Константин Костин - Неинтересное время
Что-то делать самому? Без чужой помощи? А что? Что ты можешь сделать? Забросать немцев пузырьками с чернилами? Или…
Да нет, бред.
Убить Гитлера он, Сергей, не сможет. Нет, не в силу моральных качеств. Рука бы не дрогнула, капитан Ждан и бандит Мишка тому свидетели. Не так это будет просто чисто технически.
Это ведь надо попасть в Германию, причем не зная языка, то есть сначала изучить язык…
Найти и перетащить через границу винтовку, перед этим научиться стрелять из нее. Сделать глушитель, оптический прицел…
Кстати через границу может помочь перебраться дядя Анисим…
Выследить Гитлера, убить, и не попасться…
Черт, как все сложно!
— Товарищ Вышинский, что с вами?
Сергей вернулся из планов смертоубийства:
— Я боюсь… Я боюсь, что не справлюсь…
Вацетис встал. Положил на плечо Сергея руку:
— Да… Дерьмовое нас ждет будущее… Если даже такой человек как ты, Сергей, не верит в помощь других людей. Ты нам все расскажи, — голос латыша стал мягким, успокаивающим, — а уж мы сообразим, что сделать. Справимся мы с твоим Гитлером, даже не сомневайся…
— Справитесь? — голос Сергея прямо-таки скрежетал, — Справитесь?! Да вы хоть понимаете, что вас ждет?
— Как что? Война. Думаешь, мы здесь живем и не знаем, что капиталисты на нас рано или поздно нападут. Готовимся мы к войне, гото…
— Готовитесь?! — Сергей вывернулся и вперил взгляд в глаза латыша.
— А что тут за шум по ночам? — в кухню просунулось заспанное лицо незнакомого мужичка.
— Пошел вон! — рявкнули хором Сергей и Вацетис.
Дверь захлопнулась.
— Готовитесь? С полумиллионной армией и десятью танками?
— У нас их не десять…
— Двадцать? Сорок? У немцев их будут тысячи! Знаете, сколько погибнет людей? Двадцать миллионов! Двадцать! В Ленинграде от голода погибнет полмиллиона человек! От голода! В Германию будет угнано в рабство и там погибнет миллион! Счет смертям пойдет на миллионы… Да что я тебе говорю, ты же не русский, ты — латыш…
— Я — не латыш!!! — рявкнул Вацетис, — Я — БОЛЬШЕВИК!
Он залпом выпил воду из кружки:
— И все погибшие, — продолжил он более спокойным голосом, — граждане и моей страны тоже. Независимо от того, русские они, латыши или якуты. Что еще будет?
Сергей заговорил, тихо и монотонно. Он говорил, а перед его глазами стояли не комедии, вроде «Мы из будущего» или «Гитлер капут». Он вспоминал некрасивые, черно-белые, мутные кадры кинохроник.
Он рассказывал о концлагерях, о лагерях смерти. О сожженных заживо, повешенных, расстрелянных. О черноформенных бестиях, спокойно уничтожавших детей и женщин, о добрых солдатах в рогатых касках, не видящих в русских людях — людей. О партизанах, о предателях с белыми повязками. О Матросове, о Зое Космодемьнской, чьи судьбы уже не казались смешными.
— Не верю, — спокойно, заявил Вацетис, — Не верю. Не может такого быть.
Сергей задохнулся…
— Но мой начальник, — продолжил Вацетис, — всегда говорил, что верить или не верить — не наш путь. Нужно ЗНАТЬ.
Он наклонился к Сергею и посмотрел ему в глаза:
— Едем. Расскажешь все, что знаешь…
— Кому? Твоему начальнику? Начальнику института фольклора? Как быстро он доберется до нужных людей?
— Зачем начальнику? Сразу товарищу Дзержинскому. А уж он — поможет.
Часть третья
МОСКВА
«Альтернативка. Теперь можно на сто процентов быть уверенным — это не наша история»
Сергей стоял на Красной площади.
Нет, понятно, что выглядела она не так, как в двадцать первом веке, это никак не доказывало альтернативность истории.
Деревянный мавзолей непривычных очертаний тоже имел вполне логичное объяснение в рамках реальной истории. Ленин умер только в прошлом году, ту гранитную пирамиду, из которой его в нашем времени регулярно пытаются вытащить, за это время точно не успели бы построить. А хоронить где-то нужно.
Можно было бы объяснить даже памятник Минину и Пожарскому не на своем месте: большевики — народ своеобразный и могли по каким-то таинственным причинам таскать памятник туда-сюда по площади.
Но ВОТ ЭТОГО в мире Сергея большевики не допустили бы точно.
Что там какой-то забытый триколор на крыше дома в Пескове. В столице СССР, в центре Москвы, в двадцать пятом году, на восьмом году советской власти на шпилях башен Кремля — гнездо кровавых большевиков, между прочим — блестели позолотой двуглавые орлы.
