Клещенко Елена - Наследники Фауста
Генрих засмеялся в ответ мигающей звезде, и забавной скороговорке чужой песенки, и собственным хвастливым мыслям, и грядущему счастью, - как вдруг в ближнем доме яростно распахнулась ставня, ударясь об стену, и выставилась заспанная рожа в белом колпаке.
– Эй, вы! Убирайтесь отсюда! Совсем стыд потеряли, ученые, - ни сна, ни отдыха честным людям! Сейчас вот как плесну!…
– Сдается мне, почтенный господин и сам нарушает покой, - зловеще-любезно заметил нечистый. - Я могу замолчать, но только если и вы…
– Дядюшка, не троньте его, умоляю вас! - вскричал Генрих, увидев, как тот опускает гитару, чтобы освободить руки. - Пусть его, пойдемте! Я так счастлив!
Нечистый щелкнул языком и медленно улыбнулся.
– Ты счастлив, это самое важное, - сказал он и, обернувшись к окну, крикнул: - Спи с миром, толстая морда! Благодари сына моего куманька, что я не подыскал тебе наказания, какого заслуживает твое нахальство!
Напутствуемые шумными проклятиями, двое ночных бродяг покинули переулок. Из-за угла, словно насмехаясь, вновь донесся струнный звон.
В свою каморку Генрих попал только под утро. Сальная свеча в плошке озарила бедное ложе, книги на столе, небрежно завязанный мешок. В мешке обнаружились рубаха и штаны на смену, запутанные кипарисовые четки и длинные бусы из синих камешков. Деньгами школяр не был богат. Странно было перебирать эти вещи, как ни кинь, чужие; странно и нехорошо, будто вот-вот придет настоящий хозяин, даст по шее и будет прав; но Генрих старался подавить это бессмысленное ощущение. Четки, может быть, подарила мать. Бедная женщина, верно, католичка, всерьез думала, что ее сынок в таком большом городе каждый день будет посещать прекрасный собор… Ну что ж, постараюсь быть хорошим сыном.
А синие бусы? Значит, есть где-то девчонка, на подарок которой не жалко последних монет… Господи, что ж это?! При мысли о неизвестной девчонке Генрих-Мария смутился чуть не до слез. Боже, срамота какая! Тьфу ты, Дядюшка, как же я позабыл об этом, ведь это же подумать смешно и стыдно… А впрочем, если такова плата за счастье, то по справедливости она еще мала. Ученому пристало целомудрие, в особенности если первую треть своей жизни он пробыл девушкой. На сем оставив праздные мысли, Генрих взялся за книги - и восхищенно присвистнул. Первый же том оказался отлично изданными речами Цицерона. Хотел бы знать, где я это стяжал?… Придвинув свечу поближе, студент углубился в чтение и не поднял головы от страниц, пока в окошке не забелел рассвет.
Глава 7.
– Доброго утра, господин.
– Доброго утра. - Бледное лицо и воспаленные, блестящие глаза бездельника школяра побудили доктора ответить крайне сухо. Похоже, юнец воображает, что целью его пребывания в городе являются пустые увеселения. Он заблуждается.
– Готов ли ты сегодня?
– Да, господин.
– Садись и читай.
Юный Генрих развернул книгу. На первом же периоде господин Майер отвлекся от прописи кожной мази. Мальчишка, который вчера спотыкался через слово, сегодня читал гладко, без единой запинки. Однако господина Майера было нелегко провести, школярские трюки были ему не внове. Сопляк выучил начало наизусть, ясно как день. Где-то раздобыл копию и вызубрил, хочет доказать мне, что я к нему несправедлив. Добро, упражнять память - полезное дело. Посмотрим, сколь далеко он заглянул… Но школяр все читал и читал, не думая спотыкаться, и походило на то, что выученный им фрагмент превышал возможности человеческой памяти! Что такое, во имя Господа, снизошло на никчемного парня?! Да вправду ли он настолько глуп, как мне казалось? Не притворялся ли он прежде? Нет, немыслимо…
Господин Майер приказал Генриху остановиться и, не выдержав более, испытующе взглянул ему в лицо. Мальчишка ответил невинным взором и ясной улыбкой. Доктор нахмурился. Смутное воспоминание шевельнулось в его уме, но прообраз не пожелал воплотиться, и доктор так и не смог понять, на кого похож этот бездельник, в одночасье ставший усердным. Вдобавок его томила другая забота: Марии давно уже следовало придти. Вчера она казалась болезненно возбужденной, уж не лихорадка ли?… Послать кого-нибудь справиться о ней он пока не решался, и снова и снова косился в окно. Нет, видно, не придет, что-то случилось. Вправду заболела, или приемная мать лютует. А Конрад не торопится с ответом… Незаметно вздохнув, доктор отвернулся от окна и вызвал следующего.
