Загнанный (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

— Я? О, нет, нет. Говорить будет Селифан.

— Селифан? Шофёр?

— Поверьте, он отлично справится. Всё будет хорошо.

Автомобиль уже подъезжал к господскому дому, деревянному, но стоящему среди каменных служб.

— Это — мыза Зиновьева, сегодня — санатория имени Нахамкиса, здесь мы и найдем приют.

Зиновьева? А уезд — Троцкий. Предположим, Зиновьев не тот. Но Троцк-то в честь Троцкого назвали! Глядишь, дело и до Кобограда дойдёт!

Ленин нахмурился.

— Вот-вот, так и хмурьтесь, — сказал доктор.

У самого крыльца шофёр начал клаксонить, часто и требовательно.

К машине подбежала женщина, корпулентная, в заячьем тулупе

— Ну чего, чего расшумелись! Здесь санатория, здесь должно быть тихо, здесь поправляет здоровье сам товарищ Гребенюк!

— Гребенюк, гражданочка, нам пока ни чему, но где гражданин Тамм, почему я его не вижу? — сказал шофёр, выйдя из кабины. — Может, я плохо сигналю? Могу повторить.

— Не нужно повторять. Товарищ Тамм спит.

— Спит? Сейчас? Здесь? Когда приехали мы?

— Да кто вы такие, объяснитесь!

— Тише, тише, деревня! С нами — шофер кивнул на салон, — с нами Особая комиссия. Сестра Мессинга! Поняла?

— По… поняла, — сказала гражданочка, и ноги её подогнулись.

— Погоди умирать, гражданочка, — поддержал её за локоток шофёр. — Может, ещё и обойдётся. Только Тамма сюда — немедленно!

Но Тамм и сам спешил к автомобилю. Увидел в окошко, и понял: на таком автомобиле простое начальство не приедет. На таком автомобиле приедет только самое высокое начальство!

— Та! Здрафстфуйте! Топро пошалофать! — включил он акцент. Иногда помогает.

— Топро, топро! — Селифан был в кожаной шоферской куртке, кожаных штанах и кожаной фуражке. Если судить по одёжке — не иначе чекист, и не простой чекист. Если у них не простой чекист за шофёра, то кто же они тогда?

Шофер подошел к Тамму поближе, присмотрелся.

— Как ваше драгоценное здоровье? Брат ваш, Освальд, велел кланяться и просил передать, что Джоя жива, здорова, и всё еще выходит к калитке, ждет вас!

Теперь ноги подкосились у Тамма. Но он устоял, он крепкий. Но откуда шоферу знать, что у него есть брат Освальд, не последний человек в штабе Лейдонера пять лет назад, а сейчас — депутат парламента? Тем более, откуда ему знать, что в Таллине живет с его родителями английская спаниэлька Джоя, которой сейчас девять… нет, десять лет, и по которой он порой отчаянно скучает? И почему этот шофёр говорит по-эстонски, да так, как говорят врачи, учителя или даже писатели славного города Таллинна?

— Не тревожьтесь, не тревожьтесь! Не так всё скверно, даже наоборот. Вы, главное, радуйтесь нам! Радуйтесь, привечайте, а там, глядишь, и обойдётся, — и шофер перешел на русский:

— Вспомнили, товарищ?

— Вспомниль, вспомниль!

И пока членов Особой Комиссии устраивали в номерах, он заглянул в свой кабинет. Последнюю неделю Тамм расслабился, да что расслабился — пил, и пил много. Как не пить, если товарищ Гребенюк в одно лицо не употребляет, и ему нужен напарник и слушатель? А слышать, как товарищ Гребенюк расписывает свои подвиги, на трезвую голову, невозможно, и он, Тамм, пил не меньше Гребенюка, чем заслужил полное одобрение последнего.

На столе лежали неразобранные бумаги, и конверт сразу бросился в глаза. Тамм ножницами аккуратно вскрыл. Точно, комиссия! И какая комиссия! Ах, но кто же этот шофёр?

Буду верить, что обойдётся, решил Тамм, и пошёл распорядиться, чтобы на обед подали самое лучшее. Это помогало прежде, вдруг да и сейчас поможет?

Три часа спустя он был в этом почти уверен.

За столом приезжие вели себя прилично, даже скромно. Не чавкали, в скатерть не сморкались, ножом с вилкой орудовали сноровисто.

