Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
– Вперед, – сказал Шульгин.
…Барьер они пересекли свободно, словно его и не было вообще. При попытке же форсировать его без хронеланга он встал бы непреодолимой стеной, причем совершенно прозрачной. Не стена из вещества и не поле, а всего лишь – пленка поверхностного натяжения на границе раздела противотекущих времен.
Мир по ту сторону ощущался настолько чужим и опасным, что не хотелось даже ни к чему прикасаться, ни к деревьям, ни к камням. Классический случай ксенофобии, сказала бы Альба.
Валгалла таких эмоций не вызывала.
Шли быстро, бесшумно, как индейцы Фенимора Купера по тропе войны. Без крайней необходимости старались не разговаривать, а если и обменивались парой слов, то вполголоса. Впрочем, прямой необходимости в подобных предосторожностях не было. Пришельцы здесь наверняка чувствуют себя в полной безопасности, караульной службы не несут. А если бы знали о вторжении землян, наверняка встретили бы их на дальних подступах.
Одним броском, без привалов, отшагали не меньше тридцати километров, а пейзаж оставался прежним. Поразительное однообразие – тот же мох под ногами, те же камни. И мутное небо над головами. Без специального «компаса» Шульгин, бессменно возглавлявший группу, давно бы начал кружить на одном месте.
– Стоп. Пришли. – Шульгин поднял руку.
Главная база пришельцев выглядела как гигантская бронзовая шестеренка, с маху брошенная на мягкую почву и косо застывшая под острым углом к горизонту.
У Айера это сооружение вызвало иную ассоциацию.
– Копия – новый Берлинский стадион, – прошептал Герард, становясь рядом с Левашовым.
– Откуда там такой? – машинально возразил Шульгин и лишь потом сообразил, что через триста лет новый стадион в Берлине вполне мог появиться.
– Что-то мне не нравится, – сказал Корнеев, проглотив последний кусок паштета. – Все идет слишком гладко.
Они сидели в тесной герметической палатке, натянутой с обратной по отношению к базе стороны крупного валуна. Без такой палатки, изолирующей от местного времени, землянам не удалось бы съесть ни крошки пищи. И выпить что-нибудь, кроме чистой воды. Любая органика, извлеченная из контейнера, исчезала мгновенно и бесследно.
– Не понимаю, – ответил Шульгин, доставая сигарету. – Мы так и рассчитывали. Если будет не гладко, нам труба…
– Не кури, мы тут задохнемся, – попросил Айер.
– Не задохнемся. Это для времени стенки герметичные, а воздух вполне проходит, – успокоил его Левашов, – а то б давно уже задохнулся.
Корнеев продолжал свою мысль:
– Понимаешь, есть разные степени нормы. Иногда показатели агрегатов и систем гуляют плюс-минус в пределах допусков. Это обычное рабочее состояние, можно не тревожиться и играть с напарником в нарды. А бывает, правда, редко, когда параметры настолько точно выдерживаются, что хоть инструкции иллюстрируй. Тогда я в нарды не играю, а сижу и жду аварии…
– Слушай, точно… – поддержал коллегу Левашов. – Вот у меня раз был случай, шли мы на Новороссийск из Алжира с вином в танках…
– Обожди, Олег, не гони порожняк. Излагай дальше, Борис Николаевич. Деловые предложения имеешь? – Слова Корнеева в какой-то мере были созвучны неясной тревоге, не оставлявшей Шульгина с момента пересечения барьера Рубикона, фигурально выражаясь. Тут же всплыла сказанная Воронцовым, пусть и по другому поводу, фраза: «Жребий брошен. Вместе со всем прочим имуществом, при попытке обратно перейти Рубикон». Изящно, но не про нас будь сказано.
– Людская психика – дело такое, – назидательно произнес Шульгин, внимательно выслушав Корнеева. – Она, может, и иррациональна, но в то же время… Одним словом, если предчувствие есть, к нему лучше прислушаться. Мало ли… Мне в Туве один лама на эту тему много чего рассказывал. Короче, сделаем так – вы пока тут посидите, а я на разведку схожу. Не сейчас, попозже, как стемнеет. Осмотрюсь, потом вы пойдете.
Все возражения он отвел как несерьезные.
– Один я себя буду ощущать куда свободнее. А придется сматываться, вы отсюда огнем прикроете, позиция удобная. Один сверху, двое из-за камней с флангов… Главное, чтоб у вас рации все время на прием работали, только прием. Если все в порядке будет, я на секунду включусь, скажу: «Вперед», и встречу у входа. Ну а если что – сами соображайте. Туда больше не лезьте. Пусть Антон думает…
Аггры даже световой режим в зоне приспособили под свои привычки. В положенное на Валгалле время ночь не наступила, вместо этого яркость пепельного неба стала равномерно снижаться, как бывает при полном солнечном затмении, потом серые сумерки начали лиловеть, лиловый оттенок превращался в фиолетовый, и на том все кончилось.
