Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
– Так, – нехотя согласился Берестин. Он представлял, как может все получиться. Пусть даст ему Новиков сорок свежих дивизий. Необстрелянных, не знающих и не умеющих ничего, кроме как ударить в штыки на дистанции прямой видимости. Лобовыми атаками они смогут потеснить немецкие войска, заставить их перейти к обороне, но и только. В удобный момент какой-нибудь Клейст или Манштейн найдет подходящее место, танковым тараном пробьет фронт и снова пойдет гулять по тылам.
Войны немцы ни в коем варианте не выиграют, но лишней крови прольется море.
– Хорошо, согласен. И что ты изобрел?
– Да уж изобрел. С учетом того, что нас здесь не будет. Я хоть и не знал, когда нас устранят, но весь месяц последний только к этому и готовился. Смотри… – Он указал на карту Европы. – На твоем фронте оставим немцев и перейдем к позиционной войне. Спешить нам некуда. А все резервы, новые танковые армии, «катюши» и прочее сосредотачиваем на юге, от Винницы до Кишинева. И весной двинем через Венгрию, Румынию, Болгарию. Глубокий обход к Южной Германии, а потом из Прибалтики через Восточную Пруссию и север Польши… Тогда, глядишь, к сорок третьему войну и вправду можно выиграть без лишних жертв и в совсем другой внешнеполитической ситуации. А группой «Центр» в самый последний момент займемся, вот где настоящий котел получится, от Смоленска до Варшавы… Все ясно?
– В принципе красиво, – ответил Берестин, – а как на практике получится, думать надо…
– Вот пусть товарищ Марков остается здесь и думает, на то его главковерхом и назначаем… Наброски я заготовил, а на подробную разработку зимы ему хватит.
– Жаль только, что мы не узнаем, как все случится… Годик бы я тут еще посидел, – с сожалением ответил ему Берестин.
Ему действительно трудно было осознать, что с их уходом исчезнет вся сейчас существующая реальность, и генерал Марков, и новый Сталин, и еще два миллиарда человек, для которых история начала уже меняться, чтобы стать гораздо счастливее и правильнее, без пятидесяти миллионов напрасно погибших людей, без Хиросимы и Нагасаки, без холодной войны, без всего страшного, бессмысленного и жестокого, что однажды состоялось, но чего может и не быть, если все пойдет так, как они задумали и в меру сил пытаются исполнить.
– Кто его знает, а вдруг и удастся посмотреть… – сказал Воронцов, имея в виду возможности Антона и его техники в Замке, а может, и не только это, – мы уже в такие дебри влезли, что ни за что ручаться нельзя. Лишь бы Иосиф Виссарионович опять все на круги прежние не повернул.
– Включи плитку там, в шкафчике… – Новиков раскрыл свою красную папку. – Кофе свари, отвлечемся немного. Коньяк есть, хороший, только понемногу, ночь длинная, и я вам еще кое-что хочу показать.
Тихо загудел телефон на подоконнике. Звонил один из трех новых помощников Сталина, заменивших Поскребышева. Бывший сотрудник НКИД, эксперт и аналитик, два года отсидевший в бериевских подвалах, но не сломавшийся и никого не предавший. Все новое окружение Сталина состояло теперь из таких людей.
– Приехали редакторы газет. Ждут, – сообщил он.
– Пусть подождут полчасика. Я вызову… – ответил Новиков и, подумав, прибавил: – Скажите, чтоб задержали выпуски и освободили на первых полосах побольше места.
Опустил трубку, помолчал, не снимая с нее руки. Сейчас он вдруг снова стал похож на Сталина с бесчисленных парадных картин.
– Может повернуть по-старому, запросто… – сказал Андрей и вздохнул. – Я все время об этом думаю. Если б, как ты, Леша, говоришь, еще годик, может, и сломали бы его окончательно… А так он еще покажет, что почем.
Усмехнулся, вернулся к столу, взял поданную Воронцовым чашку кофе. Отхлебнул, обжигая губы.
– Вся беда, что народ не готов понять и принять все, что можно бы сказать и сделать. Поэтому нам удается только смягчить крайности режима. Обставить вождя флажками, за которые не так просто будет выбраться, чтобы не показаться совсем уже сумасшедшим… Вот у меня тут целая куча декретов и указов, подпишу – и сразу в печать, для того редакторов вызвал. А раз вы тоже здесь, давайте прикинем, что еще надо успеть.
Новиков начал размашисто подписывать бумаги и передавать их Берестину и Воронцову.
