Попова Александровна - Пастырь добрый
Служка возвратился спустя минуту; приблизясь, осторожно и медленно, словно боясь разбить, протянул гостю короткие деревянные четки.
— Отец Юрген хотел, чтобы я, когда вы возвратитесь, передал вам это с его благословением, — произнес он тихо. — А кроме того, кое-что на словах. Он просил сказать вам так: «быть может, вы просто не пробовали». Наверняка вы знаете, о чем речь.
Несмотря на явно прозвучавший в последних словах вопрос, Курт остался сидеть молча, глядя на темные бусины с невнятным чувством, отчего-то не осмеливаясь протянуть руку и принять. Выждав полминуты тишины, служка бережно положил четки на стол и, отступив, вышел, оставив его наедине со смятенными мыслями. Над завещанной ему реликвией Курт просидел долго, прежде чем решиться взять; отчего-то казалось, что, лишь он коснется отполированного пальцами дерева — и оно рассыплется или исчезнет или же произойдет нечто, чего и вовсе не возможно предположить и предугадать, нечто столь же невероятное, как и все, что вершилось в эти дни. На шумный двор он вышел, спрятав нежданный дар и еще не решив, говорить ли о нем подопечному, пребывающему в неестественно приподнятом расположении духа после того, как обнаружил, что с рук вместе с грязью мертвой деревни смылись и следы ожогов, оставленные призрачными щупальцами…
Тот обнаружился за оградой, у ворот, оберегаемых хмурым стражем, косящимся недовольно на его собеседницу, в которой Курт признал сестру подопечного. На сей раз ее пухлое лицо не выражало прежней радости или хоть тени приязни — она говорила сжато, отрывисто, глядя на брата из-под плотно сведенных бровей недобро; Бруно слушал молча, смотря поверх ее головы в сторону. Барбара толкнула его в грудь, топнув ногой, тот ответил — коротко и негромко, и она, помрачнев еще более, выговорила что-то через силу. Мгновение тот смотрел себе под ноги, не отвечая, и, наконец, кивнув, развернулся и двинулся прочь от нее, во двор священнического жилища. «Бруно!» — остерегающе прикрикнула та, сделав шаг вперед, и страж у ворот шагнул тоже, преграждая ей путь.
— Я верно понял? — уточнил Курт, когда подопечный приблизился; тот вздохнул, пожав плечами:
— А чего ты ждал. Меня поименовали двуличным мерзавцем, тебя — фанатиком-кровопийцей, изувером и зверем из моря…
— Такое слышу впервые, — отметил он с усмешкой, Бруно невесело улыбнулся в ответ.
— В конце концов, — договорил тот, — мне было сказано, чтобы, пока я имею хоть какое-то отношение к Инквизиции, я не смел вновь являться «в этот дом». Сегодня Карл — бедняжка и безвинно претерпевший, а я — зарвавшийся и одуревший от власти сукин сын.
— «Одуревший от власти»… — повторил он, зябко передернув плечами. — Бр-р. Даже самому страшно, как представлю тебя одуревшим от власти… Ты разъяснил ей, как на самом деле выглядит ситуация?
— К чему, — отмахнулся тот. — Лишь напрасно потрачу слова, время и нервы, а к прочему, не вижу, за что я должен оправдываться… Не дождусь, когда вернемся в Кельн; что-то это болото начинает меня топить.
— Что же так о родных пенатах, — укорил Курт, косясь на солнце и просчитывая, насколько велика вероятность того, что в путь возможно будет тронуться уже сегодня.
***Повозку с телом Ланца они нагнали следующим вечером за час пути до Кельна, оставшийся путь проделав вместе. Стражи на воротах были как следует устрашены Знаком и высказанным всерьез посулом повырывать языки, если тем вздумается распространяться о подробностях увиденного, по темным, уже предутренним улицам крытую полотном телегу и коня с прикрученным к седлу Бернхардом вели как можно тише, запугав попутно также два магистратских патруля, которые, невзирая на состоявшуюся казнь мясника, обвиненного в убийствах, продолжали блюсти следование комендантскому часу.
Керн, чем нимало не удивил своего подчиненного, обнаружился в Друденхаусе и даже бодрствующим; в темный двор позади двух башен он спустился сам, не дожидаясь, пока Курт поднимется к нему, и остановился в стороне от укрытой повозки, не приближаясь к бесформенному тюку, лежащему в ней. Во мраке ночи, освещенной лишь двумя факелами в руках стражей, лицо его различалось скверно, и нельзя было сказать, какие чувства отображаются на нем, да и отобразилось ли хоть одно вообще.
— Я не написал об этом в донесении, — через силу складывая слова, произнес Курт, не решаясь приблизиться. — На ситуацию с требуемой подмогой это не влияло, а само по себе… Я подумал — новость слишком существенная, чтобы — через голубя…
— Как? — тихо и коротко спросил Керн, не обернувшись к нему; он вздохнул.
