Княжич, князь (СИ) - Корин Глеб

Он распахнул глаза и почти выкрикнул:

— Невиновен!

И все исчезло.

Ошалелый от радости паломник опять наладился бухнуться в ноги. Инок со шрамом, споро поймав его под мышки, направил в сторону и указал вослед:

— Все прочие туда же станете отходить. После испытания.

— С почином, княжиче, — повернув голову, вполголоса отозвался брат Илия. Ободренный Кирилл улыбнулся в ответ, попросил громко:

— Люди добрые! Подойдя ко мне, просто говорите: «Я не убивал». И пожалуй, боле ничего иного. Да, вот так. С этими словами как-то случайно очень хорошо получилось: вы после них, оказывается, лучше открываетесь. Ну то есть, понятнее становитесь. Сразу ясно видеть начинаю: правда или нет, а почему — сам не разумею… Словом, и для вас, и для меня так проще будет — и всё на том! — завершил он, начиная сердиться на себя.

Брат Илия покивал успокаивающе.

Подросток лет двенадцати выступил вперед. Держась за его плечо, за ним засеменил высокий седой слепец. Монах со шрамом вопросительно взглянул на келейника.

— Отец Варнава наказал: всех без изъятия, — ответил ему брат Илия и бережно взял старца за руку, подводя поближе: — Прости, отче, только по одному.

Кирилл закрыл глаза, приготовился.

— Не убивал я, — негромко и со спокойным достоинством проговорил слепой.

— Да, не убивал, — почти тут же откликнулся Кирилл.

— И я не убивал, — сказал в свою очередь мальчишка-поводырь.

— Он тоже правду говорит.

Следом за ними приблизился вразвалку темноволосый бородач, зыркнул исподлобья и глухо пробубнил:

— Я не убивал.

Кирилл помедлил, опустил голову:

— Еще раз скажи, яви милость.

— Я не убивал!

Он опустил голову еще ниже. Брат Илия построжал лицом, спросил тихо и быстро:

— В чем дело, княжиче?

Инок со шрамом едва заметно напрягся. Кирилл неспешно выпрямился, открыл глаза:

— В смерти постояльца невиновен…

Брат Илия продолжал внимательно наблюдать за ним.

— Но жену-то ведь не разбойники, которые о той поре на ваши выселки напали… а ты убил.

Бородач рванулся вперед. Инок со шрамом мгновенно подался ему навстречу, оттолкнул Кирилла в сторону правой рукой, левой же проделал мягкое кошачье движение. Разом остановившись, темноволосый увалень запрокинулся навзничь и с грохотом обрушился на пол. Брат Илия поймал потерявшего равновесие княжича; не глядя, быстро задвинул себе за спину. Инок уже оказался над поверженным бородачом, прижал коленом его грудь и приставил к горлу два пальца. Постояльцы оцепенели.

— Он семнадцатый год от обители к обители странствует покаянно, — подал голос Кирилл.

— Срок давности, еще законами Дора определенный, вышел весь. Два года назад, — заметил келейник и, обводя паломников твердым взглядом, прибавил погромче:

— Теперь в содеянном судия этому человеку — один Господь, а не мы!

Инок помог черноволосому, который по-прежнему пребывал явно не в себе, подняться и опять коротко указал рукою, куда ему следовало отойти.

— Господь тебе судия, человече, не мы, — повторил брат Илия. — Незачем было пытаться… бежать — ты по-прежнему свободен. Уже вернулся к рассудку? Всё ли понимаешь?

Бородач угрюмо кивнул, пряча глаза и потирая затылок.

— Спасибо, — поблагодарил вполголоса Кирилл инока со шрамом. — Звать-то тебя как?

— Брат Иов.

— Спасибо, брат Иов.

Названный молча и коротко склонил голову.

— Продолжим, людие, — сказал келейник. — Следующий!

Кирилл опустил веки.

