Сэй Алек - Нихт капитулирен!
— Мы в любом случае сможем хоть сколь либо сравняться с Британией на море не ранее сорок шестого года, а такого времени на развитие, как я понимаю, у нас нет. — командующий Кригсмарине пожал плечами. — К тому же основной ударной силой будущего, как я понимаю показания нашего гостя, будут авианосцы и суда их сопровождающие, эскорт, а линкоры и линейные крейсера безвозвратно уходят в прошлое. К чему нам тратить драгоценные ресурсы на корабли, которые заведомо устареют к моменту, когда придет время их боевого применения?
— Но и серьезного развития авианесущего флота в вашем плане не предусмотрено. — заметил рейхсканцлер.
— Так Люфтваффе до сих пор не разработало ни одного палубного самолета, который можно было бы запустить в серию. — невозмутимо парировал гросс-адмирал. — Заказ промышленности на два авианосца у нас имеется, а вот летать с них нечему.
И, если палубные истребители и пикирующие бомбардировщики хоть как-то пытаются разрабатывать, то о торпедоносцах и речи не идет.
— Самолеты, значит. — вздохнул Гитлер. — Ладно, будут вам к лету самолеты, Редер, я вчера об этом разговаривал с Герингом. Хотя, с торпедоносцами и впрямь, проблема. Я полагаю нужным приобрести у Японии лицензию на производство Nakajima B5N, пока в Люфтваффе не решат проблемы с разработкой немецкого торпедоносца.
Устроит вас такой вариант, как временное решение?
— Для этих машин мне придется отнять у Люфтваффе всех низкорослых пилотов. — невесело усмехнулся Редер. — И это все равно не решит всех проблем.
— Сейчас снова будете требовать создания морской авиации неподконтрольной Люфтваффе? — Фюрер хитро прищурился, глядя на командующего Кригсмарине. — Ладно, не отвечайте, Редер. Все ваши доводы на этот счет мне известны.
— Тогда не вижу причин их повторять. — адмирал вновь пожал плечами.
— Хотел сделать вам сюрприз официальным порядком, но удержаться просто не могу.
— Гитлер извлек из ящика письменного стола бумагу, украшенную орлом со свастикой и протянул ее Редеру. — Ознакомьтесь, герр гросс-адмирал. Сегодня я подписал этот указ, еще несколько дней уйдет на прохождение его через бюрократов…
Эрих Редер аккуратно принял документ из рук Фюрера, прочитал, и с удивлением поглядел на Гитлера.
— Не ожидали? — тот довольно улыбался.
— Не ожидал? — эхом отозвался глава Кригсмарине. — Это весьма и весьма слабо сказано, герр рейхсканцлер. Я надеялся убедить вас в необходимости создания нормальной морской авиации, но получить под свое начало легион «Кондор»… У меня нет слов.
— У Геринга есть. Можете хорошо пополнить свой словарный запас, если спросите — какие именно.
Бухта Эккендорф 19 декабря 1938 г., около двух часов дня — Да что ж я, как в море выйду, так непременно тонуть начинаю? — прорычал Карл, вычерпывая воду.
— Это ты срочное погружение отрабатываешь. — отозвался Вермаут, также изображающий из себя помпу.
Зимой выйти в Балтийское море на парусном ботике, не по принуждению, а так, для собственного удовольствия, могут либо самоубийцы, либо германские морские кадеты.
Что, как понял Карл, практически слова-синонимы. Вслух, конечно, говорить этого он не стал — еще не хватало чтоб за труса приняли. А потом высказывать что-то, кроме ругательств, смысла уже и не имело…
Беседа с Вермаутом, произошедшая шестнадцатого числа, имела вполне логичные последствия. Отто, парень заводной и бесшабашный, поговорил с парой ребят из их экипажа, со знакомым кадетом с третьего, выпускного, курса, и — вуаля. На девятнадцатое Геббельсу было назначено "испытание морем и парусом", как поэтично выразился Адольф-Корнелиус Пининг, тот самый старшекурсник и исполняющий обязанности капитана их богоспасаемого корыта.
"Богоспасаемое корыто" было позаимствовано все тем же Пинингом в Клубе Военно-морской регаты. Нет, он не был его членом, поскольку не являлся еще офицером (мичманские погоны кадета тут в расчет не принимались), однако же финансировался клуб из "закромов Кригсмарине", так что старшекурсники Военно-морского училища всегда могли рассчитывать на принадлежащие клубу малые суда — сугубо в целях повышения мореходной квалификации.
