простреленной руки. Кирилл мигом подлетел к аптечке, схватил бинт и затеял перевязку.
— Держись!
— Держусь…
Зататакал «мадсен», опорожняя вторую кассету. От хвостового пулемётного гнезда откликнулся «льюис».
Отвлекаясь от штурвала, Томин крикнул Авинову, кивая на уцелевшее окно:
— Гляди! Видишь муху? Можешь её погладить — не улетит! Они так стрельбы пужаются, что всякий страх теряют!
Кирилл потрогал еле ползавшую муху пальцем. В самом деле… Насекомое даже не жужжало.
— Я ж тебе говорю… Феликс! Ёп-перный театр… Феликс, бросай пулемёт! Фильтр пробит! Спиря!
— Держу! — пропыхтел Стратофонтов.
Черноус бросился в переднюю каюту к фильтру и руками стал зажимать отверстия в фильтре правой группы.
— Командир! — позвал Матвей, привставая. — Я гляну, что там с моторами!
— А не выпадешь?
— Я ещё не истёк кровью, остался чуток на донышке!
— Действуй! В серафимы шестикрылые произведу!
Левин вышел через люк за борт, впуская в гондолу резкий порыв ветра, и двинулся мелкими шажками по фанерной дорожке, выстланной вдоль нижнего крыла, хватаясь здоровой рукой за проволочные перила.
«Альбатрос» только и ждал этого — стал заходить слева, блестя жирными, разлапистыми крестами. И тут Князев отличился. Ружьё-пулемёт заклинило, стрелок бросил его и открыл огонь из «маузера». Везение ли было тому причиной или врождённая меткость, а только Игорю удалось первым же выстрелом поразить немецкого пилота в голову — аэроплан завалился на крыло и понёсся к земле, медленно вращаясь, будто ввинчиваясь в воздух, пока не врезался в холм, вспухая облачком огня.