Не темнота, но и не свет, а неприятное пограничное состояние, будто в фотолаборатории с плохо прикрытой дверью.
Шульгин надеялся, что постепенно глаза адаптируются и видимость улучшится, но время шло, и ничего не менялось.
– Похоже, что у них система двойной звезды, – сказал понимающий в таких делах толк штурман Герард. – Одна – серый карлик, другая – выгоревший красный гигант. А планета вращается почти на боку, отсюда такой эффект.
– Серый карлик? – удивился Левашов. – Разве такие бывают? Белый знаю, красный, а серый – это как? Такого цвета в природе нет, откуда он в спектре?
– Галилей, наверное, и про белый ничего не знал, – вместо ответа по существу не совсем удачно отшутился Айер.
Олег сделал вид, что не обратил на его слова внимания, но Шульгин посмотрел в глаза штурмана настолько выразительно, что тот, смутившись, начал длинно, чересчур подробно излагать новейшую звездную классификацию.
Убедившись, что ждать больше нечего, Шульгин еще раз проверил, легко ли двигается затвор автомата, попробовал, как выходит из ножен пристегнутый над правым коленом метательный кинжал, поднял ремень с шестью магазинами.
– В общем, я пошел…
Еще когда было относительно светло, он тщательно наметил свой маршрут от камня к камню, запомнил азимуты на каждый ориентир, достаточно точно определил расстояние между ними и сейчас шел быстро, не боясь сбиться с пути, хотя видимость не превышала десятка метров.
Сложность была в другом. Даже Антон, при всех своих почти неограниченных возможностях, почти ничего не знал о внутреннем устройстве базы. Общие представления об архитектуре такого рода сооружений – и только. Шульгин возлагал определенные надежды на Ирину, настойчиво пытался заставить ее вспомнить, что там и как. Но и из этого ничего не получилось. Как она ни напрягала свою память, кроме отрывочных картин учебных классов, где ей преподавали русский язык, правила поведения и спецдисциплины, вспомнить ей ничего не удавалось. Да и то Ирина не могла поручиться, здесь ли все происходило или на родной ее планете.
Оставшись наедине с Антоном, Шульгин спросил его в лоб:
– Ты что, не можешь как следует прозондировать ей память? Там же наверняка все есть…
– Увы, Саша, к нашему глубокому сожалению, ничего не получится. Мозг у нее настолько перестроен, что, кроме минимума воспоминаний, необходимых для осознания своей видимой принадлежности и программы действий как агента, все остальное там чисто человеческое. Грубо говоря – ваша Ирина технический брак. На ваше счастье.
– Как сказать. Будь она полноценным экземпляром, мы вообще ничего не знали бы и жили спокойно…
Антон покачал головой.
– Не уверен. Только давай вернемся к этому в другой раз. Возможно, к тому времени я смогу сообщить вам кое-что интересное.
Шульгин потом долго думал, на что Антон намекает, и, как ему показалось, догадался. Только правильно, не время сейчас, есть проблемы поактуальнее, чем Иркина биография.
Он чуть не наткнулся на трехглавый камень с заостренной средней вершиной. И порадовался, как у него все четко получилось. Почти два километра в этом фиолетовом мраке – и не сбился ни на шаг.
Ему показалось, что он уже различает впереди темную громаду станции.
Оставалось найти выход.
Однако искать его Шульгин решил совсем не там, где следовало бы. Парадный подъезд его никак не устраивал – слишком уж велик риск, то ли автоматика какая может помешать, то ли просто на одного из хозяев наткнешься – кто знает, спят они по ночам или, наоборот, сволочи, прогуливаться по холодку предпочитают…
Подойдя вплотную, Шульгин убедился, что план, который он для себя наметил, имеет шансы на успех. Насаженный, как колесо на ось, на цилиндрическую опору, плоский барабан станции своим левым боком касался почвы, в то время как правый не был даже виден, теряясь в грязно-фиолетовой мути. На глаз прикинув диаметр и угол наклона, Шульгин определил, что до него не меньше тридцати метров.
Впрочем, эта тригонометрия практического значения сейчас не имела, разве только помогла Сашке убедиться, что он в полном порядке. Важным было только одно – фактура внешнего покрытия станции. Если она гладкая – ничего не выйдет. Шульгин даже ускорил шаг, чтобы быстрее это проверить.