Вот указ об отмене смертной казни. Взамен десять лет или штрафные роты. И только по суду, никаких «троек» или «особых совещаний». Пересмотреть можно только после окончания войны. Покойников и на фронте хватит… Новое положение о прохождении службы в действующей армии. Двухнедельные отпуска каждые полгода, льготы фронтовикам и членам их семей, демобилизация и запрещение впредь призыва единственных сыновей и единственных кормильцев, еще тут разные пункты… Решение Политбюро о разграничении функций ЦК, ГКО и Ставки Верховного главнокомандующего. Главком становится членом Политбюро и может быть смещен только съездом. А съезд еще когда будет… Так что спи, Марков, спокойно. А вот совсем интересно – передовая «Правды». Здесь я признаю утратившей силу идею об обострении классовой борьбы. Наоборот – нерушимое единство народа, право на свободу мнений внутри и вне партии, роль церкви как выразительницы народного духа, призыв ко всем соотечественникам дома и за рубежом сплотиться, независимо от прошлых разногласий на единой платформе защиты Родины, намек на послевоенную демократию…
– Крепко завернул, – похвалил Воронцов, пробежав глазами текст. – После такого и не знаю, что наш клиент делать станет.
– Да, – согласился Берестин, – когда это на весь мир прогремит, задний ход сразу давать неудобно. Тем более что «органов» у него не осталось…
– На что и надеюсь. – Новиков, не поднимая головы, подписал еще несколько листов. – Тут еще о некоторых текущих вопросах… Согласны? Можно редакторов звать?
– Зови, – разрешил Воронцов. – Неплохо бы еще завтра, если успеем, пресс-конференцию устроить, с разъяснением и углублением позиций. И иностранных корреспондентов нужно пригласить побольше.
– Годится. Так и сделаем. Пошли, Леша, я тебя заодно как главкома представлю и прикажу впредь по всем вопросам освещения войны к тебе обращаться. Товарищу Сталину некогда всякой ерундой заниматься, у него заботы глобальные… А потом… – Новиков улыбнулся добро и лукаво, как и подобает хрестоматийному Сталину, персонажу святочных рассказов для младших школьников, – есть мнение на все наплевать, переодеться в штатское и прогуляться по ночной Москве. Чем я хуже Гарун-аль-Рашида?
– А террористов не боишься? – спросил Воронцов.
– Товарищ Сталин никого не боится. Товарищ Сталин всегда был на самых опасных участках Гражданской войны. Товарищ Сталин на экспроприации ходил, с каторги бежал… Прошу всегда это помнить! – Новиков гордо разгладил усы, надел и оправил перед зеркалом китель. – Пошли. Нельзя заставлять прессу ждать слишком долго!
…Воронцов, как это часто бывает, проснулся за несколько секунд до звонка. То, что на этот раз роль будильника играл тактильный зуммер устройства для переноса психоматриц, дела не меняло.
Он открыл глаза, не совсем понимая, где находится, потом увидел сереющий прямоугольник окна, ощутил острый запах кожи дивана, на котором лежал, неудобно подвернув руку, и вспомнил. Нащупал у изголовья предусмотрительно откупоренную бутылочку «Боржоми», сделал несколько глотков, смывая горечь несчитаных сигарет и чашек кофе. И только после этих автоматических действий, уже окончательно проснувшись, Дмитрий почувствовал, как жужжаще завибрировала на запястье нижняя крышка прибора.
Этот сигнал означал, что у него осталось три часа, чтобы закончить свои дела, подготовить Новикова и Берестина к переброске туда, где должны находиться их тела, а потом и самому уйти по вневременному каналу.
Воронцов полежал еще немного, испытывая сильное желание заснуть хотя бы на час, чтобы поменьше думать о том, что ему предстоит сделать. Тоже привычка, оставшаяся с детства. Но сон не возвращался. Наоборот, голова прояснилась так быстро, словно он принял пару таблеток фенамина. «Видно, не судьба, – подумал Воронцов и сел. – Живы будем, дома отоспимся…»
Окончательное решение он принял ночью, когда они втроем возвращались из Москвы на дачу. Шутили, много смеялись, вспоминая забавные ситуации своей нелепой (имея в виду служебное положение Новикова и Берестина) выходки. Роль пожилого грузина, только что спустившегося с гор, Андрею удалась вполне.
Воронцов тоже веселился и развлекал друзей подходящими к случаю анекдотами, в то же время просчитывая варианты. И не находил никаких альтернатив.
Нельзя сказать, что такое решение ему далось легко. Он добросовестно рассмотрел все доводы против, которые сумел придумать, и счел их неосновательными. Для него самого риск тоже был огромный, но как раз это занимало Воронцова меньше всего. К риску он привык и надеялся, что в критический момент сумеет действовать правильно.