По окончании короткой лекции, которая всегда следовала за занятиями, Генрих остановился во дворе перед домом господина Майера. Ноги чуть было сами не понесли его к соседнему дому. Надлежало сосредоточиться перед дневными трудами, дабы не выдать себя какой-нибудь мелочью. Предстояла еще математика в университете, и Генрих-Мария страшился, не выйдет ли он полным остолопом в сравнении с теми, кто занимался этой дисциплиной систематически. Да и успехи в латыни… Холодный, подозрительный взгляд господина Майера оказался более жестоким испытанием, чем это мыслилось вчера. Удастся ли мне вернуть его привязанность?…
Он не сразу обернулся, когда его окликнули. На черном крыльце стояла девушка с метлой.
– Здравствуй, Генрих! Ты не слышал, как я звала? Совсем заучился?
– Здравствуй, - растерянно улыбнулся Генрих-Мария. Кетхен, судомойка в доме Майеров, вчера звала приходить к колодцу… Ой, нет, не то! Кажется, она с Генрихом тоже была знакома. Правда, несколько иначе.
Кетхен соскочила с крыльца, отбросив метлу. Генрих опомниться не успел, как она уже стояла перед ним, весело глядя снизу вверх, - и радость в серых глазах стремительно таяла.
– Что такое? Ты мне не рад, Генрих? А говорил, что умрешь - не дождешься утра… А сам и не зашел…
Такой Кетхен Мария никогда не видала; даже смотреть было неловко. Глаза девушки бестолково перемаргивали, губы собирались кружочком, как у карпа, и голос был тоненький, по-детски капризный. Это она старается понравиться Генриху, то есть мне в обличьи Генриха, - но для чего она так безобразит себя? Неужели и я была такова перед тем парнем на площади?… Эти и подобные им мысли, вероятно, отразились на лице Генриха-Марии, потому что Кетхен вдруг воскликнула с неподдельным отчаянием:
– Генрих, я тебе больше не нравлюсь?
«Да», - чуть-чуть не ответил Генрих, но прикусил-таки язык, пожалев девушку. Чем она виновата?
– Прости меня, Кети. Я вчера выпил с друзьями, оттого сегодня невесел. Понимаешь?
– А-а… - Кетхен снова заулыбалась. - Это я понимаю. Но ты не бойся, скоро все пройдет. Поцелуй меня.
Прикосновение девичьих ладошек было словно удар, и проклятое тело отозвалось колокольным гудом. Что же это, Господи, откуда в ней такая сила, или она ведьма?…
Вспыхнувший ужас оказался сильнее жара в крови. Прежде, нежели Генрих успел подумать о чувствах юной девы, руки его уперлись в плечи Кетхен; и оттолкнул он ее сильнее, чем намеревался. Девчонка едва не упала и со злостью отбросила руку, опоздавшую ее поддержать.
– Ты нашел себе другую, - протяжно выговорила она. - Трактирную шлюху.
– Клянусь тебе, что нет, - ответил Генрих. Он уже обрел власть над собой, и теперь ему было и досадно, и смешно, и немного совестно.
– Как смеешь ты клясться мне! Грош цена твоим клятвам, уж я это знаю!
– А в чем я клялся? - с тревогой спросил Генрих. Но Кетхен приняла его простодушные слова за злую насмешку.
– Не трусь, не припомню тебе! Говорил-то ты… - Что именно говорил Генрих, осталось неизвестным; слезы наполнили светлые глаза, рот жалко искривился. - Убирайся, скучать не буду! - крикнула Кетхен плачущим голосом, повернулась на каблуке и убежала.
На душе у Генриха было смутно: нехотя он причинил обиду простому и доброму созданию. А Мария и не знала, что девушка влюблена, не так-то проста, значит, судомойка… Ну что же, впредь ничего подобного не случится. Ежели разобраться, во всем виноват Генрих с его легкомыслием, а не то, что случилось сейчас. Стало быть, и горевать не о чем. И сколь омерзительна женщина, желающая привлечь мужчину. Верно сказано, что лучше угодить в пасть ко льву. Да не будет этого со мной во веки веков, аминь.
В трактире «Рога и Крест» опять было людно, и снова сердцевиной и главным очагом веселья была компания школяров. Генрих-Мария гораздо охотнее отправился бы, к примеру, бродить по городу с Себастьяном - так звали молодого человека одних с ним лет, который по всякому случаю цитировал латинские эпиграммы и с той же небрежной легкостью доказывал равенство углов. К несчастью, Себастьян едва замечал Генриха, у него было двое своих приятелей, а избавиться от Антона и его пустой болтовни, напротив, не было никакой возможности.
Что ж, следовало ожидать, что придется потрудиться, дабы сделать новую жизнь такой, как должно. Не столь уж велики эти труды, чтобы делать глупости от нетерпения. Совершенно ни к чему ссориться с Антоном, хватит и того, что обидел девушку. Обиды, несомненно, еще будут, и зависть, и упреки в зазнайстве, - так не лучше ли, чтобы их было поменьше? Да и Дядюшка все равно назначил встречу в трактире, и надобно, наконец, поесть после трудного дня.