В море все пятеро кадетов вышли сразу после полудня — благо, в этот день занятия закончились рано. Несмотря на совсем не ранний час, утверждать, что погода их начинанию благоприятствовала, означало бы покривить душой. Еще с утра с моря на город и его окрестности наполз туман, и, хотя, к двенадцати дня изрядно и рассеялся, над морем по-прежнему стояла некоторая дымка, изрядно затрудняющая обзор: уже в сотне метров опознать хоть что-то было совершенно невозможно, а в двух сотнях и разглядеть нельзя. Карл даже подумал, что на море штиль и плавание отменяется, однако же ничуть такого не бывало. Ветерок, пусть и не сильный, был, и даже свинцово-серые воды бухты вздымались в небольшом волнении. Почему ветром не уносило туман для Геббельса так и осталось тайной.
— Прям погодная аномалия. — пробурчал он себе под нос.
Первые полчаса все было вполне нормально, если не считать, конечно, того обстоятельства, что с парусом, как выяснилось, Карл не то что управляться не умел — он его, похоже, никогда и не видал даже. Обстоятельство это вызвало несколько насмешливых, но не обидных комментариев со стороны сокурсников, после чего его дружно начали обучать хождению под парусом, да и вообще, как что тут называется, показывать. Еще через полчаса Карл из разряда «балласт» перешел в категорию "балласт который хоть что-то уже понял" и даже несколько приободрился, однако тут и ранее слабенький бриз окончательно стих, а волнение наоборот, усилилось. Не до уровня шторма, конечно, но вот на некрупную зыбь тянуло вполне.
Старенький ботик начал покряхтывать, волны, иной раз, перехлестывать через низкий борт "богоспасаемого корыта", и Пининг принял решение возвращаться.
Ничего страшного, в принципе, не происходило. Ну, подумаешь, ветра нет — есть весла. Ну, подумаешь, намочило ледяной водичкой — на веслах и согреемся. А то, что берег не виден — так направление-то известно. Мичман поудобнее устроился у румпеля, как вдруг раздался встревоженный голос Вермаута:
— Дольф, у нас проблема. Серьезная проблема, дружище.
Проблема действительно оказалась несколько большей, чем можно было бы ожидать, и называлась она «течь». Причем нехилая такая течь — из днища ботика бил настоящий фонтанчик, стремительно наполняя суденышко соленой влагой.
— Арндт, Райс, давайте-ка на весла! — скомандовал Пининг. — Вермаут, Геббельс, что стоим? Хватаем ведра и вычерпываем воду. Карл, я сказал вычерпываем, а не затыкаем щель курткой! Или ты снова в ледяной водичке побарахтаться решил?
Думаешь амнезия пройдет? Все, навались!
Последующие события ассоциировались у Карла исключительно с мельканием ведра, закоченевшими ладонями и ногами — несмотря на все их с Отто усилия вода поднялась почти до середины икр, и заполненный забортной водичкой бот еле-еле двигался, готовясь вот-вот отправиться на дно.
Сколь долго это все продолжалось Карл, впоследствии, сказать бы не смог даже под угрозой расстрела. Скрипели уключины, стонали борта, а сидящий у румпеля Пининг мерным, лишенным эмоций голосом, задавал ритм гребцам. То, что лицо у него при этом было белым, словно мел, Геббельс не видел.
А Адольфу-Корнелиусу было страшно. Страшно до колик, до мороза в кончиках пальцев, страшно неимоверно, всепоглощающе, так, как никогда в жизни страшно не было. Нет, боялся он не только и не столько за себя. Даже не так. Правильнее было бы сказать, что боялся он не смерти, своей, или товарищей. Этого, конечно, тоже, но даже в минуту смертельной опасности он, как это и свойственно юности, всерьез о летальном исходе не задумывался. Потонет лодка, доберемся своим ходом, мол…
Страшило его другое — опозориться. Первый раз в жизни выйти в море в качестве капитана — пускай и такого утлого суденышка — и не справиться. Вот это было бы совсем погано. Ему даже рисовалась встреча с Богом после того, как они, все пятеро, дружно уйдут на дно.
Представлялся ему Бог, отчего-то, благообразным старцем в мундире гросс-адмирала, на троне и с трезубцем в руке. И он, маленький, промокший и промерзший перед Ним.
"Ну что, — интонации в речи воображаемого Господа были язвительными и напоминали интонации Медора, когда тот зубоскалил, отправляя кадетов в особо неприятный наряд, только выговор у Бога был отчего-то не баварский, как у обербоцмана, а силезийский, как у Редера, — обосрамился в первом же самостоятельном плавании, голубчик? Кап-пита-а-а-ан… Первый после Меня, понимаешь… Вышел, не в море даже, а в лужу, где не кораблям, а лягушкам только плавать, и сразу же на дно? Хвалю! Герой! Гордость и надежда немецкого флота!
Подводного, в прямом смысле этого слова, хе-хе. Я вот для чего сына своего вам на смерть посылал? Для того, чтобы он смертью смерть поправ воскрес на третий день и стал вам Спасителем, или чтоб всякие неучи несамостоятельные и сами тонули, и первокурсников-неумех топили, да еще и казенное имущество гробили?