— Это… это сложно, Вальтер, вот так, двумя словами… Если вы готовы выслушать, я готов отчитаться.
— Хорошо. — Керн отступил на шаг назад, устало опустив голову, и лишь тогда стало видно в случайном отсвете факела, как заострились скулы и плотно стиснулись сухие губы. — Отчитаешься. Сперва лишь один вопрос, Гессе: дознание — закончено?
— Да, — кивнул он, неловко махнув рукой в сторону связанного чародея, которого сгружали с седла друденхаусские стражи, и тот шумно вздохнул.
— А это главное, верно?.. Ну, что ж; за мной. Оба.
По темным лестницам Курт шагал тяжело, и виной тому была не только все более одолевающая его болезнь, обложившая хрипящее горло и кружащая голову. В шагах подопечного позади него слышалась неуверенность; в прямую спину перед собою он смотрел напряженно, заранее пытаясь подобрать слова, которые сейчас надо будет произнести, и не находя нужных, правильных, так и застыв в молчании, когда Керн, усевшись за стол, кивком велел начинать.
— Я помогу, — вздохнул тот, когда Курт, переступив с ноги на ногу, отвел взгляд, так и не выговорив ни слова, и он поморщился, ощутив себя допрашиваемым, чье молчание пытается пробить докучливый инквизитор. — Начнем с главного вопроса. Как и при каких обстоятельствах был убит Дитрих?
— Застрелен, — тихо выговорил он, по-прежнему не поднимая взгляда; тот кивнул.
— Застрелен… Кем?
Он прикрыл на миг усталые глаза, собираясь с духом, понимая, что сейчас и здесь то, что надо сказать, прозвучит дико, нелепо, и отозвался — еще тише, так, что едва расслышал себя самого:
— Мной.
В тишине прошло всего мгновение, в полной, ненарушимой, могильной тишине, которая разбилась, когда Керн, поднявшись, скрипнул по каменному полу ножками стула, рывком отодвинув его прочь и едва не опрокинув.
— Повтори, — потребовал тот мерзлым, как зимний пруд, голосом, и он, решившись, вскинул голову, глядя начальнику в глаза, похожие сейчас на два стальных острия, замерших в готовности пронзить на месте…
Керн слушал его все так же стоя, не двигаясь и не отводя взгляда, долгие, вытянувшиеся, как медовая нить, минуты, не перебивая, не задавая больше вопросов и не подстегивая, когда он замолкал, собирая нужные слова; лишь когда Курт умолк, тот медленно перевел взгляд на безгласного подопечного и коротко бросил:
— Хоффмайер — все время был рядом?
— Да, — откликнулся Бруно настороженно, и Керн кивнул.
— Хорошо. Стало быть, свидетель есть…
— Если вам угодно, — уже почти спокойно, почти хладнокровно проговорил Курт, — то запрос в попечительское отделение о проведении расследования касательно моих действий я могу написать сам.
— Почти утро уже, — не ответив, произнес тот, обернувшись на миг в окно, и кивнул на дверь: — Ты, смотрю, болен; у тебя есть пара часов на отдых. После чего навестишь Марту и сообщишь ей о смерти Дитриха.
— Почему я? — выдавил он, едва не растеряв с таким трудом обретенную уверенность, понимая вместе с тем, что услышал ожидаемое, услышал то, чего не услышать не мог.
— Потому что именно ты знаешь, что она должна знать, — отрезал тот, и Курт вновь уронил взгляд в пол. — Потому что ты был рядом. После зайдешь к бюргермайстеру и скажешь ему, что виновник смерти его сына арестован; это тоже твое обязательство. Пускай следит за своими солдафонами и не допускает ненужных слухов, пока мы не закончим допрос и не определим дату казни, если она будет. К тому времени, как возвратишься, я подыму Густава, и начнем работать. Ясна моя мысль, Гессе?
— Да, Вальтер, — откликнулся он тихо, и тот кивнул на дверь:
— Исполняй. Хоффмайер? — окликнул Керн, когда оба развернулись, уходя, и указал подопечному в пол напротив своего стола. — Задержись.
Курт замер на мгновение, стиснув ручку двери в ладони, чувствуя, что Бруно смотрит ему в спину, ожидая то ли дозволения, то ли поддержки, слова или взгляда; не обернувшись, он тяжело толкнул створку и вышел в коридор, прикрыв дверь за собою осторожно и тихо. Все верно, подумал он с неестественным спокойствием, уходя от рабочей комнаты начальства прочь. Керн должен, обязан и желает допросить единственного, кто может подтвердить его слова; вряд ли рассказу подопечного будет больше доверия, но, как верно было замечено, Бруно — его свидетель. Свидетель его защиты. Единственный свидетель.