Он увидел: невыразимо прекрасные личики еще не рожденных, но уже давно любимых младенцев; лица детей постарше, лишенные света разума, отмеченные знаками неведомых болезней, печатями близкой и неотвратимой смерти; иконные лики их матерей — и молодых, и безвременно состарившихся — с безнадежной надеждой или безропотной покорностью в усталых глазах; лица мертвых, сделавших беспросветными дни и ожививших демонов ночи или напротив, согревающих сердца в ожидании далекой и навсегда счастливой встречи…

Он узнал о страстных желаниях: обретения богатырской силы в видах справедливейшего воздаяния всем обидчикам без исключения, отыскания сказочных по богатству кладов для получения абсолютного счастья, присоединения к своему наделу соседского лужка после смерти его одинокого зажившегося хозяина и безубыточной до самого конца времен оптовой торговли просом…

Он почувствовал: застарелую горечь одиночества, благоговейное восхищение от осознания себя в таком удивительном мире и неутолимую жажду понять хоть что-либо по этому поводу, изматывающую тяжесть постыдных тайных грехов, теплую благодарность за чью-то бескорыстную помощь и неизъяснимую радость бытия, которую непременно требовалось честно поделить между всеми-всеми людьми…

Нескончаемый поток двигался и двигался сквозь него, а сам он странным образом тоже плыл в этом потоке…

— Плохо выглядишь, княжиче, — обеспокоенно заметил брат Илия, когда за ними была притворена дверь очередной келии. — Не нравится мне это.

— Еще осталось девять общих спален, до двух десятков человек в каждой, — известил брат Иов, — да две дюжины келий — от одного до четырех.

Келейник согласно покачал головой:

— Ни сегодня, ни даже завтра со всеми управиться не выйдет — понятное дело. Может, отдохнуть или прилечь пожелаешь?

— Нет.

— Тогда вот что: давай-ка спустимся во двор, хотя бы посидишь немного на свежем воздухе, развеешься. Не противься, Бога ради, яви милость да благоразумие. Пойдем, пойдем.

Снаружи, как выяснилось, уже и рассвело давным-давно, и даже стало подбираться поближе к полудню.

Кирилл откинулся на спинку лавочки, с удовольствием щурясь на солнце, по которому со вчерашнего дня, оказывается, успел хорошенько соскучиться. Брат Илия оставил его и вскоре вновь появился в сопровождении отца Паисия. В руках лекарь держал два разновеликих терракотовых сосудца:

— Выпей, княжиче. Вот этот маленький — не дыша, залпом и до дна. А этим тут же запьешь потом.

Кирилл опрокинул в себя содержимое того, что был предложен первым, передернулся от омерзения:

— Пхэ-э-э! Вот гадость-то… Что это — дерьмо с полезными травками? Ой, простите, отче.

— Нет. Настой на дохлой кошке. Дерьма там лишь самая малость — для скусу… — он коротко и ехидно хохотнул. — Ну что: как я тебя в ответ-то? На-ко, на-ко, запей побыстрее.

— А это…

— А это всего-навсего виноградный сок. Ты ровно дитя несмысленное, княжиче. Тебе же силы надобны, да не так, чтобы только для подвига твоего хватило. На будущее они тоже лишними не будут. Есть хочешь?

— Нет, отче.

Лекарь хмыкнул:

— Нет — так нет. Тогда продолжай отдыхать. Если все-таки надумаешь — отправляйся в общую трапезную, для тебя тут же накроют. В поварне на всякий случай предупреждены. Кстати, оладушки яблочные нынче просто на диво хороши. Сладкие, воздушные, к тому же пахнут-то как — м-м-м! А ты их, голубчиков, сверху сметанкою, сметанкою. Да с веретенца молодым медком по кругу основательно этак, не скупясь…

Внимательно заглянул ему в глаза, забрал пустые сосудцы и удалился, подмигнув напоследок.

Зелье в совокупности с заманчивыми описаниями отца Паисия подействовали достаточно быстро. Кирилл беспокойно завозился, сглотнул набежавшую слюну и решительно поднялся с лавочки. Украдкой наблюдавший за ним из окошка отец Паисий кивнул удовлетворенно, после чего обратился к отцу Варнаве:

— Слух о дознавателе дивном по приюту пополз, отец игумен. Послушники, которые еду передают, проговариваются. Да и галерейные, что по нужде выводят, такоже бывают на язык невоздержаны.

— Я не против — то нам только на руку.

— Это верно. Но неплохо бы братиям стать еще более словоохотливыми. В тех келиях, что пока не проверены. И пусть живописуют поярче тайные духовные дары чудодея-прозорливца. Поярче! А если даже и прилгнут при том, да не вменится во грех им.

— Хм… Ты знаешь, очень даже дельная мысль. Благословляю.