Шофер налил полный стакан «белоголовки», той, из прежнего времени. Налил, встал, и начал петь:

Камень на камень

Кирпич на кирпич

Умер наш Ленин

Владимир Ильич!

Тамм считал себя оперным знатоком. Не великим, но знатоком. В прежние времена он слышал лучших из лучших. Но этот шофёр пел так, что не посрамил бы ни Ла Скалу, ни Мариинку. Даже обе революционные дамы прослезились, а он-то знал, что одна из них, та, что справа — сестра Мессинга, известная как Смерть-баба, которая расстраивалась, если после её проверки никто не стрелялся. Расстраивалась, и брат, чтобы её утешить, мог запросто вскрыть в проверяемом заведении белогвардейское гнездо. С соответствующими последствиями.

Летит над страною

Скорбный наш клич

Навеки ты с нами

Владимир Ильич!

— допел шофер.

Допел, и немедленно выпил. Стоя.

Глава 10

23 января 1924 года, Финский залив

По тонкому льду

— Приезжайте! Приезжайте ещё!

С такими словами провожали Особую Комиссию все работники санатории имени товарища Нахамкиса. И даже легендарный командир Гребенюк тоже вышел на крыльцо, чтобы убедиться — уезжают! Уезжают! Какое счастье!

В дорогу, как положено, собрали корзинку яств, и хозяйственный шофёр тут же перенес их в автомобиль — большой, роскошный, неуловимо напоминающий яхту «Штандарт», на которой Гребенюк в стародавние годы служил помощником повара. Казалось бы, что общего, «Штандарт» — это корабль, а автомобиль — это автомобиль, а всё же, всё же…

Перед тем, как тронуться с места, «Студебекер» посигналил, и звук клаксона показался Гребенюку настолько похожим на сирену «Штандарта», что хоть крестись.

Но он удержался. Он теперь знает, что никого нет — ни Бога, ни Сатаны, никого. Есть только Партия, за неё и держись. Партия, и он, Антон Гребенюк. А остальное — туман и морок.

Медленно-медленно автомобиль не поехал — поплыл. Вот он поднялся на небольшой пригорок — и вдруг из белого стал ярко-красным! А потом скрылся, спустившись в низину.

А, это последний луч заходящего солнца его окрасил в цвет нашего знамени, понятно. И нечего мистику разводить.

— Поудобнее, поудобнее устраивайтесь, — мягко, но убедительно сказал доктор. — Нас ждет незабываемая поездка, автопробег в Финляндию.

— Автопобег? — переспросила Мария.

— Можно и так сказать, — согласился доктор. — Хотя точнее назвать это не побегом, а манёвром. Перемещением в пространстве с целью восстановления законности. От кого нам бежать, от Советской Власти? Так ведь Владимир Ильич и есть Советская Власть! — сказал доктор с такой убеждённостью, что Ленин невольно почувствовал к нему симпатию, и даже благодарность.

Но симпатия симпатией, а дело делом.

— Так как же мы окажемся в Финляндии? Пограничный переход строго охраняется, господин барон, — за время, проведенное в санатории, доктор кратенько рассказал о себе, о том, что он — тридцать какой-то барон в своем роду, что баронство было пожаловано предку самим Вильгельмом Нормандским за проявленный героизм при Гастингсе. Но это далёкая история, а нынешний барон после обучения в Эдинбурге получил диплом врача, работал судовым доктором на китобойных судах, участвовал в антарктической экспедиции лорда Уитфорда, во время англо-бурской войны практиковал в отряде Врачей без границ, и так далее. Выглядел доктор молодо, не на свои годы, так ведь и он сам, Владимир Ульянов, выглядит едва ли на сорок, он долго разглядывал себя в зеркале после ванны. Вот что может наука!

— Положим, охрана для нас помеха не из важных, но вы правы, это сопряжено с шумом, а шум нам ни к чему. Всё нужно сделать тайно, конспиративно, чтобы никто не знал точно — где вы, с кем вы. Поэтому мы пойдём другим путём, а преследователи пусть гадают и ищут повсюду, распыляя силы и средства.

Автомобиль выехал к морскому берегу, на мыс, точнее, мысок, выехал, и остановился.

Быстро смеркалось.

— Другим — это каким? — не отставал Ленин.

— Вашим путём, Владимир Ильич, вашим. Разумеется, применительно к обстоятельствам.