Будь эта история той, о которой Сергею рассказывали на уроках в школе, в газетах, по телевизору, на сайтах, короче будь эта история нашей, орлы давно уже были бы сбиты из пушек, а тот, кто допустил такую контрреволюцию, был бы расстрелян у кремлевской стены.
Это — не наша история.
Сергей подумал, что у него уже сложилось два образа большевиков. Один, из нашего времени — безликая страшная масса, пьяные, небритые, в кожанках и с маузерами и над ними — Сталин, с капающей с пальцев кровью. И второй, здешний.
Здешние большевики вызывали ассоциации не с общим образом, а с конкретными людьми. Паша Поводень, Данила, Слава, товарищ Шрам, Катя, Вацетис, Витя-Виктор… Может быть, они не были добрыми и гуманными людьми — Паша, Витя и Вацетис уж точно — может быть, ради мировой революции они и пошли бы по трупам… Может быть.
Но неужели идти по трупам ради денег — правильнее?
— Читайте, читайте! — пробежал мимо мальчишка-газетчик — Убит красный командир Котовский!
Сергей не обратил внимания. Он еще раз взглянул на нахально торчащих в голубом небе орлов, хмыкнул-хехекнул и, пробежав немного, запрыгнул в проезжавший мимо трамвай.
От Кремля до Большой Садовой, где Вацетис снял для него комнату — путь неблизкий.
* * *Солнце уже садилось, узкие переулки погружались если не в темноту, то в некоторые сумерки.
По одному из таких переулков, в синем джинсовом костюме, стуча каблуками высоких шнурованных ботинок, шел Сергей Аркадьевич Вышинский.
В одной из темных подворотен, мимо которой он проходил, качнулись и скрылись обратно во мраке две черные тени.
— Слышь, Пузырь, — прошептала одна из них, — а чего мы этого фрайера пропустили?
— А ты чего пропустил?
— Да сначала хотел, а потом чего-то передумалось…
— Потому, Щупарь, что чуйка у тебя есть, только малохольный ты. Зенки его видел? Из них мокрота смотрит. Либо мосол, либо… Я таких у тех, кто с войны пришел насмотрелся. Либо шпалер за поясом, а под землю меня не тянет, либо все равно бабки добром не отдаст. Меж двух наголо останешься, а то и на мокрый гранд перейдем. Короче, взгляд запомнил? Таких — не трогаем.
* * *Сергей с Вацетисом приехали в Москву вчера под вечер. Латыш отвел Сергея в снятую комнату на Большой Садовой, хотя тот и порывался прогуляться и запретил выходить, пока не будет получено добро. Остатки демократического свободолюбия требовали непременно нарушить запрет и отправиться на прогулку, однако разум резонно заявил, что, во-первых, мобильников еще не изобрели и Вацетис, не обнаружив Сергея, подумает черте что, во-вторых, Сергей и в современной-то Москве этих улиц не знал и легко смог бы заблудиться, а уж в Москве двадцатых… Ну и в-третьих: у каждого запрета есть своя причина и никто не будет запрещать просто чтобы поиздеваться.
Товарищ Вацетис появился только во второй половине дня, когда Сергей успел познакомиться с обитателями семи комнатушек. Проживали здесь в основном ханурики, в коридоре стоял ощутимый запашок дешевого самогона. Единственным нормальным человеком был появившийся ненадолго синеглазый, лет тридцати с небольшим, человек — доктор Миша, по словам местных жителей — чем-то похожий на актера Краско в молодости. И то доктор Миша, как выяснилось, съехал с квартиры еще в начале года и просто приходил за справкой к домоуправу.
Вацетису Сергей обрадовался как родному.
— Ну что, — сел латыш на стул, положив рядом фуражку, — все решено. Завтра с утра я встречаюсь с товарищем Дзержинским, а потом он поговорит с тобой.
— Быстро, — поднял брови Сергей.
— Так мой начальник такие вопросы решает быстро. Наш ИИФ создан по личной инициативе Феликса Эдмундовича и подчиняется непосредственно ему, как главе ВСНХ, поэтому выход на него имеем всегда…
— Товарищ Вацетис, а что у вас за институт? Может, расскажешь? Или это тайна?
— Тайна, тайна… Ну как тайна? Расскажу. Попозже. Вечером. Не обижайся, просто мне нужно еще кое-куда заскочить. Ты, если хочешь, можешь по Москве пройтись. Вечером поговорим.
* * *На столе, в круге света от керосиновой лампы, стояла сковорода, в которой шкворчала жареная картошка с салом — по словам Вацетиса, любимое блюдо Дзержинского. Между безработным директором чернильной мастерской и начальником департамента таинственного института шел задушевный разговор. Под водочку и закусочку.
